Лемони Сникет - Угрюмый грот
— Естественно. — Олаф ухмыльнулся и повернул ручку. — Уж мой помощник добьётся от вас, где сахарница, даже если ему придётся разорвать вас на кусочки!
— Послушайте моих друзей! — взмолилась Фиона. — Так точно! Мы в ужасном положении!
— Не сказал бы. — Граф Олаф гадко улыбнулся.
Дверь со скрипом открылась, и глазам детей предстала маленькая пустая комната. В ней не было ничего, кроме табурета, на котором сидел какой-то человек и с явным трудом тасовал колоду карт.
— Разве воссоединение семьи может быть ужасным? — И с этими словами Олаф втолкнул детей в комнату и захлопнул за ними дверь.
Вайолет и Клаус посмотрели на олафовского сообщника, потом повернули шлем так, чтобы и Солнышко могла его увидеть. Бодлеры, конечно, нисколько не удивились, что человек, тасовавший карты, их старый знакомый — тот самый крюкастый. Присутствие его отнюдь их не обрадовало, к тому же они испугались, что пребывание на гауптвахте сделает невозможным спасти Солнышко от растущих внутри шлема грибов. Но, посмотрев на Фиону, они увидели на лице миколога удивление и радость при виде того, кто встал с табурета и в изумлении замахал крюками.
— Фиона! — воскликнул он.
— Фернальд! — отозвалась Фиона.
И Бодлерам подумалось, что, может быть, им все-таки удастся спасти Солнышко.
Глава десятая
То, как действует печаль в том или ином случае, — одна из самых непонятных загадок на свете. Если вас охватила глубокая печаль, у вас может возникнуть ощущение, будто вы охвачены огнём. И не только из-за сильнейшей боли, но и оттого, что печаль окутала вашу жизнь, как дым от громадного пожара, и вы уже не различаете ничего вокруг, кроме собственной печали. Точно так же, как дым скрывает окрестность и вокруг все становится сплошь черным. Даже радостные события для вас подёрнуты грустью, так же как от дыма на всем, чего он касается, остаётся дымный цвет и запах. И даже если вас обольют водой с головы до ног и вы промокнете и в какой-то мере отвлечётесь, все равно это не излечит вас от печали. Так же как пожарная команда потушит огонь, но не воскресит того, что сгорело. В жизни бодлеровских сирот, как известно, глубокая печаль сопутствовала им с той минуты, когда они услыхали о гибели родителей. По временам им приходилось словно отгонять дым с глаз, чтобы различить даже самые радостные события. Наблюдая, как обнимают друг друга Фиона и крюкастый, Вайолет с Клаусом испытали ощущение, будто дым их несчастий заполнил маленькую камеру. Им невыносимо было думать, что вот Фиона нашла давно пропавшего брата, а им скорее всего никогда больше не увидеть своих родителей и далее грозит потерять и сестру, судя по тому, как ядовитые споры медузообразного мицелия вызывали у Солнышка все более и более глубокий кашель.
— Фиона! — воскликнул крюкастый. — Это и правда ты?!
— Так точно! — Микологиня сняла свои треугольные очки и вытерла глаза. — Никогда не думала, что снова увижу тебя, Фернальд. Что у тебя с руками?
— Не будем об этом, — быстро ответил крюкастый. — Почему ты здесь? Ты тоже присоединилась к Графу Олафу?
— Нет, конечно, — решительно заявила Фиона. — Он захватил «Квиквег» и посадил нас на гауптвахту.
— Так, значит, ты присоединилась к этим отродьям, к Бодлерам. Я и сам мог бы догадаться, ты ведь у нас паинька.
— Я не присоединилась к Бодлерам, — так же решительно ответила Фиона. — Это они присоединились ко мне. Так точно! Я теперь капитан «Квиквега».
— Ты? — удивился олафовский приспешник. — А что случилось с Уиддершинсом?
— Он исчез с лодки. Мы не знаем, где он.
— Туда ему и дорога. — Крюкастый ухмыльнулся. — Плевать я хотел на этого усатого дурака. Из-за него в первую очередь я и ушёл к Графу Олафу! Вечно орал: «Так точно! Так точно! Так точно!» — и шпынял меня. Вот я и удрал, и вступил в театральную труппу Олафа.
— Но Граф Олаф чудовищный негодяй! — возмутилась Фиона. — Он с пренебрежением относится к другим людям. Он замышляет всякие коварные интриги и заманивает людей в ряды своих сторонников!
— Ну да, это его плохие стороны, — признал крюкастый. — Но у него много хороших. Например, у него замечательный смех.
— Это не извиняет его злодейских поступков! — возразила Фиона.
— Останемся при своих мнениях, — ответил крюкастый, употребив избитое выражение, которое в данном случае означало «Может, ты и права, но я сейчас растерян и не готов с тобой согласиться». Он небрежно махнул крюком сестре. — Отойди в сторону, Фиона. Пора сиротам сказать мне, где сахарница.
