Вахтанг Ананян - Пленники Барсова ущелья
Она лежала на траве, опершись на локти, и внимательно слушала Ашота.
— Но это ведь так приятно! — высказал свое мнение мальчик, сидевший рядом с Шушик. — Как же не отвлечься, когда от одного только слова «охота» уже пахнет шашлыком!
Все засмеялись, а Ашот, ничуть не обидевшись, продолжал:
— Ну почему же, почему тут не рассказано о кабанах, которых полно в долинах, об оленях — таких, каких нет нигде?! А о тиграх? Слышали ли вы о тиграх, живущих в глубоких снегах и переносящих морозы?
Мальчик подался всем телом вперед, в больших глазах его загорелись, засверкали огоньки, левая щека, усыпанная темными родинками, от возбуждения слегка дрогнула.
— Можете вы показать мне страну, где бы тигры жили в двадцатиградусные морозы? — спросил он и — посмотрел на товарищей так, точно сам выкормил этих тигров или, по крайней мере, не раз видел их. И сам же ответил: — Нет второй такой страны! Тигры живут только в теплых краях, в камышовниках, в джунглях. Они не видят снега, не знают холода. А у нас? Эх, почитать бы вам книги Арсеньева! Вскочили бы с места — и прямо сейчас отправились на Дальний Восток! Не заходя домой!
— Твои фантазии нам вовсе не нужны, читай то, что в книге написано, — сухо сказал Caркис.
Он не любил Ашота, не терпел, когда «этот хвастун» собирал вокруг себя товарищей и «заливал», рассказывая, им об охотничьих приключениях своего отца. А те, раскрыв рты, увлеченно слушали, особенно девочки.
— А ты читал Пришвина? — спросил Ашот, не желая замечать недружелюбие Саркиса. — «Женьшень», не читал? Вот то — то и оно!
С таким жаром, так мечтательно говорил Ашот о Дальнем Востоке, что, казалось, сам он, пусти его только, так и полетит туда.
— «Женьшень»? Да ведь я читала! — встрепенулась Шушик. — Это так красиво — как стихи! Я даже наизусть помню: «Охотник, охотник, зачем ты тогда не схватил ее за копытца?»
— И схватил бы, а как же — стоило только руку протянуть.
— Конечно! Я помню: он сидел, спрятавшись в кустах винограда, а олениха пришла, начала рвать листья и просунула сквозь зелень свое копытце. Но нога была такая красивая, таким трогательным было это животное, что человеку стало жалко. Вот он и не тронул олениху. Так, Ашот? Я, может быть, не все поняла, я ведь по-русски читала, — сказала Шушик, словно оправдываясь.
— А этот корень! Это возле него вооруженные люди живут пo пятнадцать — двадцать лет, дожидаясь, пока он созреет. Потом его осторожно выкапывают, под строгой охраной отвозят в Китай и там продают очень дорого — не помню точно, кажется, за тысячу золотом.
— Ох, тысячу золотом за один корень? — встрепенулся Саркис.
— Ну да. Ведь этот корень — корень жизни. Он делает стариков молодыми. Он… Ой, поглядите-ка, на ферме почтовый ящик повесили! Вот хорошо! Теперь письма от мамы будут приходить часто — часто!
Разговоры о Дальнем Востоке прекратились — все уставились на голубой ящик, у которого собрались доярки и пастухи.
— Погодите-ка! — вскочил порывистый и вечно веселый Гагик. — Первым буду я — и никто иной! Только… кому бы мне написать? И о чем?
Впрочем, Гагик недолго думал. Важно было как можно скорее осуществить свою очередную выдумку. Вырвав из тетради листок, он склонился над ним и стал что — то торопливо строчить, улыбаясь своей, по — видимому, веселой затее.
«До свидания, дорогой дедушка, я уезжаю на Дальний Восток, чтобы привезти тебе «корень жизни», о котором рассказано в книге Пришвина «Женьшень». Выпьешь ты настой этого корня — и сразу помолодеешь. Ох, как хорошо будет, дедушка: увидим тебя с черной бородой!
Твой внук Гагик.
Пишу тебе на ферме, под большой грушей, откуда и отправляюсь в свой дальний путь. Возможно, что прихвачу с собою Ашота и других ребят. Этого я еще не решил».
Ребята громко смеялись, прослушав письмо, а Ашот со свойственной ему серьезностью заметил:
— Брось, не надо. Чего доброго, дед и на самом деле подумает, что ты уехал. Начнет беспокоиться.
— Не успеет! Я раньше письма в село попаду! — крикнул Гагик и побежал к почтальону.
Купив конверт с маркой, он вложил в него листок, лизнул полоску клея, прихлопнул письмо, надписал адрес и бросил в ящик.
Да, он был действительно первым корреспондентом! И улыбка гордости осветила его круглое лицо.
