Николай Носов - Все Приключения Незнайки в одной книге
– Думаю, так правильнее писать картины. А то у нас все «Ощущения» круглые, а «Тоска» обычно какая-то квадратная.
Обе малышки заулыбались и продолжили разглядывать картины.
Тюбик гордо расхаживал среди гостей выставки и был счастлив, что его работа нравится. Он стал беседовать с посетителями, разъясняя им своё мнение, для чего нужно искусство и почему он предпочитает правдивое, реалистическое изображение.
Вдруг художник заметил, что некоторые начали от него отходить, перестали улыбаться и обсуждать между собой красоту его картин.
Тюбик обернулся и увидел за спиной кучку малышей и малышек, которые с неприветливыми, а некоторые почти со злыми лицами осматривали выставку. Среди них был академик Грифель. Его глаза, как буравчики, сверлили картины Тюбика. Пара малышей, видимо, его любимых учеников, шептала что-то ему на ухо; а он резко кивал головой.
– Здравствуйте, коллега, – радушно сказал Тюбик.
– Я вам не коллега, – отрезал Грифель. – Ваши коллеги – маляры. Но даже они красят заборы лучше, чем вы рисуете.
– Почему же? – возмутился Тюбик.
– Они хоть ровно кладут краску, а вы краску на холст будто ложкой кладёте.
– Уважаемый, но это как раз мой стиль – широкий, размашистый мазок. Таким образом я добиваюсь нужного мне впечатления.
– Это вам так только кажется. А на зрителей это должно производить впечатление жуткое. Вот, например, послушайте моих учеников.
И Грифель обернулся. Но, к его удивлению, лица большинства учеников уже не выражали никакой озлобленности. Наоборот, их лица стали гораздо добрее и веселее. Все смотрели на картины Тюбика, и казалось, что в глазах зрителей отражаются изумительные пейзажи и весёлые сценки из жизни путешественников. Ученикам чудилось, будто в ушах у них звенят звонкие голоса малышей и малышек, журчит Огурцовая река и поют соловьи в прибрежных зарослях.
Грифель почувствовал явную перемену, но не придал этому должного значения. Он обратился к лучшему ученику – Ластику:
– Ну, Ластичек, выскажи своё мнение по поводу этой вот мазни!
– Мазни? – спросил смущённый Ластик. – Почему «мазни»?
– Мазни?! – переспросил Тюбик. – Да как вы смеете называть моё творчество мазнёй! Вы! Вы, который только и рисует квадратики и кружочки! Да вы-то сами разве художник?
– Это я-то не художник?! Да я не просто художник. Я – художник-академик! Я!..
– Да какой вы художник!
Ластик решил разрядить обстановку и несмело сказал:
– Думаю, учитель, вы действительно не совсем правы. Если перед нами мазня, то это очень хорошая мазня… То есть я хочу сказать, что мазня мазне рознь. Бывает мазня плохая, бывает получше, а может быть и очень хорошая мазня вроде этой – просто превосходная!
– Как же мазня может быть превосходной? – удивилась ученица Акварелька. – Значит, перед нами уже не мазня. Это уже, выходит, вовсе не мазня.
Ученики упрямого сюсюриста Грифеля явно были не на стороне учителя. Они не могли скрыть своей симпатии к простым и понятным картинам Тюбика.
Тут Грифель сразу понял – назревает бунт. Он почувствовал, что ученики сомневаются, как и сам он засомневался после первой встречи с Тюбиком, когда схватился за карандаш и линейку.
«Неужели Тюбик прав и мои ученики за него?» – думал Грифель.
«А ведь Тюбик рисует гораздо интереснее и красивее нашего учителя!» – соображали начинающие художники и мысленно уже пробовали рисовать и писать красками по-новому, по-тюбиковски.
Тюбик же в душе ликовал. Его радостное, правдивое искусство побеждало бессмысленные кружочки и прямоугольнички. Он хотел даже высказать свою радость вслух, но его перебил Грифель, пошедший в последнюю атаку:
– Ваша мазня – не искусство, а просто жалкие цветные фотографии!
Тюбик попытался оправдаться, но тут, растолкав всех, к Грифелю подскочил Объективчик:
– А ну-ка повтори слова «жалкие цветные фотографии»! Да знаешь ли ты, что фотография – тоже великое искусство? Ты… Ты – конус усечённый, параллелепипед, кривобокий квадрат!
Здесь Грифель не выдержал:
– Сам ты – штатив колченогий, негатив недопроявленный! Сейчас как тресну тебе по камере!
– А я тебе сдачи дам – стукну по твоей сфере бестолковой!
И малыши двинулись друг на друга.
Грифель, который раньше никогда не дрался и даже не знал, как это делается, сбросил пиджак и замахал руками в разные стороны. Объективчик – тоже мирный коротышка – снял с шеи фотоаппарат и хотел положить его на чугунную ограду набережной, но в спешке промахнулся, и фотоаппарат шлёпнулся в воду.
– Ой-ё-ёй! – закричал Объектив– чик. – Тонет!
