Ванчо Николеский - Волшебное седло
Тогда штатский решил изменить тактику допроса и принялся ласково его уговаривать:
— Послушай, глупый упрямец! У коменданта есть точные сведения о партизанах. Он знает всё. Знает и то, что ты помогаешь партизанам. Тебя не тронут и отпустят домой, если ты сам расскажешь всё, что знаешь.
— Ну что я могу рассказать, дядя? Я и вправду ничего не знаю, — упрямо отнекивался Трайче.
Комендант и штатский переглянулись и заговорили по-немецки. Потом комендант вскочил со стула, подошёл к Трайче вплотную и ударил его по лицу, выкрикнув:
— Швайн![17] Говори!
Но Трайче, закусив до боли губы, молчал. Слёз не было. Тогда комендант отошёл от него и стал задумчиво расхаживать по комнате. Потом, остановившись, позвал солдата и велел ему отвести мальчика наверх.
Солдат схватил Трайче за руку и повёл вверх по лестнице. Там, на втором этаже, он распахнул дверь, втолкнул Трайче в маленькую комнатушку, запер дверь на засов и, громко топая, спустился вниз.
В комнатушке было душно. С низкого грязного потолка свисали густые пряди серой паутины. В стене, выходившей на северную сторону, виднелось маленькое окошко с выбитыми стёклами и железными ржавыми прутьями.
«Как теперь быть? — задумался Трайче. — И что будет с Дорчо? Он наверняка вернётся домой, а мама увидит его и испугается… Это уж точно! Ну, а мне-то самому что делать? Может, комендант и вправду что-то обо мне знает? Завтра опять поведут на допрос… А пока я торчу здесь, товарищи ждут донесения. Надо убежать отсюда. Но как?»
Пока он раздумывал, стемнело. Чёрные свинцовые тучи заволокли небо. На болотах на все лады заквакали лягушки. Со стороны Караормана заполыхали зарницы. Похоже, что собирался дождь…
Во дворе гулко звучали шаги часового, расхаживавшего вдоль здания комендатуры.
Стал накрапывать дождь…
Трайче привстал на цыпочки и подставил голову к самой решётке. Несколько капель упало на лоб. Это было приятно. Из окошка потянуло свежестью и запахом мокрой земли.
Трайче снова стал лихорадочно размышлять:
«Как же убежать? Как? Может, часовой заснёт? Да нет, вряд ли… Дверь заперта, окошко высокое… Вот бы случилось чудо, как в сказках из „Тысячи и одной ночи“! Эх, жалко, нет у меня волшебной лампы Аладдина!»
Он попытался руками отогнуть ржавые железные прутья, но они были крепко вделаны в стену. Тогда он попробовал просунуть голову сквозь прутья. Это ему удалось.
«Очень хорошо, — подумал Трайче. — Раз пролезла голова, значит, и сам пролезу. Но вот как спуститься вниз?.. Если спрыгнуть, наверняка расшибёшься или часовой пристрелит. Может, отложить свою затею на завтра? Ну нет. Живой или мёртвый, я должен убежать отсюда сегодня же ночью!»
А пока Трайче метался в поисках выхода, часовой во дворе всё так же мерно расхаживал вокруг здания.
Вдруг Трайче встрепенулся: есть выход! Он быстро размотал свой деревенский пёстрый пояс и привязал его к решётке.
«Сейчас сниму с себя опинки, — решил он, — спущусь на поясе вниз, а потом прыгну. Пояс-то длинный, совсем чуточку не достанет до земли…»
В ночной темноте моросил тёплый дождь. Во дворе царила мёртвая тишина, вплетаясь в однообразную песню дождя, да изредка слышались тяжёлые шаги часового.
Когда часовой завернул за дом, грянул выстрел, потом взорвалась граната. Раздались хлопки выстрелов. Часовой крикнул по-немецки:
— Хильфе! Хильфе![18]
Трайче, не раздумывая, просунул голову сквозь прутья, с трудом протиснулся наружу, ухватился за свободный конец пояса и ловко, будто кошка, стал спускаться по стене. Наконец, коснувшись земли кончиками пальцев, он спрыгнул, бесшумно добежал до колючей проволоки, залёг в неглубокой канаве и прижался к земле.
У караульной будки снова загремели выстрелы, раздались чьи-то крики, удары…
Тогда Трайче приподнял правой рукой проволоку и полез в эту лазейку. Железные острые шипы впивались в его руки, расцарапывали в кровь ноги, спину, но он, несмотря на боль, всё полз и полз до тех пор, пока не оказался на воле.
