Юрий Александров - Кудеяров стан
Но прошла неделя, и прекратил Полян поиски: одно - убедился в их бесплодности, другое - собралась и кузнечная работка. Приближалось время уборки хлебов, пришлось серпы ковать да насекать. А ещё через несколько дней решил кузнец устроить себе выходной день, что ли. Выковал железную четырехзубую острогу, насадил на тонкое длинное древко и пошел на реку с Заряной. Проселка у реки тогда не было, сбегал лес со склона к самой воде. У городища был он, конечно, пореже - жители на топливо повырубили, а отойти на километр - чаща такая, что и пролезть не везде можно.
Вам, верно, не приходилось видеть, как рыбу острогой бьют. Ловля эта сейчас запрещена: слишком много бесцельно гибнет израненной, изуродованной неудачным ударом, но ушедшей от охотника рыбы. А тогда это был один из основных видов ловли.
Идет берегом рыбак, смотрит, не стоит ли щука под обрывом. Часто хищная рыба где-нибудь за корягой затаивается в засаде, ждет, когда подплывет ближе рыбная мелочь, чтобы ринуться с налета, оглушить хвостом, поймать в зубастую пасть. А то язь или голавль крупный часто недалеко от поверхности держится, почти неподвижный, только чуть хвостом пошевеливает, чтобы течением его не относило. Ожидает, значит, когда ему ветер с деревьев жука сбросит какого-нибудь или гусеницу.
Подкрадется к нему охотник и - удар острогой. Тут верный глаз нужен, рука твердая, расчет и сноровка. Ведь свет в воде преломляется, все предметы в ней кажутся менее глубокими. Метить надо не в рыбу, а будто бы под неё. Охота эта добычлива. Конечно, там только, где крупная рыба в изобилии водится: мелочь острогой бить не будешь.
Прошли Полян с Заряной вдоль реки почти километр, ничего не попалось. Подходят вон туда… Видите, где сейчас дорога на подъем от реки к склону долины пошла? Река там, сами знаете, поворот делает и правый берег подмывает. Обрыв там высокий, метра в четыре. Тогда река от склона подальше была метров на полтораста. Это она уже потом ближе к нему прижалась - правый берег подмывала, от левого отступала.
Подходят к обрыву. Девочка первая подбежала: «Глянь!» А сама дрожит вся, тоже болельщица.
Посмотрел Полян: щука стоит под берегом, громадная, метра полтора длиной. Теперь тут таких и нет, наверное.
- Есть, - тихо поправил Глеб, - только редко попадается.
- Заряна замерла, а Полян на траву лег и вдоль кромки обрыва пополз ближе к рыбе.
Стоит щука жирная, хитрая, невинно глазки закатила, хвостом чуть помахивает, как веером, бока раздуваются, жабры шевелятся: поодаль голавлики стаятся - ждет злодейка, когда приблизятся.
И приближаются к ней: с одной стороны добыча, а с другой - охотник. Обрыв, как я сказал уже, метра четыре-пять. Под ним узенькая полоска осыпи и вода. В воде рыбина.
Подполз Полян, примерился. Заряна от нетерпения трясется вся. Только взмахнул - рыба тень на воде заметила, в сторону метнулась. Однако не оплошал ловец: хоть в хвост, а угадал… Щука - винтом! Воду запенила, бьется и - прочь от берега. Полян кубарем вниз скатился, в реку прыгнул. Воды у берега было по пояс.
Подтянул острогу, изловчился, за глаза рыбу, как клещами, ухватил крепкими пальцами. Теперь всё! Оглушил кулаком по голове, вытащил из воды.
Заряна наверху чуть не пляшет. Радостная, глаза горят, щеки раскраснелись. Смеется Полян: нравится ему, что заядлая охотница растет. Потом поднял голову - ищет глазами, где наверх выбраться удобнее, и вздрогнул… Смотрит: она! Рудая землица!
Вскарабкался почти доверху: на глубине немногим больше полутора метров под темным почвенным слоем залегала ржаво-рыжая порода.
Ножом ковырял Полян, ломал пальцами, зубами грызть готов был. Не отошел, пока не набил доверху тяжелой породой свой кожаный мешок. С помощью Заряны вытащил драгоценный груз на край обрыва, счастливый, привлек к себе и приласкал девочку. «Ну, Зарянушка! Большое мы дело сделали!»
Заторопились домой, на городище. Впопыхах было щуку с острогой на берегу забыли. Вернулись, вытащили наверх.
Так нечаянно почти у самого городища нашел Полян то, что упорно и безрезультатно искал много дней: рудую землицу.
