Владислав Крапивин - Давно закончилась осада…
К счастью, начальник был не только большой вор, но и большой трус. Славутского оставили в покое, хотя, конечно, о продвижении по службе теперь не было и речи.
Не было хорошей жизни и потом, после войны. И когда в Севастополе стал раскручивать свои дела набирающий силу РОПИТ, Кондратий Алексеевич с женой, дочками и сыном Женечкой перебрался туда. РОПИТу нужны были знающие делопроизводство и болеющие за дело служащие.
Город был разрушен, малолюден и, казалось бы, вовсе не пригоден для хорошей жизни. Однако же дела пошли не в пример лучше, чем на прежнем месте. И жалованье положили достаточное, и жилье нашлось приличное, и работа была достойная, с настоящей пользой для общества, что Кондратий Алексеевич считал немаловажным обстоятельством.
Старшая дочка, Аннушка, скоро вышла за помощника капитана с парохода «Керчь». Младшая, Леночка, жила еще с родителями. Обучала, в меру своих сил и знаний, всяким наукам брата Женю. Делала это умело, поскольку недавно окончила в Симферополе женскую гимназию, а Женя был ученик понятливый и не капризный. Ему тоже пора было думать о гимназии. Конечно, личное дворянство провинциального секретаря Славутского не распространялось на детей, но в нынешнее время не одним дворянам открыт путь в науку, и Кондратий Алексеевич очень хотел видеть сына образованным человеком. Только отсылать его на ученье в Симферополь не хотел — с военной поры не любил он этот город. Ходили слухи, что вскоре в Ялте будет открыта мужская прогимназия, а там у Славутских жила родственница, она готова была принять у себя мальчика на время учебы. А до той поры отец определил Женю в ремесленную школу — чтобы привыкал к занятиям в классе, получал полезные навыки и не боялся ребячьего сообщества, а то уж чересчур тихий растет, знает лишь свои карандаши да краски. Умница, конечно, от книжек не оторвешь, да ведь этого будет мало, когда придется самому обустраиваться в жизни.
Женя поступлению в школу не противился. Понимал, что в отцовских рассуждениях есть правота. К тому же школа имела отношение к корабельному делу, что было Жене тоже по нраву.
Таким образом, и в характерах, и в настроениях, и в планах на будущее у Жени Славутского и Коли Лазунова было немало общего. И может быть, именно поэтому судьба свела их в школе, а затем в погребке. Но они, конечно, не думали о судьбе. Просто обрадовались друг другу.
Коля обрадовался и удивился. А Женя несмело заулыбался ему навстречу.
Фрол покровительственно объяснил:
— Он ходил тут в сумерках и спрашивал: не знает ли кто, где живет Коля Лазунов. И наткнулся на нас…
— А мы говорим: «Идем в наш погребок, сейчас мы Колю приведем!» — весело вмешался Федюня. — Только Макарка не хотел: «Чего, — говорит, — ненаших к нам водить…»
— Это он от поперешности, — подал голосок Савушка.
— Не от поперешности, а для порядка! — взвинтился Макарка. — Сами же договаривались, что погребок только для нашей ватаги, а ежели всем чужим про него говорить, тогда что?
— Да какой же он чужой, когда мы в одном классе и друг за дружку сегодня заступались, — урезонил Макарку Фрол. Да, он был справедливый и временами умел быть добродушным.
— Раз дружка искал, значит, свой, — из полутемного уголка высказался Ибрагимка. И в голосе его прозвучала этакая восточная мудрость.
«А я… выходит, я для них совсем уже свой?» — радостно подумалось Коле. Но эта радость была позади другой — оттого, что Женя Славутский искал его и вот он здесь. Тепло стало внутри, и в то же время навалилось вязкое смущенье. «Для чего же искал-то?» — хотел спросить Коля, а вместо этого выговорилось другое:
— А ты… далеко ли живешь?
— Недалеко. Надо спуститься к рынку, а потом еще переулками к Южной бухте, и там, возле трактира Петушенки…
«Ничего себе недалеко, — ахнул про себя Коля. — Это же почти у дома, где живет Борис Петрович! Как он, Женя, пойдет один в темноте-то!» И под рубашкой шевельнулись холодные колючки.
Саша между тем деловито накрывала «на стол». Сразу видно было, что она здесь не впервые. Ловко застелила два сдвинутых дощатых ящика старым сигнальным флагом (с полинялым голубым квадратом на белом поле), разложила всякое угощенье, поставила разномастные, с трещинами, стаканы и фаянсовые кружки. Глянула из-за плеча. И — словно догадалась о Колиной тревоге за Женю:
— Вы, мальчишки, потом проводите его. А то как он один-то… Страх такой.
