Ирина Стрелкова - Одна лошадиная сила (повести)
— Прекрасный паркет, не правда ли! — воскликнула Ольга Порфирьевна.
— Возможно.
Фомин поднялся и перешел к двери, ведущей в зал Пушкова. Ольга Порфирьевна просеменила за ним.
— Итак, вы вошли в этот зал и увидели, что картины нет?
Старуха остановилась на пороге.
— Если быть точной, то я заметила пропажу, даже не войдя в зал, а отсюда. — Она стояла, как бы боясь шагнуть дальше.
— Значит, вы сразу посмотрели туда, где находится или, вернее, находилась пропавшая картина. Почему?
— Потому что портрет девушки в турецкой шали — жемчужина нашего музея.
— Жемчужина? — недоверчиво переспросил Фомин.
Ольга Порфирьевна смерила его уничтожающим взглядом:
— Судя по вашему вопросу, вы прежде у нас никогда не бывали. Очень жаль. Люди приезжают к нам в Путятин издалека именно ради картин Пушкова. Такого собрания его работ нет нигде. Даже в Третьяковской галерее висит только одна картина Пушкова.
На Фомина упоминание Третьяковки произвело некоторое впечатление.
— Я давно собирался посмотреть выставку Пушкова, да все как-то некогда, — смущенно оправдывался он. — Вообще-то я бывал у вас в музее. Когда еще в школе учился.
— Так, значит, вы здешний. Тогда тем более жаль… — Она укоризненно покачала головой. — Закончили здесь школу? Недавно?
— Восемь лет назад.
— Ах, вот как… Восемь лет назад. И с тех пор в музей не заглядывали? А собрание картин Пушкова поступило к нам семь лет назад. Дар Вячеслава Павловича родному городу. Картины были развешаны им собственноручно. И, увы, через полгода его не стало. — Ольга Порфирьевна вытерла кружевным платочком набежавшие слезинки.
— Пройдемте! — Фомин взял ее под руку и повел к противоположной стене. — Вы помните, на каком шнуре висела картина?
— Разумеется. Белый капроновый шнур.
— Принято ли у вас в музее время от времени снимать картины? Например, для того, чтобы стереть пыль, исправить раму.
— Разумеется, мы иногда тревожим картины. И эту нам приходилось снимать чаще других.
— Почему?
Ольга Порфирьевна глянула на следователя, как ему показалось, с жалостью:
— Но я же вам говорила! «Девушка в турецкой шали» — лучшее творение Пушкова. Ее копируют, фотографируют. Кстати, недавно приезжали от издательства «Искусство», «Девушка в турецкой шали» будет на обложке книги о Пушкове. Потом еще эти халтурщики, которые оформляют новое кафе возле гостиницы, они тоже…
Фомин насторожился:
— Художники из Москвы? Три бородача?
— Они! Нам известно, что они собираются украсить новое кафе изображением девушки в турецкой шали, разумеется, поданным в каком-нибудь ужасном модерновом искажении.
— Художники вам сами сказали о своем замысле?
— Это не замысел, а умысел! — запальчиво возразила Ольга Порфирьевна. — Я узнала о нем от своего заместителя Киселева. Он тоже возмущен. Наглое мародерство! Вопиющее издевательство над русской и советской классикой! Вера Брониславовна с утра направилась в горсовет. Шедевр Пушкова не должен быть использован для оформления пищевой точки! Вера Бронисла…
Фомин увидел, что Ольга Порфирьевна вдруг страшно побледнела.
— Боже мой! Она ни в коем случае не должна знать! Она не переживет!
— Кто — она?
— Да господи, Вера Брониславовна, вдова Вячеслава Павловича! Она с утра отправилась с визитом к председателю горсовета, а потом придет сюда… Как я ей скажу о пропаже?!
— Постарайтесь скрыть. — Фомин записал в блокноте имя и отчество вдовы Пушкова, обвел жирной чертой. — Заприте зал, придумайте причину.
— Но в шесть у нее беседа о творчестве Пушкова!
— В шесть? — бодро переспросил Фомин. — До шести у нас еще есть время.
— Вы надеетесь так быстро найти картину? — Ольга Порфирьевна уставилась на следователя чуть ли не с ужасом.
«Что же ее напугало?» — подумал Фомин. И сказал деловито:
— Я надеюсь, что до шести часов вы успеете оповестить всех приглашенных об отмене беседы, а вдову художника… ну… увезете куда-нибудь под благовидным предлогом. А я тем временем буду действовать.
— Дай-то бог! — Ольга Порфирьевна прижала руки к груди. — Вы уж постарайтесь… Ах, как жаль, что вы не видели ни разу саму картину! Возьмите у Киселева цветную фотографию. Хотя, конечно, фотография не передает всей прелести портрета. На нем изображена Таисия Кубрина, дочь последнего владельца Путятинской мануфактуры. Она славилась своей красотой. Рассказывают, что как раз накануне революции в Петербурге Таисия Кубрина…
— О ней вы мне расскажете как-нибудь потом, — перебил Фомин. — А сейчас не припомните ли вы что-нибудь более относящееся к делу?
