Евгений Титаренко - Четверо с базарной площади
В воскресенье друзья вынуждены были сменить свою вечернюю специальность разведчиков на более заурядную профессию актеров.
На занятиях в субботу Толька-Толячий предложил друзьям сыграть в пьесе, которую должны были поставить в актовом зале горкома, на слете пионеров. Толячий, наверное, хотел подлизаться. Гнусное предложение его было отвергнуто.
Об этом коротеньком эпизоде Генка успел забыть и вытаращил глаза, когда утром к нему нежданные-незваные ввалились один за другим Фат и Толячий.
— Здравствуйте, Анна Андреевна! — поздоровался вежливый Толячий с матерью Генки. — Здравствуйте, Федор Иванович! Здравствуй, Катя!
Фат сказал общее «здравствуйте».
— Ты что же это! — набросился на Генку Толячий. — Мы ждем-ждем, а он как сквозь землю!
— А что ждать… — сманеврировал Генка, не зная, куда клонится разговор.
— В одиннадцать часов на сцену выходить, Павел Петрович с ног сбился, наверно, а ты сидишь!
— Не пускают… Что я… — буркнул Генка.
— На какую сцену? — спросила от плиты мать.
— А на горкомовскую! — не моргнув глазом, ответил Толячий. — Сегодня ж слет! Дом пионеров пьесу ставит, а мы должны играть!
Хорошо жилось этому баловню судьбы: если бы даже Толячий стал врать напропалую, что земля не круглая, а похожа на блин и держится на трех слонах, — ему бы все равно поверили. Такой уж авторитет у отличников.
— Ой! Возьмите меня! — сказала Катя.
— Почему молчал? — сурово спросил отец.
Ну, конечно. Если для школы, для Дома пионеров, так хоть на край света… А по другим делам — ни шагу.
— Что говорить… — ответил Генка. — Сказали: сиди…
— Больно уж ты послушный, когда не надо… — проворчал отец. — Собирайся. И когда нужно — значит, нужно: никто тебе ничего не скажет.
Мать полезла в сундук за Генкиной парадной одеждой, а Толячий принялся рассуждать с отцом о каких-то делах… Уж этого у него не отнимешь — умел Толячий говорить со взрослыми.
Генка надел белую рубашку и галстук.
Фат равнодушно глядел то в окно, то на какой-нибудь случайный предмет, словно бы он, Фат, здесь ни при чем, и все это мало его касается.
Операция по спасению Сливы прошла еще легче, так как «артисты» явились к нему втроем.
За монастырскими воротами Фат сказал Толячему:
— Ну, выступай иди, а мы — сюда, — кивнул он в сторону толкучки.
— Почему сюда? — запротестовал Толячий. — Я же Сливиному отцу сказал честное слово, что выступать будем!
— Зачем говорил?
— Так вы же не предупредили! — уперся Толячий. И стал доказывать, что если бы знал заранее, как обернется дело, то хоть про себя добавил бы «НЕ честное слово», а теперь выходит, что один он болтун.
— А долго это?.. — спросил Генка, который, в общем-то, был не против того, чтобы появиться на городском слете, где «заседали» Тося и Лия.
— Да!.. — глубокомысленно подхватил Слива, чье горло уже перестало болеть, а ревность ко всем на земле отличникам сохранилась. Если бы Сливе предоставили право избирать единолично — он выглядывал бы из-под челки на всех «активах», «слетах» и «совещаниях».
— В двенадцать освободимся уже! — обрадовался Толячий. — Раз-два — и все! Павел Петрович правда ждет! То бы я других нашел — я обещал ему, а то времени сколько потеряли!
Кроме желания Генкой и Сливой руководило еще то, что родители узнают про их отсутствие на горкомовской сцене. Как им удавалось это — непонятно, но они всегда и все узнавали.
— А что мы будем играть? — неожиданно спросил Фат. — Ведь мы не готовились… — То ли мужественный Фат понял Генку и Сливу, то ли был сам не против явиться перед городскими активистами на высокой сцене горкома, в зале, где происходили самые важные и самые торжественные собрания.
Толячий быстренько доказал, что роли у них самые лучшие — играть им предстояло хулиганов, что Павел Петрович обучит их этому как «дважды два»… И разведчики побрели за ним к Дому пионеров, предварительно известив Толячего, что если не освободятся к двенадцати — пускай пеняет на себя. В двенадцать часов на толкучке бывало самое оживление, поэтому, отдавая дань ответственности перед родителями, тройка разведчиков по существу ничего не теряла.
