Ростислав Кинжалов - Воин из Киригуа
У входа в нижнюю галерею дворца стоял управитель, словно не покидавший этого места с момента отъезда царевны. Не произнеся ни единого слова, он взял у Хун-Ахау копье и унес с собой. Расставаясь с оружием, юноша почувствовал острое сожаление, хотя и понимал, что с одним копьем много не сделаешь. Осторожно прокрался он с Цулем в их комнату, улегся на циновку, и скоро крепкий молодой сон овладел им.
Глава десятая
ИГРА В МЯЧ
Тогда они отправились играть в мяч.
«Пополь-Вух»Скоро Хун-Ахау убедился, что он вовсе не перегружен обязанностями, хотя все остальные дворцовые рабы работали достаточно много. Но покидать комнаты он не смел по-прежнему и часами сидел неподвижно на своей циновке или метался по комнате, размышляя, зачем его взяли сюда. Неожиданно его бездействие кончилось. Как-то вечером Цуль, возвратясь от царевны, сказал юноше, что он назначен опахалоносцем владычицы, что это большая честь и он должен оправдать доверие царевны. В нескольких словах старый раб посвятил юношу в его новые обязанности: при торжественных выходах Эк-Лоль* он должен нести над ее головой опахало и отгонять мух, а в остальное время делать все, что ему прикажут.
На следующее утро Цуль взял Хун-Ахау с собой, они притащили большой сосуд с горячей водой для утреннего купания владычицы в ее комнаты. Царевну Хун-Ахау не увидел, воду взяли у них Иш-Кук и другая прислужница — Чуль, которую все называли «Оленьей матерью». Это название она получила после того, как выкормила грудью крошечного олененка, поднесенного в подарок Эк-Лоль охотниками. Он вырос совершенно ручным и почти всегда сопровождал царевну при ее прогулках.
Чуль сразу же ушла во внутренние покои, а Иш-Кук замешкалась, искоса поглядывая на Хун-Ахау. За время, прошедшее со сбора священных грибов, юноша понял, что замыслы этой девушки очень отличались от его собственных; она просто хотела сделать его своим мужем или возлюбленным, и это окончательно оттолкнуло его от Иш-Кук, хотя она и была очень красива. Но рабыня еще не почувствовала нового отношения к ней юноши и при всяком удобном случае старалась завоевать его симпатию.
— Почему ты не выходишь по вечерам, Хун-Ахау, — спросила она. — Ты же не старик, как Цуль, и тебе не нужно много спать…
— Не болтай пустяков, — сердито прервал ее Цуль, — и занимайся своим делом!
Рассерженная Иш-Кук бросила на старика злобный взгляд и скрылась за занавесью. Хун-Ахау забрал пустую глиняную корчагу и вышел вместе с Цулем. Спускаясь с лестницы, старик сказал:
— Не обращай на нее внимания, во дворце за такие дела рабов строго наказывают! Лучше пойдем, и я поучу тебя, как обращаться с опахалом. Через три дня состоится игра в мяч, тебе придется сопровождать юную владычицу, а ты еще ничего не умеешь. Владеть опахалом — великое искусство! Много лет тому назад я был опахалоносцем у матери Эк-Лоль, и не было никого искуснее меня в этом важном деле. Но годы летят незаметно и из красивого юноши я превратился в старика, руки мои ослабели. То же будет и с тобой, уверяю тебя, и очень быстро…
Хун-Ахау незаметно улыбнулся и спросил:
— А что такое игра в мяч, мудрый Цуль? Я слышал о ней, но никогда не видел ее.
Цуль был так поражен, что даже на секунду остановился и пристально взглянул на юношу.
— Ты не знаешь, что такое игра в мяч? — недоверчиво переспросил он и после утвердительного кивка Хун-Ахау продолжал возмущенно:
— Какая же ты деревенщина! О милосердные боги, слыхано ли, чтобы опахалоносец владычицы не знал игры в мяч! И ты еще говоришь, что родился в Ололтуне. Ты дикарь, выросший среди лесных чащ и не знавший города, вот кто ты!
— Я родился не в Ололтуне, а около Ололтуна, — вставил Хун-Ахау.
— Все равно, — горячился Цуль, — ты должен знать священную игру. Усядемся вон там, и я расскажу тебе о ней, но никогда в жизни не смей больше никому признаваться в этом; позор, что в свиту юной владычицы затесался такой дикарь. И где? В Тикале, столице мира! О ужас, о позор!
Ворча, Цуль подвел Хун-Ахау к уголку террасы, где их не мог никто увидеть, уселся сам, показал знаком юноше, чтобы тот сел рядом, и начал.