— Я от вас ничего не скрыла, — заявила с достоинством старуха. — Мое сегодняшнее утро вам известно. Каждый шаг, каждая минута. Что я могу знать еще?
— Не казались ли вам подозрительными какие-нибудь посетители вчера, позавчера?
— Боже мой! — вскричала Ольга Порфирьевна. — Вот память-то! Именно подозрительный посетитель! Накануне он провел полдня в музее и особенно интересовался портретом. А сегодня утром я его увидела с балкона, и что-то меня насторожило.
— Насколько я помню из ваших объяснений, под балконом пререкались водитель «неотложки» и владелец синего «Москвича». Который же из двух был накануне в музее?
— Этот, с «Москвича», в мерзкой рыжей кепочке.
— С балкона можно было разглядеть номер машины?
— Я не знаю. Я не подумала о номере.
— Жаль, жаль…
Ольга Порфирьевна растерянно терла пальцами лоб.
— Мне трудно вам объяснить, откуда у меня взялось внезапное подозрение. Впрочем, мне так же трудно объяснить то тревожное предчувствие, которое вдруг охватило меня, когда я вошла сегодня утром в голубую гостиную… И более того… — Она убрала руку, заслонявшую лицо, и пристально поглядела в глаза следователю. — Если признаться честно, я еще со вчерашнего дня ждала беды. С той самой минуты, как проводила Веру Брониславовну до гостиницы. Мне показалось внезапно, что…
— Мы еще поговорим с вами об этом, — перебил ее Фомин. — А теперь мне нужно побеседовать с вашими сотрудниками, причем с каждым в отдельности. Могу ли я обосноваться на часок хотя бы в соседней комнате?
— В голубой гостиной? Вам здесь будет неудобно. — Она помедлила. — Если хотите, можете занять мой кабинет.
— Ваш кабинет нужен вам самой. — Фомин изобразил особую почтительность. — Спокойно занимайтесь делами музея и не забудьте отменить сегодняшнюю беседу вдовы. Я устроюсь в комнате вашего заместителя.
III
В бывшей швейцарской Фомин по-хозяйски уселся за письменный стол. Заместитель директора подал ему цветную репродукцию «Девушки в турецкой шали».
— Ну и что? — Киселев выкатил кресло из темного угла и расположился напротив Фомина.
Фомин насмешливо фыркнул:
— Я ничуть не удивлюсь, если через полчасика вдруг выяснится, что картину вовсе не украли. Кто-то из вашего персонала снял ее без разрешения начальства, чтобы вбить в раму выпавший гвоздик или сменить протершийся шнур.
— Что ж… Подождем полчасика. — Киселев принял ленивую позу. — И поговорим… хотя бы о Сенеке. Он утверждал, что люди, которым мы уделили время, не считают себя должниками, хотя время вернуть невозможно;
— Все умничаешь? — усмехнулся Фомин. — Не отучился?
— Нельзя ли ближе к делу? — вспыхнул Киселев. — Ты должен меня допросить по всей форме.
— Чудовищная правовая безграмотность! — заявил Фомин. — На месте опрашивает инспектор уголовного розыска, а я следователь. И я еще не решил, стоит ли вообще возбуждать дело. Ну скажи мне положа руку на сердце, кому может понадобиться картина из какого-то захудалого, провинциального музея?
— Так, так… Очень интересно! — Киселев возмущенно подпрыгнул в кресле. — Продолжай развивать свои соображения.
— Ты не обижайся, — благодушно продолжал Фомин. — Постарайся объективно оценить ситуацию. Ты, конечно, патриот нашего родного Путятина, любишь свою работу, но…
— Давай, давай! — вставил Киселев. — Смелее веди наступление!
Фомин и Киселев десять лет проучились вместе, не отличаясь в школьные годы особыми успехами в науках. После десятого класса Коля Фомин поехал по комсомольской путевке в Сибирь на стройку. Володя Киселев остался дома, у него тяжело болела мать. Она болела уже много лет, и Володя тащил на себе все домашнее хозяйство, сад и огород, убирал в доме, варил обед и воспитывал Таньку, младшую сестренку.
Работу себе он нашел в городском музее. Володя неплохо рисовал, и даже пробовал писать красками. Оформлял стенгазеты, наглядные пособия и мало-помалу набил руку. Иногда ему случалось заработать пятерку, а то и десятку на объявлениях и афишах для клуба. Так что в музей Володя пришел, как он сам полагал, опытным специалистом по части оформления. История его не интересовала — школа внушила Володе стойкое отвращение к датам и цитатам. Однако, проработав в музее год, Киселев поступил на заочное отделение областного педагогического института, по историческому факультету. За время его заочной учебы в Путятинском музее появилась новая штатная единица — заместитель директора. Сюда прочили бывшего Володиного школьного учителя, это был счастливый случай избавить от него ребят, но Ольга Порфирьевна добилась в горсовете, чтобы замом утвердили Киселева. В горсовете подозревали, а в гороно говорили открыто, что старая директорша музея выдвинула Киселева в замы, чтобы вертеть им как угодно. Деспотический характер Ольги Порфирьевны был всем известен. Однако насчет мягкотелости Володи в горсовете, в гороно да и вообще в Путятине могли очень сильно ошибаться.