— Да никакого страха, — отозвался Женя с веселой беспечностью. — Я в этих местах все тропинки-закоулки знаю, хоть с завязанными глазами. За меня и не волнуются даже, если поздно. Только Лена, сестра моя, всегда охает. Но ей так полагается, потому что девица…
Эта беззаботная смелость Жени Славутского (такого робкого на первый взгляд) понравилась Коле и вызвала тайный завистливый вздох. Сам то он ни в жизнь не пошел бы один через развалины в темноте. Даже днем и в компании — и то жутковато…
— Да мы проводим! — с веселой готовностью пообещал за всех маленький Савушка. — Мы всегда друг дружку провожаем. Сперва Сашу, когда она с нами, потом нас с Федюней, потом Макарку с Ибрагимкой, а уж после всех Фрол идет один. Ему не страшно, у него пистоль… Фрол, покажи новенькому пистоль.
— Экий у тебя язык, — укоризненно сказал Фрол. — Бренчишь как колокол на баке…
— Садитесь к столу, вояки, — сказала Саша. — Вон уж чайник вскипел.
Мятый жестяной чайник булькал на гудящей печке. Была эта печурка квадратная, железная, с медными уголками и на прочно расставленных ногах. С вдавленным боком, но крепкая. Уже после Коля узнал, что ее нашли на месте английского лагеря. Во время осады союзники устраивались на зимовку старательно и завезли из своих стран немало вещей для удобной жизни. На печке была фабричная медная бляшка с надписью «J.W.Tompson. Glasgow»…
Все безобидно затолкались, устраиваясь у ящиков, поскидывали армячки и фуфайки — печка давала изрядное тепло. Коля оказался рядом с Женей на самодельной лавке — широкой доске, уложенной на каменные брусья.
Фрол, натянув обшлаг на ладонь, ухватил чайник за горячую ручку и разливал кипяток по кружкам и стаканам. Саша добавляла в них заварку из другого чайника — маленького, с яркими подсолнухами на белых боках. Савушка смотрел на горку розовых пряников и трогал кончиком языка пухлые губы. Коля наконец придавил смущенье и шепнул Жене:
— А зачем ты искал меня? В понедельник и так увиделись бы…
— Ты же не в понедельник именинник, а сегодня… Я подумал, что… ну вот, подарок… — Женя завозился, вытащил из-за пазухи небольшую толстую тетрадь в синей глянцевой корочке. Раскрыл. Бумага тоже была глянцевая, плотная. И очень белая. На первом листе нарисован был в полстраницы корабль под всеми парусами. Он мчался через волны, которые крыльями разлетались из-под форштевня. А над фрегатом среди круглых облаков неслись две чайки. Рисунок был словно отпечатанная черной краскою гравюра. Сразу видно, что сделан тонким стальным пером, какие лишь недавно стали входить в обиход вместо гусиных.
Чудо что за картинка!
А под нею аккуратными буквами с завитушками было выведено: «Николаю Лазунову въ день ангела. Е. Славутскiй. 1866 года, декабря 6-го дня».
— Как чудесно… Это вы… ты сам нарисовал?
— Сам… А в тетрадке ты можешь записывать что угодно. На память и вообще… Или тоже рисовать.
— Рисую я плохо. Я буду писать. Я давно уж хотел вести журнал всяких интересных событий, да все не мог собраться, а теперь уж точно… — И спохватился: — Спасибо!
Ребята, нависнув над столом с опасно горячими кружками, тоже разглядывали рисунок.
— Похоже на «Двенадцать Апостолов», которых наш дед мастерит, — выдохнул Федюня.
— Ну, ты скажешь, — оттопырил губу Фрол. — «Апостолы» были линейный корабль, а это фрегат. Смотри, орудийные порты в один ряд… Это вроде «Коварны», с которой наши часы… — И все оглянулись на два стеклянных шара (размером с яблоко), соединенных узким горлышком и укрепленных внутри подставки с точеными столбиками. Часы стояли на чурбаке, недалеко от печки, дверца которой была теперь открыта. Оранжевые блики дрожали на стекле, песок мелко искрился, перетекая из верхней колбы в нижнюю. Он бежал неторопливо, и времени впереди было еще много…
Пили чай, макая в него кусочки рафинада и просасывая сквозь них горячую влагу. Закусывали пряниками, пирогом и леденцами. Болтали, вспоминая школу, недавний салют Маркелыча и смешной случай с незадачливым Савушкой. Того понесло зачем-то одного в разбитый дом у Якорного спуска, полез он в щель между обваленной стеной и печью и застрял. Висел в щели, болтая ногами, пищал и звал на помощь. Хорошо, что услыхали Ибрагимка и Макарка, вызволили, сдали с рук на руки Федюне.
— Я говорю, чего тебя туда понесло, — вновь задосадовал на брата Федюня, — а он только сопит…
— Я за котенком полез! — раскрыл наконец причину своей беды Савушка. — Там котенок бегал, я хотел поймать!
— Вот дурной! Тебе зачем котенок-то?! — изумился Ибрагимка. — У вас и так две кошки, от них чуть не каждый месяц приплод!
