Илья Туричин - Весна сорок пятого
– А вот и я!
И споткнулся о тапочку. Взаправду споткнулся и упал. И это разозлило его. Нельзя падать, когда не надо. Подбежал Вайсман, помог ему подняться. Петр огляделся: вокруг сидели на земле дети, восторженно хлопали и смеялись. Им понравился этот нелепый, неуклюжий клоун, может быть, они никогда не видели другого!
Он повернулся спиной к понуро стоящей лошади и спросил высоким фальцетом:
– А где моя любимая лошадь?
– Сзади, сзади! - закричали дети.
Петр обернулся и посмотрел под ноги, потом посмотрел с другой стороны. Лицо его стало обиженным.
Дети смеялись.
Сивка шагнула к нему и ткнулась носом в затылок. В настоящем цирке бог знает сколько надо было бы репетировать, чтобы лошадь вот так подошла и ткнулась в затылок. А она сама! Живет на свете удача!
Петр обернулся, схватил лошадиную морду обеими руками, крикнул:
– Вот она моя сивка-бурка!
И чмокнул лошадь в нос, отставив ногу.
– Сейчас я покатаюсь!
Петр заскакал вокруг лошади, держась за ее спину, но никак не мог залезть на нее.
– Помоги-ка…
Вайсман подсадил Петра, и тот оказался верхом лицом к хвосту. Лицо его вытянулось в недоумении, рот приоткрылся, зеленая шляпка сползла набок. Он сокрушенно крикнул:
– А куда же делась голова?
Ему ответили дружным смехом. И только сейчас он услышал галоп, который играл Фролов, увидел смеющегося лейтенанта и подполковника Боровского, с растянувшимся в широкой улыбке ртом. И ему стало легко. Он сполз с лошади, воинственно уткнул руки в бока и, сделав свирепое лицо, стал наступать на Вайсмана.
– Где голова? Положь на место голову!
– Голова! Голова! - радостно кричал Вайсман, тыкая пальцем в сторону лошади.
Разъяренный Петр подбежал к ней, схватил за хвост и, показывая его всем, запричитал:
– Это голова? Это грива? Дежурный! - Он выхватил из кармана свисток и засвистел.
Дальше все пошло, как репетировали. Петр "проглотил" свисток ругался с Вайсманом, и вместо слов раздавался свист. Потом Вайсман похлопал его по спине и свисток выскочил на ладонь.
Петр скакал на лошади стоя, рвал газету - и она оказывалась целой, жонглировал яблоками и под конец бросил их ребятишкам. Из-за яблок началась свалка, всем хотелось завладеть ими, и тут Петр захлопал в ладоши, и двое бойцов вынесли на "манеж" большую корзину яблок, и Петр с Вайсманом шли рядом и раздавали ребятишкам яблоки. Губная помада на лице размазалась, по спине текли струйки пота…
Фролов снова заиграл "Катюшу", и все запели. К Петру подошел подполковник Боровский.
– Ну, Лужин, спасибо! Теперь я верю, что вы - настоящий артист.
– А раньше не верили?
– Раньше… - Боровский усмехнулся. - Раньше было раньше.
Вечером ефрейтор Егги сказал:
– Намучалась лошадь. - Не сердито, просто что-нибудь сказать. - Да и ты намучался…
Петр улыбнулся.
– Каждый вечер вот так!
И непонятно было, то ли он говорил о прошлом, то ли мечтал о будущем.
Часть вторая. ПАВЕЛ.
1
Какая длинная, тяжелая зима!
Гитлеровцы словно начинили горы пехотой, артиллерией, танками… Всполошились, чуют - конец близок!
И за отрядом шли фашисты по пятам, как шакалы, не давали ни передохнуть, ни обсушиться.
И вдруг исчезли… Ни выстрела, ни снежного хруста…
Не иначе как переправили фашистов на восток, в Карпаты. Ждут нового наступления Красной Армии.
Тучи над горами висят низко, темные, вздувшиеся, прилипают к вершинам Сыплет, не переставая, крупный мохнатый снег, тропы раскисли. Измученные, голодные, продрогшие, бойцы выбиваются из сил. Связи с центром нет, связные не возвращаются. А если и возвращаются, то не так просто найти отряд. Он все время в движении: минирует дороги, устраивает завалы, нападает на обозы немцев
Павел, пожалуй, выносливее многих. Даже здесь, в горах, утр0 у него начиналось с зарядки. Верно говорят: привычка - вторая натура После боя на шоссе, когда командир подарил ему свой портсигар, его больше не считали "недомерком", не старались спрятать от пули, он стал бойцом, как все, словацким партизаном.
Привалы унылы. Деревья не укрывают от мокрого снега. Набухла одежда, отяжелели вещмешки, крупно смолотая кукуруза сама по себе превращается в мамалыгу - хоть ложкой черпай. На оружии сквозь смазку проступают предательские пятна ржавчины.
