Игорь Нерцев - Шуркина стратегия
Шурка ухитрился сдвинуть струю выше, прямо в пасть жирному. Ага, сразу захлопнул, и глаза выпучил, чуть не захлебнулся...
Как же его фамилия? Брыкин — вот как, в автобусе ещё говорили. Он уже там скалился и всех толкал. Полпачки печенья у одного мальчишки отнял и тут же слопал.
А на спуске с перевала, когда такие повороты начались, что дух захватывало — он своего тихого соседа сцапал за ухо, повернул лицом ко всем и завопил: «Смотрите, он боится, боится!» Сам, наверное, больше всех трусил.
Лайне Антсовна несколько раз говорила: «Брыкин, так нельзя! Брыкин, так нехорошо!» Потом подошла, взяла его за руку и пересадила на другое место, рядом с собой.
Ни в игре, ни в драке Шурка терпеть не мог, когда за волосы, за уши, за лицо хватают. Ещё в автобусе подумал: придётся устроить взбучку этому Брыкину, чтобы рук не распускал.
И теперь нельзя было Шурке отступить, проиграть бой.
А ребята вокруг кричат: «Да брось ты его, хватит! Посинел весь! Околеешь от холода!»
И тут Шурку осенило. Свободной рукой он крутанул сначала один кран — убавил холодную воду, потом дёрнул изо всей силы за другой — пустил кипяток.
Как завыл Брыкин, как отскочил от крана к другой стене!
— Ты что, — кричит, — ненормальный?! Рехнулся, да?!
А Шурка весь до того заледенел, что в первые мгновенья даже не почувствовал ничего. Только видит — пар пошёл. Потом ладонь обожгло. Отбежал Шурка от крана.
— Молодец! — кричат ребята. — Здорово ты его! Мы уж думали — тебе крышка!
Подошёл к Шурке один, говорит прямо в ухо:
— Ну, ты парень-гвоздь. Мы все за тебя болели. А меня Вовкой звать, Володей... Мой папа в лагере шофёром работает, увидишь.
Шурка остудил руку под холодной струёй до полной бесчувственности. И ещё успел для удовольствия постоять немножко под душем.
Тут все повалили в раздевалку. Впрочем, на обратном пути её правильней было назвать — одевалка.
Обедали молча — так проголодались с дороги. Потом стихийно начался сбор косточек от компота. Компот был густой — чернослив и абрикосы. Нахальный Брыкин утащил шесть косточек у своего соседа, розовощёкого, медлительного, в очках — и, благодаря этой махинации, вышел на первое место.
После обеда помчались в палату захватывать койки.
Кто-нибудь может спросить: а зачем вообще их захватывать, если и так на всех хватает? К тому же, на этих совершенно одинаковых койках лежат совершенно одинаковые подушки, покрывала и простыни.
А смышлёному человеку соображение подсказывает, что даже совершенно одинаковые койки всё же не совсем одинаковы, например, в смысле их географического положения в палате.
Шурка бежал впереди всех.
Ребята уже знали, где их дом, по-здешнему — корпус. Но входить в палату до мытья и обеда Лайне Антсовна не разрешила, а все рюкзаки и чемоданы были пока оставлены в маленькой дежурной комнате.
Даже не взглянув на свой рюкзак, Шурка проскочил мимо дежурки и первым встал в дверях, упираясь руками и ногами — с твёрдым намерением не пропустить никого, пока не высмотрит для себя самое лучшее место.
Так. Койки стоят двумя длинными рядами. Правый — вдоль наружной, стеклянной стены, это — кто любит у окна! Левый — вдоль внутренней стенки, без окон.
Вдоль прохода раскатана полосатая сине-зелёная дорожка. Она доходит до короткой дальней стены с одним небольшим оконцем. Куда же выходит это оконце?
Шурку уже хватали за руки и за ноги, пытались протолкнуть в двери, или выдернуть из дверей, или пролезть у него под мышкой.
Посыпались компотные косточки, принесённые в кулаках; защёлкали по полу. Подошедшая Лайне Антсовна сразу определила, кто виновник всей этой заварухи, и строго скомандовала:
— Горюнов! Не мешай!
Толпа, ободрённая этим возгласом, поднажала и втолкнула Шурку в палату.
Шагов десять он пролетел от одного только этого толчка, но и потом не остановился, а со
всех ног помчался дальше. Он уже знал, куда: к самой последней койке, возле единственного окошка на дальней стене.
Окошко это оказалось не простое — цены не было этому окошку! Тропа, поднимавшаяся снизу вверх, от корпуса к корпусу, проходила под самым этим окошком. Прямо с койки можно было высунуться и посмотреть — кто там ходит-бродит, от взморья до взгорья.
А вся правая, стеклянная сторона была обращена к другому спальному корпусу, точь-в-точь похожему на этот. И, кроме соседнего корпуса, ничего интересного оттуда не было видно.
