Валерий Воскобойников - Остров безветрия
В комнате у Матвея Петровича пахло лекарствами. Он сразу лёг на свой диван и спросил:
— Между валерианой и валокордином есть разница, не знаешь?
Максим этими лекарствами пока не пользовался и о разнице не знал.
— Смешал то и другое вместе. Лежу жду, может, помогут. Включай сам плитку, кипяти чай, если есть хочешь. На меня не смотри. И рассказывай, где был, что нового?
— Мы нашли Пахомова со «Святого Петра». Он живёт в Тарховке. Мы сего дня были у него дома.
— У Пахомова?!
Матвей Петрович так удивился, что даже приподнялся. Но тут же схватился за сердце.
— Вот проклятое, поговорить не даст… Ты уверен, что это тот самый Пахомов?
— Так он же нам рассказал, что дальше было со «Святым Петром». Мы на магнитофон всё записали.
И Максим пересказал рассказ о шести жизнях Ивана Петровича.
К концу рассказа смотритель разволновался.
— Парень ты мой милый! Да ты ведь новые страницы истории открыл. Самые новые! Михаилу Ивановичу завтра позвоним — вот удивится. Открытия именно так и делаются. Физические законы или теоремы, — они же с нами рядом всегда присутствуют, только мы о них не догадываемся. Но кто-нибудь один, дотошный, обратит на них пристальный взгляд и всё обнаруживает, и всё доказывает… И на магнитофон записали? Это хорошо — настоящий голос, подлинный. Завтра всё сотрудникам скажу. Такой находки у нас уже много лет не было!
Но про завтрашний день говорить было рано.
— Знаешь что? — попросил смущённо Матвей Петрович. — Позвони моему знакомому, Леониду Григорьевичу. Никогда его не беспокоил, но тут придётся. Позвони и ступай домой. Он полярный врач, и на Севере был, и в Антарктиде.
Максим нашёл в справочной книге телефон доктора Семёнова Леонида Григорьевича и позвонил ему.
В первый момент Леонид Григорьевич не мог понять, кому и зачем он понадобился.
— Я из музея, от Матвея Петровича, объяснил Максим.
— От Матвея Петровича! Так бы сразу и сказали! А что он сам не звонит? Может, в гости заедете?
— Он не может. У него сердце болит, и он просит вас к нему приехать.
— Сердце болит? — голос у доктора Семёнова сразу стал серьёзным. — Сейчас я возьму такси, а вы меня дождитесь. Слышите? А он пусть лежит. Не позволяйте ему вставать.
— Приедет? — спросил Матвей Петрович, приоткрыв глаза.
— Сказал, что на такси. Значит, скоро.
— Ну иди домой, уже поздно.
— Я дождусь, он мне так сказал.
Матвей Петрович закрыл глаза и не ответил.
…Доктор Семёнов приехал минут через двадцать. Максим увидел такси в окно и открыл двери.
Он вошёл в комнату старика и сразу скомандовал:
— Лежать тихо, не шевелиться! Сейчас посмотрим пульс.
Он снял пальто, присел на диване и взял руку смотрителя.
Максим при этом стоял у дверей, стараясь не дышать, чтобы не помешать.
Потом доктор Семёнов послушал сердце и поднялся.
— Ну что сердце моё настучало? — спросил старик.
— Вызовем машину, а там посмотрим, может, и пустяк всё это.
— Какую машину? Я в больницу не поеду, мне музей оставлять нельзя.
— А мы о больнице пока и не говорим.
Весёлым неестественным голосом он заговорил по телефону с какой-то Ниночкой, уговаривал её быстрей приехать к старику, несколько раз повторил слово «кардиограмма».
— Уж не обманите нас! — говорил он в трубку. И как только положил трубку, снова стал серьёзным.
— Ты где живёшь? — спросил Максима.
— На Рубинштейна.
— И проводить тебя некому, — доктор покачал головой. — Старика оставлять боюсь. Похоже на инфаркт. Родители знают, где ты?
— Знают, — соврал Максим.
— Тогда сиди пока с нами. Может, понадобишься. А потом, если всё будет в порядке, я тебя отвезу.
— Я здесь останусь.
— Ладно, оставайся.
— Леонид Григорьевич, — позвал из комнаты старик. — Что вы там секретничаете? Вы уж лучше вслух.
— До выяснения обстановки приказываю молчать! — скомандовал доктор Семёнов. — Я пока по вашему залу похожу, давно тут не был.
Доктор Семёнов поднялся на второй этаж, в зал Антарктики. Он обходил стенды с фотографиями, у некоторых останавливался, удивлялся, вздыхал.
— Смотри-ка, — сказал он Максиму, который тоже поднялся в зал. — А Федя-то всё ещё бравый. А вот и дядя Дима!