Выбравшись, он вскочил на ноги, облегчённо вздохнул, потихоньку рассмеялся и исчез в темноте. Вдалеке, возле здания комендатуры, откуда он только что вырвался, гремели выстрелы…
* * *Было раннее утро. Медленно восходило красноватое солнце. Лес, омытый ночным дождём, благоухал всеми лесными запахами. Капли росы, разбрызганные по траве и листьям, поблёскивали радужными оттенками. В небесной синеве одиноко и величаво вздымалась вверх самая высокая часть Караормана — вершина Орлов.
В это раннее тихое утро ехал на коне крестьянский мальчик. Он торопился к Караорману.
Мальчиком этим был не кто иной, как житель деревни Мацково Трайче Таненский.
Радость так и распирала его. Ему хотелось, словно огромному великану, обнять эту землю с её удивительным Караорманом, с её неописуемыми красотами, с её родниками и буками, с её суровыми горными кряжами…
Въехав в густой лес, Трайче выпрямился, вскинул вверх голову и запел во весь голос:
Лес ты мой, лес, мать героев,
Укрой меня, партизана,
В своих дебрях зелёных…
Прощание
Отошли горячие летние дни. Время бежало быстро.
Крестьяне уже давным-давно скосили хлеб, обмолотили его и ссыпали в амбары, сколоченные из буковых обтёсанных брёвен. На смену октябрю пришёл ноябрь. Мацковские крестьяне принялись за уборку кукурузы. То там, то сям на деревенских токах золотились ярко-жёлтые початки кукурузы.
А время шло. Собрали и кукурузу, сложили её в большие плетённые из прутьев орешника корзины. С Караормана, Соловей-горы и Алипшицы яростно обрушился на поля и леса коварный северный ветер северко. Сразу пожелтели и облетели листья на деревьях…
По утрам на крышах домов, на земле, на траве выступала изморозь. Зарядили нудные осенние дожди, дороги превратились в месиво из мокрой земли и глины. Пожухлые, жёлтые листья устилали грязные дороги.
Осень вступила в свои права…
Стаи диких гусей потянулись к югу. Над Караорманом неслись их печальные крики:
«Гра-гру! Гра-гру! Гра-гру!»
Вот таким же хмурым осенним утром над Мацково загремела медь оркестра. Это спускалась с Караормана партизанская бригада. Во главе её, высоко держа в руках боевое знамя, гордо шёл по деревне знаменосец бригады мацковский мальчик Трайче.
В Мацково бригада остановилась. Мужчины и женщины, молодые и старые, мальчишки и девчонки — все высыпали на улицу встречать партизан. Где-то в обозе стояла и лошадка Трайче — Дорчо. Теперь к её волшебному седлу были приторочены два тяжёлых пулемёта и ящики с боеприпасами.
Когда крестьяне окружили партизан, комиссар вскочил на какой-то подвернувшийся ему ящик и произнёс яркую и проникновенную речь. У кого-то в руках оказалась гармошка. Над деревней поплыли в воздухе озорные, весёлые звуки. Не прошло и минуты, как партизаны и крестьяне, обхватив друг друга за плечи, принялись отплясывать оро.
Оро вёл командир бригады Планинский, а за ним шли, пританцовывая, Горян, Огнен, дядя Ангеле, медсестра Стевка и все остальные партизаны. Трайче стоял в сторонке и разговаривал с матерью.
— Эй, Трайче! Давай станцуем вместе! — крикнул улыбающийся Федерико, схватил его за руку и втянул в круг.
Танейца, мать Трайче, не танцевала с той самой поры, как погиб её муж. А теперь, весёлая и счастливая, радуясь и гордясь своим сыном, она тоже оказалась среди танцоров.
И тут кто-то запел. Все подхватили песню, и она, весёлая и задушевная, понеслась над Мацково, отдаваясь далёким эхом в горах…
Вскоре комиссар подозвал к себе командиров батальонов и дал им необходимые указания. Подошёл и командир бригады.
— Ну как, готово? — спросил он.
— Так точно, готово, — доложил комиссар.
— Вот и хорошо. Бригада, слушай мою команду! Стройся в колонну поротно, — разнёсся зычный голос Планинского.
Мать притянула к себе Трайче и крепко его поцеловала.
Бойцы построились.
Под звуки гремевшего походного марша бригада во главе со знаменосцем Трайче двинулась вперёд.
Крестьяне махали им руками, женщины тайком смахивали выступившие на глазах слёзы, неугомонные ребятишки выкрикивали что-то бойкое и задорное…
— Значит, они спускаются к городу… — задумчиво протянула мать Трайче.
— На сей раз ты не ошиблась, Танейца, — поддакнул Евто. — Теперь и города будут наши! Это уж точно. Да, партизаны пошли освобождать наши города…
Примечания
1
У македонцев принято называть жену по имени мужа.
2
Все стихи даны в переводе Ю. Вронского.
