Илья Туричин - Братья
Она ждала его все следующее утро и бесконечный тягучий день. И вздрагивала, когда гремел засов и отворялась дверь. Но принесли обычный завтрак. Потом суп из брюквы. Она хотела было спросить, не приходил ли кто к ней. Но поняла, что спрашивать глупо. К супу она не притронулась, доела курицу с огурцом. Желудок отвык от нормальной пищи, стал тяжелым, ее клонило ко сну, но лечь она не решилась - дежурила другая надзирательница.
Вечером снова загремел засов. Гертруда Иоганновна сидела на нарах и даже головы не повернула, только поднялась и стояла, безучастно глядя в стенку.
– Идемте, арестованная.
– Свидание? - встрепенулась она.
Надзирательница посмотрела на нее удивленно.
– С вещами.
Никаких вещей у Гертруды Иоганновны не было. Как забрали ее в вечернем концертном платье, так она в нем и просидела все время. Платье помялось, потускнело.
Привычно сцепив руки за спиной, она вышла из камеры. Туфли-лодочки на высоких каблуках отстукивали шаги.
В комнате, где вчера состоялось свидание с Шанце, надзирательница передала ее двум молчаливым эсэсовцам. Один из них расписался в какой-то амбарной книге.
"Уводят из тюрьмы", - поняла Гертруда Иоганновна. Из тюрьмы могли увести на допрос, в концентрационный лагерь, в другую тюрьму или на казнь. Еще вчера утром она чувствовала себя такой усталой и несчастной, так подавленной неведением и одиночеством, что равнодушно пошла бы куда угодно. Хоть на казнь. А сегодня ей хотелось жить. Петер не у них. И товарищи успели уйти. И Иван где-то воюет. Надо жить. Надо бороться.
В знакомом кабинете покойного штурмбанфюрера за письменным столом сидел мужчина в коричневом штатском костюме и рябом галстуке. Он поднялся, когда ее ввели, вышел из-за стола, вежливо поклонился, показав лысину, прикрытую у лба тщательно зачесанной прядью.
– Здравствуйте, фрау Копф. Надеюсь, вы здоровы?
– Благодарю вас.
Гертруда Иоганновна внутренне собралась. Манеры штатского не похожи на манеры допрашивавших ее до сих пор офицеров. И взгляд приветлив. Впрочем, она артистка и видела, как улыбаются, когда плакать хочется.
– Витенберг, - представился штатский. - Прошу вас. Присаживайтесь. Он пододвинул ей стул, а сам сел на такой же напротив, как бы подчеркнув доверительность беседы.
И это она уже видела. Что-то привлекло ее внимание, что-то необычное. Она украдкой огляделась. Ага. Возле двери, за маленьким столиком сидит невзрачный человечек над стопкой бумаги, а возле стоит стакан с отточенными карандашами. Человечек так тих и неприметен, словно принадлежит к мебели и сидит здесь вечно.
– Вам большой привет от доктора Доппеля.
Гертруда Иоганновна посмотрела на Витенберга недоверчиво, уж очень неподходящее место для передачи приветов.
– Он много рассказывал о вас. - Витенберг не обратил внимания на ее недоверчивый взгляд. - Много весьма лестного. Не скрою, мне было приятно слушать. Мне поручено заниматься делом о взрыве в ресторане вашей гостиницы. Я познакомился с материалами предварительного дознания. Навел кое-какие справки. Полагаю, вы понимаете, что вас арестовали не случайно.
Хорошо, что она собралась внутренне и может скрывать свои чувства и мысли. Только бы не задрожали руки.
Она положила руки на колени и сцепила пальцы, жест человека, который готовится к длинному разговору. Ничего больше.
– Надеюсь, вас не подвергали жестким допросам.
Она вспомнила человека, которого тащили по коридору за руки.
– К сожалению, иногда приходится применять на допросах различные методы, доискиваясь истины. Преступникам психологически свойственно скрывать истину, поскольку она их изобличает. А изобличение ведет к наказанию.
Витенберг смотрел на Гертруду Иоганновну приветливо: мол, я рассказываю вам все это, чтобы вы меня правильно поняли. А она внутренне содрогнулась. Но ничем не выдала себя.
– Очень сожалею, что пришлось доставить вам несколько неприятных недель. Вы ведь не впервые были в тюрьме?
– Да. Меня сажали туда большевики. - Она не узнавала своего голоса.
Витенберг довольно кивнул.
– Вчера вечером я беседовал с фельдфебелем Шанце…
Держаться, держаться во что бы то ни стало!… В ушах родился назойливый звук, словно кто-то нажал на кнопку дверного звонка и не отпускает. И сквозь этот звон доходили до нее мягкие приглушенные слова.
– Симпатичный, хотя несколько странноватый. Вы не находите?
Гертруда Иоганновна коротко кивнула.