Хорошо хоть, немцы не давят на пятки - можно развести костерок. Правда, тепла от него не жди - один едкий дым: лежалый сушняк давно уж не "сушняк", а "мокряк". Но все же и дым - теплый, жилье напоминает.
На одном из привалов командир позвал Павла к своему костру.
– Говорят, у тебя мать немка?
– Да. - Павел насторожился, нахохлился. Почему командир задал этот вопрос? Разве в отряде нет немцев? Немка - еще не фашистка.
Командир улыбнулся.
– Ну-ну… Не пузырься. Говорят, ты по-немецки чешешь, как по-русски.
Павел кивнул.
– Пойдешь с нами.
Павел не стал спрашивать: куда? Не положено. Только поднялся, готовый идти куда прикажут.
– Сиди, - сказал командир. - Чуть попозже, как стемнеет. - Он отвел взгляд от Павла и стал пристально смотреть на бегающие по сырым головешкам огоньки. Головешки "стреляли" маленькими клубами пара, иногда внезапно оседали, выбрасывая сноп ярких оранжевых искр. И полз над ними густой дым, переливался сизо-сиреневым, алым, синим.
Если закрыть глаза, шум костра напоминает шум отдаленного боя.
Командир сидел молча, глядел на костер и думал, и думы его, видать, были не легкими, потому что угрюмая складка четко обозначилась между бровей и глубокие скорбные морщины легли у губ.
Сколько лет командиру? Рассказывали, он, раненным, попал в плен. Сидел в концентрационном лагере. Сколотил там группу отчаянных парней, которым было все нипочем. Организовал побег, но его поймали. И отправили в другой лагерь, который обслуживал военный завод. В цехах под землей точили артснаряды и авиабомбы. Завод и лагерь были окружены колючей проволокой. Всюду стояли пулеметные вышки, охрана ходила с овчарками. Только фашисты могли вырастить такую злобную породу. Они все время скалились и готовы были вцепиться в любого, лишь отпусти поводок. Кормили плохо. Заключенные умирали от истощения.
Командир и там задумал побег. Он готовился в глубокой тайне. Товарищи, которые помогали смельчакам, рисковали жизнью.
Покойников выносили и закапывали сами заключенные, немцы только наблюдали. Этим и решили воспользоваться. Пятерых умерших товарищей, после осмотра вечно пьяного лагерного врача, который подписывал акт о смерти, спрятали под нарами, сняв с них полосатые куртки с номерами на груди. Эти куртки надели командир и его товарищи. После обеда "похоронная команда" положила их на телегу, и старая кляча повезла за ворота. Беглецы лежали лицами вверх, чтобы охрана у ворот могла видеть номера на куртках. На лица набросили небрежно кусок брезента.
Главное - проскочить ворота. Потом в бараке обнаружат еще пять покойников, на которых надели куртки бежавших.
Охрана сверила номера на куртках с номерами в акте о смерти. Шевельнись кто-нибудь в телеге, чихни, вздохни и - конец! Но никто не шевельнулся, не вздохнул.
Охранник махнул рукой. Старая кляча выкатила телегу за ворота." "Похоронная команда" брела рядом, опираясь на лопаты, как на палки, а следом шел автоматчик с собакой.
Телегу подкатили ко рву. Брали мнимых покойников за руки и за ноги и, качнув несколько раз, как делали это обычно, бросали в ров на слой мертвецов, брошенных сюда вчера и позавчера.
Автоматчик стоял поодаль, собака сидела у его ног, оба равнодушно смотрели, как бросают полосатые трупы.
Потом заключенные из "похоронной команды" засыпали "мертвых" землей, стараясь меньше сыпать на головы, сложили лопаты на телегу и побрели назад.
До наступления темноты пятеро беглецов лежали, не смея согнать с лиц ползающих мух. А когда стало темно и в лагерной зоне зажглись прожектора, беглецы по одному выползли из рва и ушли в ночь.
Историю этого побега знал весь отряд. Двое избежавших с командиром тоже здесь, а двое погибли. Один нарвался на патруль, вступил в рукопашную схватку, и его застрелили в упор. А второй, француз Поль, умер почти что на руках Павла. Веселый француз, которому фашисты отбили легкие.
Сколько же лет командиру? Может, и не так уж много, просто пережитое, а не время нарезало на его лице морщины.
– Такое дело, Павел, - неожиданно произнес командир. - Тут ребята провод нашли. Можешь послушать?
Павел удивленно поднял брови.
– Мы подключимся, трубка есть. А ты послушай повнимательней. Мало ли!…
– Конечно, товарищ командир!…
В горах не как на равнине, темнеет быстрее, ночь не с неба опускается, а выползает из ущелий. На вершине еще день, а здесь, внизу, уже ночь склеила заснеженные деревья в одну дремучую черно-белую массу.