Долго потом не знал Полян ни минуты покоя. Осторожный и гордый, он никому до времени не хотел открыть свою тайну.
А вдруг что-нибудь не так? Вдруг обманет землица? Вдруг боги не дадут удачи?
Решил сам тайком провести первую пробу. В тот же день притащил в жилище большой дубовый чурбак. Поставив стоймя, долго долбил его - получилась вместительная ступа, хоть ведро крупы насыпь.
Развел огонь в очаге, а когда нагорел жар, высыпал на уголья рудую землицу. Высохла она, обожглась, хрупкая стала и красная, почти как кровь.
Остудил и долго толок в ступе тяжелым дубовым пестом. Через день собралось у Поляна килограммов восемь мелкого красного порошка.
Потом начались непонятные приготовления: взял толстостенный большой глиняный горшок, осторожно просверлил в нем дырку несколько повыше дна, вылепил из глины и обжег в печи длинную трубку; один конец трубки укрепил в отверстие, проделанное в горшке, к другому приладил горловину своих кузнечных мехов. Вот они, куски этой трубки, - показал археолог недавно заинтересовавшие его находки. - На дно горшка положил Полян сухой березовой коры, потом стальным кресалом высек из огнивного кремния летучую искру, раздул огонек на грибном труте и сунул его под берестяные завитки.
Береста затрещала, как живая, сжимаясь в широкие браслеты. Скоро дымом заволокло всю хижину. Потом вытянуло дым через пробитое в стене под очагом отверстие. Снова стало всё видно в сумеречном, закопченном жилище.
Полян досыпал углей и взялся за мехи. Несколько минут работал молча, потом глянул в сосуд - угли в горшке багровели и разгорались всё ярче.
Славянин вышел и скоро вернулся, неся в руках молодого петушка. С полки под невысокой крышей хижины взял круглую лепешку, разломил её и куски бросил на жаркие пылающие уголья.
Потом отрубил голову петушку и обрызгал сосуд горячей кровью ещё бьющейся в предсмертных конвульсиях птицы. С серьезным, почти страшным лицом, шепча что-то тихое, испуганной Заряне непонятное, бросил в огонь голову и туловище жертвенного петуха, ещё досыпал углей и опять заработал мехами.
Когда снова разгорелись угли, доверху нагрузил сосуд истолченной рудой, прикрыл крышкой и с тех пор качал воздух, уже ни на минуту не останавливаясь, то одной, то другой рукой нажимая на ручку мехов.
Заряна широко раскрытыми глазами смотрела на кузнеца. Она не знала ещё, что задумал отец, о чём просил богов, хлебом и кровью платя за ожидаемую помощь, но и не зная, чего добивается Полян, твердо уверена была - добьется! Девочка верила не так в милость богов, как в мудрость и удачливость сурового славянина.
Прошли часы. Полян уже не однажды осторожно постукивал железным стержнем по краям раскаленного горшка. Лицо умельца было сумрачно.
Заряне жаль было отца, хотелось хоть чем-нибудь помочь. Она то подносила ему черпало с холодной водой, и тогда он, не отрываясь от работы, припадал к нему сухими губами и пил с жадностью, то ласково отирала своим рукавом влажные капли с разгоряченного лица мужчины.
Когда нагрелась вода, немало уже постоявшая в душном, продымленном жилище, девушка взяла долбленое деревянное ведерко и выбежала из полуземлянки.
Недалеко от дверей сидели два старых славянина. Один из них встал и подошел к девочке.
«Что он удумал? Что делает?» - спросил старик, кивая головой в сторону только что закрывшейся за Заряной двери. Видимо, долгие стуки песта, а теперь жаркий, не по-летнему, огонь, горящий в Поляновой хижине, заинтересовали жителей городища, но зайти они не решались, не желая беспокоить мудрого и несколько загадочного для них умельца.
Осторожная девочка молча пожала плечами, руками развела: не знаю, мол, сама, - и поспешила вниз к источнику. Набрала воды. Хотела бежать в городище, но, подумав немного, направилась к речке, что протекает метрах в двадцати от ключа.
Через несколько минут запыхавшаяся Заряна вбежала в хижину, торопливо подошла к очагу и, опустившись перед ним на колени, положила на раскаленный сосуд венок из белых водяных лилий.
Полян ничего не сказал, только глянул на девочку ласково и сильнее задвигал ручкой мехов. Ещё через некоторое время славянин, постукав в который уже раз по стенке горшка, посветлел, вдруг оживился.
«Рождается», - проговорил он глухо. Это были первые его слова за весь день. Опять ничего не поняла девочка и опять не спросила ничего.