– Он очень предан вам. И прекрасный специалист. Угощал меня такими котлетами! - Витенберг неожиданно встал. - Рейхсфюрер СС Гиммлер…
Гертруда Иоганновна тоже встала, неосознанно, просто что-то подняло ее.
– …рассмотрел обстоятельства дела, счел вас не имеющей к нему отношения и приказал извиниться перед вами. Вы - свободны.
У нее подкосились ноги, она села бы мимо стула, если бы Витенберг не поддержал.
– Ну зачем же так волноваться, фрау Копф! Все позади. Надеюсь, вы не в обиде на наших людей. Они выполняли свой долг. Очень жаль, что так нелепо погиб штурмбанфюрер Гравес. - Витенберг вздохнул. - Недоразумения не получилось бы. Вас отвезут в гостиницу. А завтра я навещу вас.
Новая ловушка? Гертруда Иоганновна встала, ее чуть пошатывало.
Витенберг предложил ей руку. Она оперлась на нее. Они спустились вниз. Витенберг предупредительно открыл дверцу легковушки, помог сесть. Гертруда Иоганновна выкрикнула:
– Хайль Гитлер!
На это у нее еще хватило сил.
– Хайль! - откликнулся Витенберг.
И машина побежала по темным вечерним улицам.
4
Генерал-майор Зайцев очень жалел, что его дивизию не перебрасывают на юг, хмурился, ходил по избе кругами.
Бессменный адъютант капитан Синица сидел на крыльце, подтянутый, в скрипящих ремнях и по своей извечной привычке зорко просматривал улицу вправо и влево: а не грозит ли его генералу какая-нибудь опасность? Хотя какая опасность может грозить генералу в штабе дивизии, здесь и орудий не слышно. Затишье.
Генерал не в духе, не любит, когда воюют без него. Ему бы в самую гущу, ему бы фашистов бить!
Подошла чужая "эмка", верно, из штаба фронта: армейских шоферов капитан знал почти всех в лицо.
Из "эмки" вылезли майор и двое штатских - парень и девушка.
Синица встал и вежливо козырнул. Майор потоптался на месте, разминая ноги. Штатские озирались.
– Хозяйство Зайцева? - спросил майор.
– Так точно.
– А где хозяин?
– Как прикажете доложить?
– Майор Голенков из штаба фронта.
– Присядьте, - вежливо показал на ступеньки крыльца Синица и ушел в избу, докладывать. Вернувшись, пригласил приезжих войти.
Майор сделал знак штатским, чтобы садились, а сам вошел в избу.
Парень и девушка пристроились на сыром крыльце, сидели молча. Синица тоже вопросов не задавал, только поглядывал на них не без любопытства.
Долговязый паренек с лицом, не знавшим бритвы, постучал костяшками пальцев по ступеньке. Девушка засмеялась.
"Чего это она?" - удивился Синица.
Девушка тоже постучала костяшками пальцев по крыльцу.
Долговязый улыбнулся.
Синица догадался:
– Радисты, что ли?
– По-всякому, - ответил паренек.
Синица рассердился на себя за то, что задал вопрос. Они приехали, они пусть и спрашивают. А он дома.
Так и сидели молча. Только Синица больше не поглядывал на приезжих, чтобы не ронять достоинства.
Из двери выглянул майор, долго же с ним генерал разговаривал!
– Заходите, ребята. И вас, товарищ капитан, хозяин просил зайти.
Синице понравилось, что майор отделил его от этих. Уважительно.
Зайцев сидел за столом без кителя, в белой нательной рубашке. Мундир висел на спинке стула. Поблескивала Золотая Звезда Героя. Перед ним лежала исчерченная цветными линиями карта, а рядом несколько остро отточенных карандашей. Генерал никому не доверял точить свои карандаши, работа эта помогала ему думать.
– Здравствуйте, садитесь. Синица, старшего лейтенанта Лужина!
– Есть. - Капитан четко повернулся по-уставному и вышел.
Генерал оглядел присевших на лавку у окна штатских и улыбнулся.
– Однако вы еще не очень старые. Тебе сколько? - спросил он долговязого.
Тот покраснел, встал.
– Скоро восемнадцать, товарищ генерал-майор.
– Гм… У меня в восемнадцать уже кое-что было над губой.
– Он очень способный, товарищ генерал-майор, - сказала девушка. - Его еще в детстве Эдисоном прозвали.
– Смотри-ка, еще в детстве! Давно-о… Откуда родом?
– Из Гронска, товарищ генерал-майор.
– Из Гронска… - задумчиво повторил Зайцев. - Бывал… - И отчетливо вспомнил маленькую быструю речушку, деревянные перила моста. Изрытый траншеями берег. Тяжелые были бои. Тогда он командовал полком. Был еще молодым. А теперь ощущает тяжесть возраста? Или устал? Не-ет, он еще повоюет!… - Бывал, - повторил Зайцев и неожиданно спросил: - Обедали?
