Василий Клепов - Четверо из России
– Как объяснить баронессе, кто вскрыл письмо? – спросил я.
Немец рассмеялся и потрепал меня по плечу:
– Сержант Думмкопф… Мы со старушкой – приятели, она не будет в обиде…
Меня заинтересовало содержание письма баронессы, и я прочитал следующее:
«Дорогой Карл!
Рада поздравить тебя с возвращением на нашу милую родину.
Я и Фридрих надеемся видеть тебя сегодня у нас в гостях, дабы обнять и прижать к нашему сердцу.
Этот мальчик – мой слуга. Он и лошади в твоем распоряжении.
Твоя сестра Марта».
«Какой же это еще Карл?» – думал я, подъезжая к двухэтажному дому – точной копии замка Фогелей. Вся разница была лишь в гербах. Вместо зубра с кольцом в ноздре на гербе виднелись скрещенные стрелы.
Меня впустили во двор, взяли письмо и просили обождать.
Мы уже привыкли у Фогелей не терять свободного времени даром. Я прикорнул в повозке и уснул. То ли поляна в лесу, то ли другое тому причиной, но я увидел во сне Золотую Долину. Мы с Димкой будто бродим по лесу и я спрашиваю:
– Ты не помнишь, Димка, незабудки относятся к съедобным или несъедобным растениям?
Дубленая Кожа ворчит что-то невнятное, я тянусь рукой к незабудке, а она вдруг смеется Белкиным смехом и хлопает меня ладонью по руке. И тут я в самом деле почувствовал, что меня трясет кто-то за руку. Открыл глаза и чуть не свалился с повозки: передо мной – Карл Паппенгейм!
Он чисто выбрит. На нем черный, хорошо сшитый костюм, в левом кармашке видна золотая цепочка от часов. Новая велюровая шляпа на затылке чуть скрывает коротко остриженные волосы.
При виде моего лица Паппенгейм вздрагивает, как от электрического тока. Нижняя губа у старика отвисает, глаза останавливаются. Впечатление такое, будто старый хрыч узрел перед собой привидение.
Но вдруг он просиял и радостно, как родному, которого давно не видел, сказал по-русски:
– Здравштвуй, Вашька!
Черт те что, не разберешь, оде тут сон, где – явь!
– Мне очень приятно, что к шештре повезешь меня ты, – говорит Паппенгейм, усаживаясь в коляску.
– Можно ехать? – спрашиваю я, отводя в сторону комплименты.
– Пожалуйшта, милый, пожалуйшта!
«Милый»! Даже вот как! Нет, думаю, Молокоеда ты не проведешь, старая обезьяна!
А Паппенгейм, словно не замечая моей враждебности, продолжал бормотать:
– Дело прошлое, Вашя, но ты нравилшя мне даже в Золотой Долине. Ты – отважный и храбрый человек! А таких у наш любят. Между нами было прошто недоразумение.
Ничего себе, недоразумение! Я вспомнил, как он палил в нас с Димкой из ружья, когда мы собирали халькопирит, и невольно улыбнулся.
– Ты мне не веришь? – воскликнул старик.
– Нет, я просто вспомнил забавный случай, – улыбнулся я, поглядывая на старика. – Скажите, господин Паппенгейм, это вы тогда стреляли в нас, когда мы были наверху ручья?
– Штрелял? Я? – ужаснулся Паппенгейм. – Не понимаю, о чем ты говоришь?
– Понимаете! – рассмеялся я ему в лицо. – Но учтите, что вас тоже понимают.
Он забормотал что-то про себя, а я подумал о том, как легко мог бы разделаться сейчас с нашим врагом, если бы у нас все было подготовлено к бегству. Ведь один на один я, пожалуй, осилил бы хлипкого старикашку.
Я всерьез усомнился в словах Паппенгейма.
– Какой же он вам брат? Вы – Паппенгейм, он – Камелькранц.
– Ах, ты вот о чем, – рассыпáлся Паппенгейм. – Мы с Мартой родные, а с Фрицем – родные только по отцу.
Чтобы не слышать противной болтовни Паппенгейма, я хлестнул лошадей, и они, как ветер, помчали к имению Фогелей меня и моего врага.
Верблюжий Венок встретил гостя у ворот. Братцы обнялись, расцеловались и встали друг против друга, отирая платочками глаза. Только тут я понял, почему наш горбун всегда напоминал мне Паппенгейма. Братья были очень похожи. У обоих маленькие серые глазки без ресниц, выдвинутые вперед подбородки и сжатые трубочкой губы.
Проплакавшись, Верблюжий Венок и Паппенгейм пошли в дом, а я въехал во двор и стал выпрягать в сарае лошадей.
Батраки были еще в поле. В пустой конюшне чистил навоз Заремба.
Юзеф молча принял у меня лошадей и подарил таким взглядом, что я вспомнил про гвоздь.
– Юзеф, – мягко сказал я, – ты напрасно думаешь обо .мне плохо.
– Думаю о тебе так, как принято думать о всяком предателе.
– Напрасно.
На крыльце появилась Белка:
– Вас приглашают кушать!
– Кого? – растерялся я. – Куда?
– Известно куда. Туда, где господа кормят собак и таких лизоблюдов, как ты.