Отдохнув в тени старой груши, ребята снова занялись своими телятами — подстригли им шерсть на хвостиках, еще раз побрызгали хлевы какой — то крепкой жидкостью. Пора было возвращаться 6 село. Взяв свои портфели, рюкзаки, сумки, они тронулись в обратный путь, щедро одаренные сыром, лавашем.[2] Ведь это было праздничное утро! Можно ли отпустить детей без гостинцев, которые они к тому же честно заработали?
Праздничные развлечения, звуки барабанов я зурны звали ребят домой, и они вдруг заспешили, засуетились.
Мать Шушик, доярка Ашхен, шедшая куда — то с ведром в руках, остановилась, увидев дочку.
— Ты куда это? — спросила она обеспокоенно. — Осталась бы! Я еще и не повидала тебя толком, тоски своей не утолила.
— Куда? На Дальний Восток! — смеясь, ответила девочка, вспомнив рассказ Ашота.
Как у него тогда горело лицо! И какой это вообще странный парень: на уроках математики спит, а на географии из него прямо искры сыплются.
— Ох, ослепнуть бы твоей матери! — разволновалась Ашхен. — Восток? Какой Восток? Что там есть такого?
— Что? Тигры — те, что живут в снегу, — по — прежнему смеясь, продолжала Шушик и оглянулась на Ашота.
А тот стоял, хмуря брови. Он понимал, что девочка над ним посмеивается.
Ашхен кто — то окликнул, и она, поцеловав Шушик в щеку, ушла, так, конечно, ничего и не поняв. Ребята двинулись дальше.
Но не успели они сделать и ста шагов, как позади себя услышали голос своего сверстника, курда Асо.
— Ты куда? — кричал он на своего пса. — Ах, дохлятина! А за овцами кто глядеть будет?
Но собака упрямо бежала за хозяином.
— А ты куда, Асо? — спросил Ашот.
— В село. Сахару в лавке купить, спичек.
Асо, сын пастуха Авдала, родился на одной из горных дорог во время кочевки скота. В горах и вырос, бродя с отцом вслед за стадами. Он знал только свое село да два — три соседних, а о том, что такое город, и понятия не имел. Впрочем, и в село — то Асо ходил редко, разве только за табаком для отца и какими-нибудь мелочами из лавки.
В дни поздней осени мальчик пригонял на заготовительный пункт овец.
Ему было четырнадцать лет. На бронзовом, обожженном солнцем лице, как угли, горели черные, жаркие глаза. Отцовский колоз — курдский войлочный колпак, обернутый шелковым шарфом, — покрывал его голову, бахрома небрежно спускалась на высокий красивый лоб, на уши. Другой шелковый шарф, старенький, вытертый, стягивал вместо пояса тонкую талию мальчика. Одет был Асо в аба — безрукавку из грубого домотканого сукна — и в широкие полосатые шаровары.
В этом курдском национальном наряде пастушок любил появляться в селе. Один только он так одевался в Айгедзоре, и ему нравилось, что все на него смотрят.
— Ну и хорошо! — обрадовался Гагик. — Пойдем вместе!
ГЛАВА ВТОРАЯ
О том, к чему привел сумасбродный поступок одного мальчика
Дорога вывела ребят из ущелья на ребро горного кряжа, нисходившего к Араратской долине, и горизонт стал сразу широким — широким.
Оглянувшись, они увидели вдали, в ущелье, у слияния двух сбегающих с гор бешеных речек, красные крыши новых строений молочной фермы.
Ущелье было тут так узко, что камень, сорвавшийся с высоких, уходящих в небо вершин, грохоча, скатывался вниз к самым хлевам фермы и останавливался, только ударившись о какую-нибудь стенку. Склоны гор, поднимающихся от зимовья вверх, к покрытым снегом кряжам, голы, серы, обожжены солнцем. Ниже, вплоть до самой Араратской долины, растительность выглядит еще более жалкой. А еще ниже горы сменяются рядами голых холмов. Только на берегах ручьев, протекающих между холмами, появляются некоторые признаки жизни — сады, посевы. Все остальное — щебень, кишащий змеями.
Но, когда переведешь взгляд с этих холмов дальше, на долину реки Араке, все ласкает глаз, радует сердце.
Начиная от Джульфы, где Араке вступает в каменистые глубокие ущелья, и до самых Октемберянских холмов — на протяжении двухсот километров — долина покрыта садами, виноградниками, плантациями «белого золота». А по другую сторону долины, до облаков и даже выше облаков — до самой небесной сини, — поднимаются величественные вершины обоих Араратов — Большого и Малого. Их склоны одеты в златотканые наряды, а главы покрыты белоснежными шапками.
Ребята застыли, пораженные чудесным пейзажем, а влюбленный в природу Ашот, казалось, совсем забыл и о себе и о других..