У фотографии «Антарктида. Демонстрация 1 Мая в посёлке Мирный» он задержался надолго.
— Всё мои пациенты, — показал он Максиму. — А я сам с краешку.
Наконец приехала немолодая женщина в белом халате с аппаратом в чемоданчике.
— Заранее вам спасибо, Ниночка, сказал доктор Семёнов. — Вы быстры, как молния.
— Инфарктный сегодня день, — объяснила она, — только и мечемся по городу. Сейчас сделаем кардиограмму и всё скажем.
Максима они оставили в зале, потому что места в узкой комнате ему не хватило. Максим ходил около дверей, в комнате негромко переговаривались взрослые, но он в их разговор не вслушивался.
Потом женщина вышла. Лицо её было строго.
— Машину вызову по рации, а вы следите за больным, двигаться ему нельзя.
— Инфаркт, — сказал доктор Семёнов, поморщившись, когда они с Максимом остались в зале вдвоём. — Ничего, вытащим старика, никуда он от нас не денется.
Следующий час они снова ждали…
Матвей Петрович время от времени открывал глаза и упрямо повторял:
— Сказал не поеду. Не поеду до девяти утра, пока сотрудники не придут. Музей не брошу.
Была уже настоящая ночь, но Максим даже и не думал о сне.
Доктор Семёнов нервно курил в зале, и Максим не знал, чем помочь.
— У старика сейчас адская боль, он просто виду не подаёт. Понимаешь, у него то, что раньше называли «разрыв сердца». «Умер от разрыва сердца» — читал, наверное, такое.
Машина осветила окна фарами. «Специализированная скорая помощь», — прочитал Максим. Вошли два санитара с носилками.
— Не поеду, — снова повторил смотритель.
И Максим понимал, что выговаривает он эти слова с трудом.
— Да Максим здесь останется, ваш подшефный, — вдруг сказал доктор Семёнов. — Подежурит до девяти. А потом в школу. Останешься ведь? Не боишься?
Максим молча кивнул, хотя и почувствовал страх.
— А я с вами поеду, помогу в больнице, если что…
Старик больше не спорил.
Доктор Семёнов помог переложить Матвея Петровича на носилки.
Все они двинулись к выходу. Максим тихо шёл сзади.
У двери доктор Семёнов повернулся к нему, положил руку на плечо.
— Я тебе утром сюда позвоню. А ты мой телефон запиши. Мы ещё друг другу будем нужны.
Машина снова осветила фарами окна, развернулась и исчезла.
Максим остался во всём музее один.
Тревога
А в это время родители Максима не спали.
Сначала у них был день как день, обычное воскресенье. Они привыкли, что сына их постоянно нет дома. Придёт из школы, поест, уроки сделает быстро и куда-то уходит. А если дома — то тихо сидит в углу и рисует карты с маршрутами путешествий или читает книги о полярных мореплавателях.
Родители при этом ссорились в своё удовольствие, Максима не замечали.
В воскресенье они хватились его за ужином.
— С утра не ел, и хоть бы что… Бродит где-то, — сказала мать. — А ты спокойно посвистываешь и никаких забот.
— От твоего обеда любой убежал бы: суп горит, картошку пересолила, — ответил отец. — А заботы у меня есть. О новом проекте размышляю.
Так у них началась очередная, сороковая за этот день, мелкая ссора. О сыне они на время забыли.
Потом, когда на улице совсем стемнело, отец и мать забеспокоились всерьёз.
— Он тебе не говорил, может, к кому на день рождения отправился? — спросил отец.
— Если родному отцу не сказал, почему он мне должен говорить? — ответила мать.
И впервые отец не стал с ней спорить.
Он надел пальто, вышел на улицу — просто подышать свежим воздухом. На самом деле, он вглядывался во всех приближающихся: не сын ли это. Но сына не было.
Кремлёвские куранты пробили по радио полночь. Сын домой не пришёл.
— Надо что-то делать, — сказала мать. — Что ты сидишь сложа руки?
— Я думаю, подождём ещё полчаса и будем куда-нибудь звонить.
Они просидели эти полчаса друг против друга молча, часто оглядываясь на часы.
— Пойду звонить, — поднялся отец.
Ему было страшно произнести вслух названия учреждений — милиция, больница.
Мать тихо заплакала.
— А всё ты, всё ты, споришь со мной… Вот и создали ребенку ад, — сказала она сквозь слёзы.
— Да и ты хороша, — отец вздохнул, но продолжать не стал, а пошёл снова на улицу к телефону-автомату.
Следующий час он звонил то в милицию и больничные приёмные покои, то бегал домой — вдруг сын уже вернулся и пьёт дома чай.
Ни в милиции, ни в больницах о Максиме Михееве, мальчике двенадцати лет, не знали.