Едва только он успел положить руку на кроватную спинку, как его уже тряс за плечо прибежавший следом за ним веснушчатый растрёпанный мальчишка.
— Слушай, а? Ты почему здесь выбрал, а? Я видел — ты прямо сюда бежал! Здесь какая выгода? А? Только ты мне по правде скажи!
Шурка в тон этому чудаку заорал:
— Промахнулись мы с тобой! У двери надо было занимать, у входа! Что теперь делать, а?
И растрёпанный чудила понёсся со всех ног к дверям. Но опоздал! На первой от входа койке плотно сидел и скалился Генка Брыкин. И, словно подтверждая Шуркины слова, злорадно выкрикивал:
— Эй, вы, лопухи! Зря стараетесь: вот лучшее место, у меня. Кому к двери надо — мне кланяйся! И над выключателем я командую. Захочу — в потёмках будете раздеваться. Захочу — спать при свете заставлю!..
Шурка усмехнулся. Это мы ещё посмотрим — кто кому будет кланяться. И вообще — будет ли у нас заведено, чтобы кто-то кому-то кланялся...
Из-за тюбетейки, позабытой веснушчатым, кровать по соседству с Шуркой так и осталась незанятой.
Суматоха «захвата владений» постепенно утихла, началось молчаливое освоение тумбочек. Шурка обернулся: кто из ребят устроился поблизости?
Двумя койками по ту сторону прохода завладели «белые медвежата» — уже знакомые Шурке братья-сибиряки, Арсений и Никифор. Степановичи — как они сами себя называли Шурка в автобусе ехал рядом с ними
Братья не были близнецами. Арсений на год опередил Никифора. Родители их совсем недавно перебрались из деревни в город. Деревенский опыт подсказал отцу и матери житейскую хитрость: придержать «старшенького» лишний год в семье, чтобы следующей осенью братья начали учиться в одном классе; вместе будут уходить в школу, вместе вернутся и пообедают, вдвоём быстрей раскусят трудную задачу, да, глядишь, и учебником одним на двоих обойдутся.
Арсений всегда был за старшего, но притом относился к Никифору с полным уважением. Ссориться, досаждать друг другу, выставлять друг друга на посмешище считалось в их семье верным признаком беспросветной дури.
Со временем выяснилось, что Никифор, освобождённый братом от мелких тревог и забот, лучше учится, быстрей схватывает книжную премудрость. И тогда Арсений во всём, что касалось учёбы, стал полагаться на младшего брата.
Третьим соседом Шурки — через никем не занятую койку — оказался Володя, Вовка, сын здешнего шофёра. С ним Шурка познакомился под душем.
Во всё время дележа коек и тумбочек в дверях стояла, не двигаясь с места, Лайне Антсовна. Смотрела, улыбалась и хмурилась.
Улыбалась она потому, что ей самой было только девятнадцать, и часто ещё хотелось бегать наперегонки и смеяться по пустякам. Работа с детьми ей нравилась, она выбрала, не раздумывая, педагогический институт и всего месяц назад сдала экзамены за первый курс. С первых дней лета она уже была здесь, за полторы тысячи километров от родного дома, и долго-долго не уедет отсюда, до самого конца третьей смены.
Хватало поводов и для того, чтобы хмуриться.
Вот двое ребят затеяли драку из-за самодельного деревянного пистолета.
Разнимал дерущихся неуклюжий мальчик, плотный и рослый, со свекольным румянцем во всю щеку и в очках с такими сильными стёклами, что иногда на его лице блестели сразу четыре тёмных глаза: два нормальных и два увеличенных.
Парень он был, судя по всему, добродушный. Просто по своему складу терпеть не мог возни и крика. Лайне Антсовна подошла к драчунам — они с опаской отскочили в разные стороны, и обратилась к мальчику в очках:
— Ещё не запомнила... как тебя зовут?
Пётр... Павлов... — после некоторого молчания ответил он густым сумрачным голосом.
Ребята вокруг заулыбались — так солидно он себя назвал. Лайне Антсовна улыбнулась тоже, ничего больше не сказала, и в ожидающей тишине вдруг раздался за её спиной сварливый голос Брыкина:
— Ну вот... новый председатель совета отряда родился...
Такая зависть прозвучала в его словах, что все в палате откровенно рассмеялись.
Тут ещё поддал жару сосед Брыкина. Он с каким-то суматошным сочувствием стал допрашивать Генку:
— Слушай, а ты хотел, чтобы тебя, да? Председателем, да? Слушай, только скажи мне по правде, а тебе какая выгода? А?
Не зря старался Генкин сосед, задавая свои вопросы. Вскоре его стали называть Саша-хитрый. А потом Петя Павлов получил прозвание Петропавловский, и ребята из других отрядов были уверены, что Петропавловский — его настоящая фамилия.