Олафовский пособник наскоро поточил крюки, потерев их друг о друга, и с угрожающим видом сделал шаг к Бодлрам. Вайолет и Клаус в испуге посмотрели друг на друга, а потом на водолазный шлем, откуда как раз послышался душераздирающий кашель, и поняли, что пора им выложить карты на стол, то есть в данном случае «честно признаться во всем отвратительному олафовскому пособнику».
— Мы не знаем, где сахарница, — сказала Вайолет.
— Сестра говорит правду, — поддержал её Клаус. — Делайте с нами что хотите, все равно нам нечего вам сказать.
Крюкастый устремил на них злобный взгляд и опять потёр крюком о крюк.
— Врёте, — сказал. — Вы — парочка сирот-вралей.
— Нет, это правда Фернальд, — подтвердила Фиона. — Так точно! Найти сахарницу — такова была миссия «Квиквега», но нам это не удалось.
— Если вы не знаете, где сахарница, — сердито отозвался крюкастый, — то держать вас на гауптвахте бессмысленно! — Он отвернулся и мрачно пнул табурет, отчего он опрокинулся. После чего заодно пнул стену. — И что мне теперь прикажете делать?
Фиона положила руку ему на крюк.
— Отведи нас на «Квиквег», — сказала она. — В этом шлеме находится Солнышко вместе с ростком медузообразного мицелия.
— Медузообразного мицелия? — в ужасе повторил крюкастый. — Но это очень опасный гриб!
— Она в большой опасности, — добавила Вайолет. — Если мы как можно быстрее не найдём противоядия, сестра умрёт.
Крюкастый нахмурился, но потом взглянул на шлем и пожал плечами:
— Ну и пускай. Мне от неё с самого начала одни неприятности. Граф Олаф каждый раз, как бодлеровское состояние уплывает у нас из-под носа, задаёт нам взбучку!
— Это ты приносил Бодлерам одни неприятности, — сказала Фиона. — Граф Олаф осуществлял свои бесчисленные коварные замыслы, а ты ему снова и снова помогал. Так точно! Тебе должно быть стыдно!
Крюкастый вздохнул и потупился.
— Иногда мне бывает стыдно, — признался он. — Поначалу работать в труппе Олафа было очень весело, но теперь мы совершили столько убийств, поджогов, шантажа и прочих разных преступлений, что, по мне, это даже чересчур.
— Сейчас у тебя есть возможность совершить какой-нибудь благородный поступок, — сказала Фиона. — Не обязательно ведь оставаться на плохой стороне раскола.
— Ох, Фиона. — Крюкастый неуклюже обнял её за плечи одним крюком. — Ты не понимаешь. У раскола нет плохой стороны.
— Нет, есть, — вмешался Клаус. — Г. П. В. — благородная организация, а Граф Олаф — отъявленный мерзавец.
— Благородная организация? — фыркнул крюкастый. — Ты так считаешь? Скажи это своей младшей пигалице, очкарик несчастный! Да если бы не Грибное Переменчивое Внедрение, вы бы не напоролись на смертоносные грибы!
Дети переглянулись. Они вспомнили письмо, которое прочли в Гроте Горгоны, и вынуждены были признать, что олафовский пособник прав. Но тут Вайолет сунула руку в карман и вытащила газетную вырезку, найденную Солнышком в пещере. Она выставила её перед собой, чтобы все увидели статью в «Дейли пунктилио», которую она так долго скрывала от младших Бодлеров.
— «ПОДТВЕРЖДАЕТСЯ ИЗМЕНА ФЕРНАЛЬДА», — прочла она вслух заголовок, а затем, строкой ниже, — фамилию того, кто написал статью: — «Жак Сникет». «Установлено, что пожар, который уничтожил Центр „Ануистл Акватикс" и унёс жизнь известного ихнолога Грегора Ануистла, был устроен Фернальдом Уиддершинсом, сыном капитана подводной лодки „Квиквег". Участие семьи Уиддершинсов в недавно происшедшем расколе породило ряд вопросов относительно…» — Вайолет подняла голову и встретилась со злобным взглядом олафовского приспешника. — Остальная часть статьи расплылась, — сказала она, — но смысл ясен. Вы изменили Г. П. В. и перебежали к Олафу.
— Разница между двумя сторонами раскола, — добавил Клаус, — в том, что одна сторона тушит пожары, а другая их устраивает.
Крюкастый пригнулся вперёд и наколол газету на крюк, потом он повернул статью к себе, чтобы прочесть её самому.
— Видели бы вы тот пожар, — тихо проговорил он. — Издали будто гигантский чёрный столб поднимался прямо из воды. Будто горело само море.
— Ты, наверное, гордился своей работой, — с горечью сказала Фиона.
