Евгений Наумов - Загадка острова Раутана
Гусятников достал потрепанную записную книжку и полистал её.
— Мастер быткомбината… фамилия его Бекоев, не так ли?
— Да…
— Эх, дружище! — лейтенант с треском захлопнул книжку. — Простая душа. Как же ты первому встречному взял так и выложил все?
— Он камеру не хотел ремонтировать, — пролепетал Ленька. — Пристал… и так расспрашивал…
— Знаю. Умеет подъехать на ярко раскрашенной тележке.
— А что? — встревожился Ленька. — Он плохой человек, да?
— Когда-то был очень плохим. С тех пор как будто исправился, хорошо работает. Но знаем, что к золоту неравнодушен. И вот теперь его странный интерес к пленке. Неужели он связан со Жмакиным?
— А вы Жмакина спросите, — простодушно посоветовал Ленька.
— Думаешь, он ответит? — усмехнулся Гусятников. — К тому же и не спросишь его… Сбежал.
— Сбежал? — ахнул Ленька. — Куда?
— Далеко убежать не мог, — задумчиво пояснил лейтенант. — Все пути перекрыты. Предполагаем, что затаился где-то здесь, в городе. Мы ведем постоянное наблюдение, раздали фотографии всем работникам милиции и дружинникам. Да фотографии-то, видишь, какой давности… Мы очень просим тебя помочь.
— Как? — загорелся Ленька, приподнимаясь.
— Слушай. Ты один из немногих здесь людей, кто знает Жмакина в лицо. Если увидишь его, постарайся не выпускать из виду, посмотри, куда он пошел, с кем встретился. И при малейшей возможности сообщи нам, в милицию. Понял?
— Понял, — кивнул Ленька.
— Ну, иди. Только старайся на глаза ему не попадаться при этом. Сам ничего не предпринимай. Это человек жестокий, отчаянный.
Ленька пошел было к двери, но тут же остановился.
— Когда мы возвращались от старателей, шофер рассказал нам одну страшную историю. Про золотой самородок.
— Какую историю? — оживился лейтенант.
Ленька передал все, что слышал от Шастуна: о пурге, об исчезнувшей теплушке, сумке с золотым самородком и о схватке с бандитом. Гусятников все больше хмурился, слушая его.
— Вспоминаю одно архивное дело, — сказал он, помолчав. — Запутанное дело, тяжелое. Так говоришь, рассказал тебе о нем шофер Шастун?
— Он? — Гусятников протянул шоферу фотографию. Тот долго рассматривал ее, то отодвигая, то приближая к глазам. Наконец с сомнением проговорил:
— Похожего мало… Только… Вот если бы не сказали, так сам никогда бы не подумал. А все-таки какая-то похожесть есть. Что-то такое… — Шастун пошевелил пальцами. — Он ведь тогда без бороды был.
— А это? — Гусятников с ловкостью фокусника извлек другую фотографию. — Здесь он без бороды.
— Он! — с уверенностью выдохнул Шастун, едва взглянув на фотографию. Гусятников удовлетворенно кивнул и постучал по снимку пальцами.
— К сожалению, у нас есть только вот эта, ранняя его фотография, из личного дела. А бороду мы пририсовали… Да, видно, неудачно. Значит, все-таки он.
— Как же он выплыл? — взволнованно спросил Шастун. — Что этого волка обратно сюда привело?
— Видно, что-то важное… Хоть и сменил он документы, бороду отпустил, а все ж риск большой. Вдруг кто из старых северян опознает? Правда, мало их нынче осталось, старых северян. На том, видно, и строил свой расчет. Ну-ка, расскажите мне историю с золотым самородком, да поподробнее.
Одни на острове
Под пирсом моргородка, где стояли частные моторные лодки, теплились два папиросных огонька.
— Ну как, видишь что-нибудь?
— Катеришко меж льдин, видишь, шмыгает… дымит. Шлюпки не видать.
— Эх, ослабли мои глаза. Раньше-то я морских блох на животе у чайки пересчитать мог.
— Тихо! Ползет лодка… весельная. Фигурки черненькие.
— Это они. Отвязывай моторку!
Жмакин шершавой лапой сдернул с цепи маленький замочек.
Бекоев влез в лодку. Он был закутан в большой плащ-дождевик с капюшоном. На Жмакине был такой же плащ.
— Жди меня здесь, не высовывайся.
Он рванул шнур подвесного мотора. Зататакало гулкое эхо под сумрачным пирсом. Между позеленевшими сваями высунулся тупой, приподнятый над водой нос. Он нацелился на маячившую на горизонте ярко-красную шлюпку.
— Налегай! И раз, и два! — весело командовал Миша, резко откидываясь назад. Эдька тоже остервенело дергал весло, но только поднимал брызги. Шлюпка то и дело кренилась в его сторону, и рулившая Светка сердилась, с трудом выправляя ее.
