Борис Алмазов - Я иду искать
Я сидел в самом конце зала и всё думал, как же мне сказать, что Иванова нет в живых! Васька, конечно, ни про какое собрание не слыхал, и его в зале не было… Так что о том, что Иванов убит, знал только один я.
Опять так могло получиться, что я скрыл от кружка свою находку, но я смотрел на ребят, как у них глаза горели и как они со всех сторон к этому профессору подступали, а Эмлемба вообще вцепилась ему в руку и глядела снизу вверх, как Пудик, — и я не мог им ничего сказать! Не мог.
Глава двадцатая
НЕВОЗМОЖНЫЙ ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
— Где ты шатаешься по ночам! — сказал папа, когда открывал мне дверь, и я увидел, что он страшно злой и расстроенный.
В квартире гудели мужские голоса. В столовой было полно людей. Мне в глаза сверкнули золотом широкие погоны на спинке стула, и я увидел широченный генеральский лампас на брюках толстоногого человека, который стоял посреди столовой на коленях, а багровое от напряжения лицо его щекой лежало на полу.
— Давай на меня! — сипел он. — Давай на траках и сразу на ходку переводи.
Ещё человек пять мужчин сидели на корточках на полу, стол был отодвинут к стене и ковёр с пола снят.
— Вперёд! — услышал я голос деда.
Я вытянул шею и увидел, как из его комнаты показалось что-то металлическое, поблёскивающее и шустро покатилось мне навстречу.
— Направо! — скомандовал дед. И железная каракатица повернула направо.
— Налево! — И она двинулась налево.
— Преграда! — закричал генерал и подтянул свёрнутый в рулон ковёр.
— Не ори! — сказал дед. — Говори спокойно, в определённом ритме.
— Преграда! — послушно сказал генерал.
Каракатица остановилась. Её гусеницы перестали вращаться. Откуда-то высунулись тонкие усы-антенны. Машина ощупала ими преграду, снизу у неё вдруг выросли ноги, много-много, как у сороконожки, и она вдруг полезла на ковёр…
— Лезет! — закричал генерал. — Лезет! Во! Лезет!
И он пополз за машиной на коленях, и другие дядьки полезли за ними гусиным шагом.
— И давление! Давление минимальное! — сказал самый молодой. — В тундре не будет ягель мять.
— Ну! — выкатил глаза генерал. — Сколько на сантиметр?
— Десять граммов, в модели — полграмма.
— Врёшь! — крикнул генерал. — Не может такого быть!
— Не веришь — гляди! — сказал дед, перекидывая в другой угол рта окурок самокрутки. — Ещё не верит!
У тёти Аги лицо стало белее потолка, когда дед схватил фарфоровые блюдечки и стал раскладывать их на полу.
— Вперёд! — рявкнул генерал. Машина полезла через посуду, чуть поскрипывая и сосредоточенно водя антеннами. — Колоссально! Фу, даже сердце прихватило. Это же то, что надо! Гиганты!
Машина подошла к моим ногам, ощупала их какими-то палками и равнодушно перелезла через ботинок.
— Во! — сказал генерал. — Это твой внук? Слушай, такое впечатление, что вас в одной форме отливали, — сказал он, тыча в меня пальцем. — Вылитый дед! Лет сорок назад вот этот бородатый был как этот конопатый.
«Ничего я не конопатый», — подумал я, хотел вывернуться из-под его руки, но тут глянул на его китель и ахнул. Дважды Герой Советского Союза! Я и Героя-то никогда так близко не видел, а тут дважды. У меня даже рот открылся.
— Давай знакомиться! — Моя рука утонула в его горячей огромной ладони.
— Ему завтра рано в школу! — криво улыбаясь, сказала мама. — Иди, иди…
— Ничего мне не рано… — попробовал я возразить.
— Константин! — сказал папа ледяным тоном.
— Иди, иди! — насмешливо прищурился дед. — У тебя режим, расписание, а то, не дай бог, двойку схватишь…
— Товарищи! — сказал генерал. — Да разве мальчишку можно такого удовольствия лишить? Дед такую машину построил, а внука на день рождения этой машины не приглашают… Да вы что?
— Его это не интересует! — усмехнулся дед. — Он у нас больше по джинсам специалист… Товаровед…
Я постарался сделать презрительное лицо, чтобы дед видел: мне на день рождения его машины совершенно наплевать!
Но, между прочим, мне было не наплевать. И я никак не мог заснуть, всё слушал, как они там в столовой шумят. Вон, оказывается, что дед паял по ночам у себя в комнате. А все эти дядьки — его бригада? «Он у нас по джинсам специалист!» Ну и что? Я, может быть, когда вырасту, то и по машинам специалистом буду! Между прочим, я — отличник. А пятёрка, если вдуматься, это оценка за отличные знания, — значит, кое-что я всё-таки знаю!
Сразу загнали спать! Мне, может, так нужно было бы с этим генералом поговорить! Может, он генерал танковых войск! Может, он Сергея Иванова, и Демидова, и Мироненко знал. Может, он воевал с ними вместе! Может, он согласится к нам в школу прийти и про них рассказать!