Я думал, Нюра говорит это из желания оскорбить меня, но через минуту услышал приглашение уже от самого Паппенгейма.
– Почему ты не идешь, Вашиль? – мягко проговорил он. – Я рашпорядилшя, чтобы тебя хорошо накормили.
– Спасибо, не хочу…
Паппенгейм настаивал, и мне пришлось уступить.
– А говоришь – «напрасно»! – бросил вслед с презрением Заремба.
Меня кормила Белка, но старик, воспылавший ко мне неожиданной любовью, сидел тут же, на кухне, присматривал за тем, как меня обслуживают. Обед был такой, какого я не ел с самого начала войны.
– А теперь ты дай ему компот, – сказал Паппенгейм, обращаясь по-русски к Белке. – И пушть он пошле хорошо отдохнет.
Невольники уже пришли с поля. Их лица, изможденные, бледные и злобные, повернулись ко мне, когда я сходил с господского крыльца. Во всех глазах я читал презрение и вражду и невольно склонил голову.
– Пся крев! – громко сказал кто-то.
Я не вынес незаслуженного оскорбления и, подгоняемый злыми взглядами, сбежал в ненавистную каморку.
Уже стемнело, во дворе все стихло, а я лежал с открытыми глазами и думал мучительно о том, что поляки и даже Белка, наверно, проклинают меня сейчас, как подлого изменника. Можно было бы, конечно, пойти и рассказать им все откровенно, но кто знает, нет ли здесь еще одного Франца…
Глубокой ночью я услышал у дверей осторожное царапанье, потом дверь тихонько отворилась. Мне показалась, что это Юзеф подкрадывается к моей постели, чтобы вонзить в меня гвоздь. Я испуганно вскрикнул:
– Кто здесь?
– Тише! Не кричи зря!
Это была Белка. Она подошла ко мне вплотную и зашептала:
– Ты – гадина! Я тебя ненавижу… Как самую последнюю тварь. Мне просто стыдно перед всеми… Даже перед немцами. И как наша земля могла родить такого гада!
– Послушай, Белка! – пытался я остановить ее.
– Я тебе больше не Белка, – ответила Нюра и принялась бить меня по щекам.
Я схватил ее руки. Она дрожала и задыхалась. Мне тоже не хватало воздуха.
– Ты можешь убить меня тут же, не сходя с места… Но сначала выслушай…
И я рассказал, зачем понадобилось мне лезть в добрые друзья к Камелькранцу.
– Так я и знала! Ой, так и знала, Молокоед!
– Вот те на! – удивился я. – Зачем же ты меня отдубасила?
Белка рассмеялась своим легким смехом, совсем как раньше:
– Ты только не сердись, Молокоед… Зато теперь я знаю всю правду!
Я вытащил букетик незабудок из кружки с водой, подал Белке.
– Что это такое? – спросила она, ловя в темноте букет.
– Знак того, что я все время думаю о тебе… Цветы…
– Спасибо, Вася!
Я в темноте не видел Нюриных глаз, но убежден, что они горели еще ярче незабудок.
Потом мы уже спокойно стали обсуждать план нашего бегства. Я попросил отыскать на чердаке одежду, спрятанную Лизой, и убрать в более надежное место.
– Я это сделаю, Молокоед, – сказала Нюра. – Только ты продумай все как следует и поскорей давай сигнал.
– Сигнал дам… Не беспокойся, – улыбнулся я в темноте, вспомнив сигнал, каким я созывал когда-то с балкона своих товарищей[53].
Теперь оставалось объясниться с Юзефом. Ушла Белка – и я, не теряя времени, пробрался в барак, тихонько разбудил Зарембу, попросил выйти во двор.
– Вы помните наш разговор, дядя Юзеф?
– Какой?
– А помните, я вам с Сигизмундом говорил, что мы хотим бежать?
– Я-то помню, но другие все забыли, – горько ответил он.
– Эх, дядя Юзеф! Я думал, вы более догадливый. Узнав о моей тактике, поляк успокоился, положил мне на плечо тяжелую руку, рассмеялся:
– Дурак я, дурак! До тридцати четырех дожил, а таких вещей не понимаю. Я, может, тоже подумаю.
– И побежите? – радостно спросил я.
– Возможно. – Мне показалось: в темноте он улыбнулся. – Когда потребуются тебе мои услуги?
– Скоро. Мы должны воспользоваться тем, что я сейчас немного свободен. Если меня снова не запрут под замок…
– Ты прав, Василь. Бегите скорее – поможем. Теплее, чем обычно, пожал мне Юзеф руку, и мы пожелали друг другу покойной ночи.
БАЛ
По мере того, как запас спиртного уменьшался, шум все возрастал.
Джек Лондон. «Сердца трех»Паппенгейм гостил у сестры уже третий день. Фрау Марта, одетая по случаю приезда брата в роскошное белое платье, белые чулки и белые туфли, почти не появлялась в эти дни во дворе. Брат и сестра подолгу беседовали в саду либо уезжали в Грюнберг в гости к общему знакомому – начальнику концлагеря.
![Александр Белогоров - Большая книга ужасов. 18 : Черный фотограф. Бунт марионеток [повести]](/uploads/posts/books/276968/276968.jpg)