Шлюпка с размаху ткнулась в песок. Эдька уронил весло и со стоном разжал ладони: на них красовались вздувшиеся пузыри. Миша озабоченно посмотрел на него.
— Обратно не сможешь грести… или придется чем-то завязать.
Светка ступила на мягкий песок и сказала певуче, оглядываясь вокруг:
— Краси-и-иво-то как!
Действительно, если бы не льды вдалеке, ни за что нельзя было бы сказать, что это Север. Зеленые откосы острова, ласковый желтый песок, на который море вынесло побелевшие щепки и длинные полосы водорослей. И жаркое солнце, такое жаркое, что Эдька воскликнул:
— Давайте купаться!
Миша улыбнулся.
— Вода холодная, простудишься.
Он вытащил ведро, сложил весла в шлюпке и привязал цепь за бревно, которое наполовину вросло в землю. В его потрескавшиеся серые бока были вбиты железные костыли — здесь причаливали лодки.
Ребята сняли теплые куртки, побросали их в лодку и поднялись на крутой склон.
За проливом в синей дымке лежал город. Белые дома живописно расположились у крутой сопки. Черные сухопарые журавли-краны трудолюбиво клевали трюмы судов, покачивающихся на темно-синей воде. Вдали, за домами, как многотрубный линкор, дымила ТЭЦ. Ближе жучком-водомеркой скользил по глади воды портовый катерок, осторожно огибая льды, а еще ближе, внизу у берега, разворачивалась чья-то лодка, оставляя на воде кружевной след.
— Тоже за грибами, — заметил Миша.
— Пошли быстрее! — заторопился Эдька. — А то набежит народ, все грибы у нас из-под носа повыдергивают.
— Успокойся, — улыбнулся Миша. — Сюда только по воскресеньям приезжают, а в будни редко кто заглянет.
Он свистнул собаку. Лада моментально очутилась у его ног.
— Тагам! Грибы, Лада, грибы!
Собака, пристально глядя на мальчика, вздернула вверх черненькие пятнышки над глазами — словно подняла брови. Все засмеялись.
— Удивляется!
Лада, не обращая внимания на смех, устремилась прочь от берега. Ребята понеслись за ней.
Неожиданно собака остановилась. Она смотрела вниз, под кочки. Прямо под мордой собаки блестела коричневая шляпка, к которой прилип желтый листочек.
— Гриб! Ура! И верно, что чует грибы!
Эдька восторженно хлопал Мишу по плечу, тот счастливо улыбался. Светка потянулась было к грибу, но Эдька отогнал ее и снял сначала Ладу, потом крупным планом — гриб.
Вскоре собака уже делала стойку у другой шляпки. Потом у третьей. Тут ребята и сами стали замечать грибы. Они шли цепью, и каждый лихорадочно обшаривал глазами свой участок. Замечая очередную шляпку, Светка вскрикивала. Вот под кочкой притаился невысокий крепыш на белой ножке. А рядом — старый, изъеденный червями. Шляпка у него обвисшая и почти черная. Ну его! Зато чуть подальше — молодая семейка, шляпки круглые, как мячики.
— Ой, ой, ой! — закричала она. — Сколько я нашла! Смотрите!
Миша рассмеялся. А Светка шла по высокому мху, счастливо улыбаясь. Словно коричневые лужицы, там и сям поблескивали шляпки первосортных грибов. Как, добрый волшебник, открывало ей солнце в дремучем — мху все новые и новые грибные россыпи.
Эдька предпочитал идти за Ладой. Она то и дело останавливалась, а он подбегал и срезал грибы.
— Во, еще один в сумке!
По временам он неистово стрекотал кинокамерой, снимая Ладу в поиске.
— Почему нет разнообразия? — брюзжал он. — Все грибы одинаковые. Разве Лада не умеет другие грибы искать? Хотя бы мухомор или поганку…
— Она все умеет, — сказал Миша. — Но здесь, на Раутане, одни подберезовики да белые растут.
— Значит, вредных грибов нет?
— Ни одной поганки.
— Ага, не климат!
Эдька нагнулся.
— Какие они подберезовики? Скорее надберезовики. Видишь, березки здесь меньше, чем грибы.
— Они называются березками Миддендорфа, — пояснил Миша. — Мы учили.
Ребята вышли на берег большого озера. У воды густо росла осока.
— Смотрите, какой большой камень! — сказала Светка. — Посидим?
На пригорке лежал широкий ноздреватый камень. Он был теплый — нагрелся на солнце. Ребята сидели, любуясь озером, гладью его воды, зеленью берегов.
— Что это? — рука Эдьки нащупала какие-то линии, узоры. Он стал счищать реденький мох в углублениях. Светка помогала ему.
— Собака! — вдруг воскликнула она.
— Голова собаки, — поправил Эдька. На камне кто-то грубо высек изображение головы собаки.