Вот если бы случилось чудо — пришёл бы сейчас сюда этот Сергей Иванов, я бы ему всё, всё рассказал! И он бы всё понял! Все ко мне относятся несправедливо… Всё-таки фамилии танкистов я искал, и это было трудно… Даже двойки получал. И ничего я не специалист по джинсам — я, может, про них и забыл давно.
Я стал думать о Сергее Иванове. Сколько уже про него людей говорило, и только хорошее. Вот уже тридцать с лишним лет, как он убит, а его всё вспоминают… А если бы я погиб, меня как бы вспоминали? Может, только Ага вспоминала бы, ну ещё Васька, родители, конечно, и, наверное, Эмлемба… Хотя ей-то я ничего хорошего не сделал.
А этот Иванов сколько успел всего сделать! Пионервожатым был, оркестр организовал! Воевал на трёх войнах, сколько людей спас, а был всего вдвое меня старше. Мне тринадцать, а ему двадцать три было, когда он погиб. А пионервожатым он был, когда был моим ровесником. А у нас в классе вообще уже второй год пионервожатого нет. Приходили какие-то, да всё ненадолго… Интересно: а вот я смог бы стать пионервожатым? Ну, в каком-нибудь малявочном классе, во втором или в третьем. Малявки бы меня любили! Я бы всё-всё для них делал: и в походы с ними ходил, и штуки всякие мастерил… Вот был бы у нас в классе хороший пионервожатый, и моя бы жизнь по-другому сложилась… От пионервожатого многое зависит.
Я смотрел, как по потолку проплывают тени от автомашин, что иногда проходят по нашей тихой улице, и думал: «А вот сейчас пойду и всё у этого генерала расспрошу! Может, он и правда с Ивановым вместе служил?»
Я вышел в столовую. Все уже разошлись, только на кухне из-за неплотно прикрытой двери выбивался свет и слышались голоса. Я подошёл и заглянул в щёлку. Генерал и дед вытирали полотенцем тарелки и ставили в сервант…
— Я поражаюсь тебе и завидую! — говорил деду генерал. — Ни одного срыва! На одном дыхании живёшь!
— Это так только со стороны выглядит, — ответил дед, и я удивился, потому что никогда не слышал у него такого грустного голоса.
— Ну да, со стороны. Я тебя с тридцать пятого года знаю, ты всегда был на острие движения… Мы за тобой только поспевали… Ты же по характеру вожак! Тебе всё удаётся!
— Не всё, — вздохнул дед. — Закурим?
Они сели, дед ловко свернул самокрутку.
— И мне сверни, — сказал генерал. — А то, знаешь, у меня пальцы стали неуклюжие, не то что в двадцать лет.
Долго шипела спичка.
— Вот ты говоришь: всегда впереди… — начал дед. — А кто за тобой? Мы с тобой сколько не видались?
— Да лет двадцать пять. Я в академию поехал, а ты вдруг демобилизовался. Кстати, я никак понять не могу: почему?
— Не военный я человек, — сказал дед.
— То есть как? — ахнул генерал, и стул под ним удивлённо заскрипел. — До таких звёзд дослужился — и не военный…
— А вот и не военный! — сказал дед. — Когда Родину защищать — другое дело… Я учиться хотел… чему-нибудь такому мирному, чтобы войной и не пахло… Я чуть кондитером не стал.
— Ну тебя! — отмахнулся генерал. — Наплетёшь всякого.
— Я с войны пришёл и ни о чём так не мечтал, как мундир скинуть и за мирное дело приняться… А вот некая известная тебе особа спланировала свою жизнь, естественно за счёт моей, так, чтобы я в большие чины вышел… Я думал, она меня любит, а она, оказывается, мои звёзды любила…
— Это ты про жену?
— Именно.
— Красивая была женщина. Как артистка.
— Это точно. Вот я пять лет на эту красоту полюбовался да и рванул на Север. Сначала водителем вездехода, потом начальником колонны…
— А она что?
— Она — прекрасно. Отвоевала эту квартиру, набила её всяким барахлом. Вот только счастья тут нет… Злая стала, всё меня винила, что я ей жизнь отравил. А мы и виделись за двадцать лет совместной жизни — раз, два и обчёлся…
Они опять зазвенели посудой.
— Может, и правда жизнь заела? — сказал дед. — Так я ей и не сумел объяснить, что человек счастлив не когда у него всего много, а когда он доволен тем, что имеет… И довольство это не в вещах.
— Так ты что — несчастлив? — спросил генерал.
— Совсем счастливы бывают только круглые дураки. Счастье — это миг, но он всю жизнь озаряет. Я вот эти миги сосчитать могу. Когда нас немцы три дня с собаками гнали, а потом мы к своим вырвались — счастье было. День Победы — счастье! Дочка родилась — счастье! До Южного полюса дошёл с первым караваном — счастье! Вот эту машину всю жизнь обдумывал, сделал и сегодня патент получил — счастье!