– Спасайте! – завопил кто-то.
На миг все замешкались, и только Грифель, забыв о своём обещании «треснуть по камере», бросился через ограду и нырнул в Огурцовую реку.
– Теперь и его надо спасать! – снова закричал Объективчик, сразу забыв обиду.
Но тут Грифель вынырнул, высоко поднимая над водой фотоаппарат.
– Ура! – воскликнул Объективчик. – Спасибо!
– Не стоит благодарности! – пробормотал Грифель, подплывая к ступеням, в сторонке спускавшимся к самой воде.
– Какой смелый! Как здорово он нырнул! – восхищалась Кнопочка.
– Да, он у нас решительный малыш, – ответил Гранитик. – К тому же – чемпион по плаванию.
Когда Грифель вылез из воды и подошёл к столпившимся коротышкам, чтобы отдать аппарат Объективчику, первым к нему подошёл Тюбик и, пожав ему руку, сказал примирительно:
– Я думаю, коллега, наш спор об искусстве зашёл слишком далеко. Объявляю перемирие!
– Согласен, дружище, – ответил Грифель и, отдавая Объективчику фотокамеру, из которой текли струйки воды, добавил: – Примите мои извинения. Я был неправ: и ваши фотографии, и творчество уважаемого Тюбика, бесспорно, заслуживают всеобщей похвалы.
Ученики Грифеля заулыбались и захлопали в ладоши. У всех стало легко на душе.
– Что ж, – обратился к собравшимся Тюбик, – тогда предлагаю продолжить осмотр выставки.
ГЛАВА 18. НЕВЕРОЯТНОЕ ПРЕВРАЩЕНИЕ
Ещё на открытии выставки Пачкуля Пёстренький почувствовал, что с ним происходит что-то странное.
Ему казалось, будто одежда стала маловата и всюду жмёт. Потом ему почудилось, что кто-то его ещё и щекочет. Но так как у Пачкули Пёстренького было правило – никогда не умываться и ничему не удивляться, то он и не стал обращать внимания на эти странности.
Он, верно, и забыл бы об этом совсем, но к вечеру уж больно всё щекоталось. И он пожаловался Гуньке, когда вернулся на плот и собрался спать. Однако Гунька не удивился и сказал:
– Ничего тут странного нет.
– Почему же ничего странного нет? – удивился Пачкуля.
– Просто ты мок под дождём, а потом высыхал. Вот одежда и подсела, то есть маловата стала. Не беда – разносится. А то, что у тебя в разных местах щекочется – хуже!
– Хуже?! – испугался Пёстренький. – Почему?
– Ты чешешься от грязи. Мыться почаще надо!
– Глупости! – успокоился Пачкуля Пёстренький, хотя про себя подумал: «Может, Гунька и прав. Чешусь я, вероятно, из-за летящей повсюду каменной пыли. Пора бы и помыться. Но сейчас – ни за что: спать ужасно хочется».
И Пачкуля, не снимая одежды, устроился в гамаке (на плотах все спали в гамаках, как настоящие моряки).
Скоро он захрапел и увидел любопытный сон. Ему снились разные цветы, которые прямо на глазах росли и распускались. Сон был наполнен благоуханием молодой зе– лени и запахами душистого горошка, фиалок, ландышей. Пёстренький посапывал во сне, принюхиваясь к замечательным запахам. Потом ему стало сниться, что цветы разговаривают между собой.
– Здравствуйте! – сказали маргаритки, приветливо покачивая разноцветными головками.
– Добрый день! – ответили им фиолетовые анютины глазки, – Как вам нравится на новом месте?
– Вроде, неплохо, – ответили маргаритки и обратились и настурциям: – А вам тут хорошо?
– Нет! Нам здесь не нравиться. Кругом пустыня и город, где всё из камня. Зелени совсем нет.
– Ах, не беда! – вступил в разговор дикий виноград. – Если захочу, то буду расти очень быстро, каждый день смогу становиться выше на целого коротышку. Если меня будут хорошо поливать, то я очень скоро завью все небоскрёбы Каменного города.
– Верно! – подхватил хмель. – А я за лето сумею завить фонари на набережной.
Вероятно, Пачкуля Пёстренький смотрел бы сон и дальше, если бы не защекотало в носу.
Он потянулся и почесал нос. Что-то вокруг зашелестело. Тогда он приоткрыл глаза и обомлел. Над ним был зелёный свод из тоненьких стебельков и молоденьких листиков. Пачкуля зажмурился и подумал: «Сон какой навязчивый! Никак не уходит!» Открыл глаза пошире – но опять увидел только густые заросли.
«Ничего себе в передрягу попал!.. Наверное, это от грязи!.. Надо всё– таки было мыться. Ведь говорил мне Пилюлькин, что если не буду мыться, плесенью весь покроюсь. Так, видно, и случйлось. Ну ничего, сейчас встану и пойду всё с себя смою».
Он попытался приподняться, но «плесень» крепко приросла к гамаку.