— В жарких странах есть замечательные деревья. Если ты надрежешь его кору острым ножом, то из него течет белый сок*, похожий на молоко, которым женщины кормят своих младенцев, но пить его нельзя. На воздухе этот сок густеет и становится вязким, как смола. Этот сок собирают и скатывают в большой шар, обладающий чудесными свойствами. Если его подбросить, то шар, коснувшись земли, подпрыгнет как живой, снова ударится о землю, снова подпрыгнет, и пройдет много времени, прежде чем он успокоится. Такой шар и называется мячом. Игра с ним состоит в том, что в особом здании — ты скоро увидишь его — одна группа людей — они зовутся «ягуары» — старается, чтобы мяч ударился о чужую метку, а другая группа — «попугаи», — чтобы он бил по метке «ягуаров». От исхода игры зависит очень многое. Тебе понятно?
— Не совсем, — неуверенно сказал Хун-Ахау; ему не хотелось обижать старика, но в действительности он не понял почти ничего.
Цуль торжествующе усмехнулся.
— Я же говорил, что ты настоящий дикарь! — с удовольствием воскликнул он. — Не понять такого ясного рассказа, как мой! На что же ты годишься? Чем ты так полюбился юной владычице? Не знаю…
Цуль помолчал немного, но, очевидно, желание раскрыть глаза молодому чужеземцу на чудеса тикальской жизни было у него так велико, что через несколько мгновений он заговорил снова.
— Велико значение этой игры! От того, какая команда выиграет, таинственным образом зависит свет солнца, и дожди, орошающие наши поля, и произрастание нашего кормильца ишима. Но эти тайны знают только жрецы, а игроки, участвующие в ней, готовы пожертвовать жизнью для успеха. К мячу нельзя прикасаться голыми руками и ногами. Бьют только бедрами, локтями и спиной, а для этого надо обладать великим умением и большим искусством. Но ты скоро увидишь это сам и оценишь все величие священной игры. Пойдем, я поучу тебя владеть опахалом, чтобы ты не опозорился при торжественном выходе юной владычицы!
Растерянный Хун-Ахау, у которого теперь в голове все окончательно перемешалось, послушно последовал за стариком.
Цуль оказался жестоким наставником. Привязав к длинной палке несколько гибких ветвей, он показал Хун-Ахау, как правильно держать опахало и действовать им; у него это получалось плавно, легко и красиво. Но когда палка перешла в руки юноши, то он и сам почувствовал, что у него ничего не выходит, а негодованию Цуля не было границ.
— Великий бог ветра! — простонал он. — Лиши навсегда своих благодатных дуновений этого увальня, не понимающего самых простых вещей! И откуда ты свалился на мою голову…
Хун-Ахау внезапно рассердился.
— Замолчи, старик! — прикрикнул он на Цуля. — И перестань оскорблять меня. Учи, но не трещи, как злобная старая баба!
Цуль растерянно прервал свою воркотню и так смущенно и огорченно посмотрел на юношу, что тот внезапно почувствовал жалость. Старик напоминал ему сейчас старую больную птицу, напрасно топорщащую свои крылья, чтобы испугать приближающегося врага.
— Я же желаю тебе добра, — жалобно произнес он. — Быть опахалоносцем — великая честь. Когда появляется великий владыка Тикаля, все, даже самые знатные, должны склониться перед ним, а ты будешь иметь право стоять, и тебе придется лишь отвернуть лицо, чтобы твой взгляд не упал на повелителя. Разве мог простой парень из ничтожного Ололтуна когда-нибудь мечтать о такой чести?
Хун-Ахау уже успел успокоиться и понять всю бесцельность своей вспышки. Разве этот старик виноват в том, что он стал рабом? Вот если бы на его месте был Одноглазый или Экоамак… Надо терпеть, но не сгибаться. Опахалоносец или раб, таскающий камни, — все равно он лишен свободы, и ее надо завоевать. Но разве Цуль виноват в его рабстве?
Цуль увел Хун-Ахау к большому деревянному обрубку, оставленному для какой-то цели в углу двора, и с помощью юноши поставил его стоймя.
— Вот тебе знатное лицо, которое ты должен обмахивать, — сказал он (назвать обрубок царевной старик не решился). — Становись сзади и начинай свою работу.
Цуль отошел на несколько шагов и стал внимательно наблюдать за учеником. После нескольких неудачных попыток дело наконец пошло на лад, движения Хун-Ахау стали ровнее и естественнее. Учитель уже разглагольствовал о сокровенных тайнах этого замечательного занятия, и юноша старался повторить и запомнить их. Но после того, как прошел час, Цуль стал снова сердиться. Непривычные к такой работе руки Хун-Ахау устали, и плавно двигать опахалом стало трудно. Кроме того, юноша время от времени переступал с ноги на ногу, а опахалоносец, по словам Цуля, должен стоять как статуя, двигаться могут только его руки.