Воодушевленный Толячий доверительно сообщил им у самого Дома пионеров, что пусть об этом никто не знает — но мать думает, будто он, Толячий, занимается в музыкальном кружке, а он давно уже бросил его и первое время занимался в авиамодельном, а сейчас в драм и юннатском…
Это признание чуть повысило никудышный авторитет Толячего, и к руководителю драмкружка друзья явились, горя желанием поскорее выйти на сцену.
Старый, лет шестидесяти, Павел Петрович тоже обрадовался им, но объяснять ничего не стал, а вместе с десятком других «артистов» сразу повел в горком. Спросил только, у всех ли есть трусы. Будто перед ним дошколята…
Подобное вступление особенно не понравилось Фату, он даже помрачнел.
Содержание пьесы было примерно следующим. Главный тимуровец Толячий ведет борьбу с хулиганами. И вот, когда он призывает окончательно покончить с этим злом, хулиганы набрасываются на него. Но вступаются храбрые тимуровцы и побеждают.
Быть побежденными не входило в планы разведчиков, но все «говорящие» роли были уже распределены, Генке, Фату и Сливе предстояло выскочить на сцену в одних трусах и размахивая длинными палками, некоторое время возмущаться речью главного тимуровца, а потом вместе с двумя другими хулиганами наброситься на него. Слова возмущения Павел Петрович предоставил им выбирать самостоятельно.
Дом пионеров был приглашен выступать перед участниками слета, и Генка не заметил, как разволновался, поджидая своего момента за кулисами. Одно дело — сидеть в рядах сотен участников, другое дело — явиться в качестве особо приглашенного… Генка представил даже, как увидит он изумленные глаза Лии и Тоси.
Но увидеть он ничего не смог. Когда вместе с четверкой других «хулиганов» он выскочил на сцену и остановился перед Толячим, он понял, что нет ничего хуже на свете, чем бессловесная роль. Павел Петрович требовал держаться лицом к залу, а Генка повернулся именно спиной, так как покраснел, не зная, что ему делать и что кричать.
Набрасываться полагалось после реплики главного тимуровца: «Покончим!» А Толячий, стоя на деревянном ящике, все говорил и говорил какую-то ерунду.
— А-а-а! — кричал Генка, размахивая палкой, и с ужасом чувствовал, как покрывается потом его обращенная к зрителям спина.
Генка с надеждой поглядел на Сливу: может, он своими действиями отвлекает внимание зрителей?
Но Слива, едва пошевеливая палкой, тихо и однообразно подвывал из-под челки:
— У-у-у…
Таким образом не отвлечешь зрителя.
Либо Фату, как и Генке, тоже надоело демонстрировать свое голое тело нескольким сотням одетых активистов, либо он заметил, что на стенных горкомовских часах обе стрелки перевалили за двенадцать, но Фат не выдержал, размахнулся и, не дожидаясь реплики «покончим», врезал своей палкой по голой спине Толячего.
— Ты что?! — сразу возмутился главный тимуровец и, на полуслове оборвав свое выступление, прыгнул на Фата.
«Хулиганы» тут же бросились на помощь другу, а храбрые тимуровцы — спасать Толячего.
Действующие лица смешались в общей куче, зал грохнул аплодисментами, а сцену прикрыл занавес.
— Молодцы! Мо-лод-цы!.. — повторял Павел Петрович, растаскивая кучу-малу. — Не надо так входить в роль!
Когда занавес опять открылся, возбужденные «хулиганы» и тимуровцы уже стояли цепочкой по обе руки от Павла Петровича.
Генка впервые увидел зрителей, но Тоси и Лии не разглядел.
Павел Петрович, потряхивая седыми, длинными, до плеч, волосами, раза два поклонился.
— Ты что не дождался «покончим»? — разминая ушибленную лопатку, спросил Толячий, когда они оделись.
— А зачем ты медленно говорил? — вопросом на вопрос ответил Фат. — Что это за пьеса: одному сто слов, а другому — ни одного?
— Не ругайтесь, мальчики, все хорошо! — вступился Павел Петрович. — Все получилось очень здорово! — И сказал трем «хулиганам»: — Вы, ребята, чувствуете роль! Приходите как-нибудь на занятия кружка, мы теперь большую пьесу будем готовить!
«Хулиганы» неопределенно замычали в ответ.
А Генка подумал с облегчением: может, он правда чувствовал роль и никто не заметил его потной спины.
Из горкома вышли вместе с Толячим.
— Ты куда сейчас? — спросил его Слива.
— Куда? Домой.
Слива поглядел на Генку. Если родители узнают у матери Толячего, что он пришел рано, Генку и Сливу не спасет от кары даже блестящее исполнение роли хулиганов.
— А ты не мог бы где-нибудь посидеть до вечера, пока мы вернемся? — спросил Генка.
— Где ж я посижу… Если с вами?
— С нами нельзя, — вмешался Фат.
