Дина Бакулина - Бегство Отщепенца
А вот по поводу остальных героев сериала мнения друзей расходились. Оказалось, что Хомяку и Кроту меньше всего нравятся серии, повестующие о перебросках во времени. Друзья сошлись на том, что эти серии по-своему интересны, но они слишком запутывают сюжет, и без них вполне можно было обойтись. Женя не соглашалась и горячо спорила с Хомяком и Кротом, а Робин слушал их споры и молчал только потому, что он пока не досмотрел «Свет…» до этого момента.
Чтение книг, просмотр фильмов, беседы с друзьями были самым интересным в новой жизни Робина. Куда интереснее даже, чем уроки истории с Сысоем.
Раньше Робин и не подозревал, что жизнь может быть такой насыщенной. Плохо было только одно: свободного времени катастрофически не хватало. И ещё: из-за больших домашних заданий, которые приходилось делать поздно вечером, уже после Клуба, Робину не всегда удавалось хорошенько высыпаться.
РАССКАЗ МЕНДЕЛЕЯ
Однажды, когда Робин против обыкновения вернулся из Клуба пораньше, Менделей тоже оказался дома. Наконец-то, впервые за долгое время, они снова, как в самый первый день знакомства, вместе сидели на кухне и пили ароматный чай с лепестками шиповника. Менделей любил заваривать разные сорта чая, и, надо сказать, это у него и в самом деле хорошо получалось.
За чаем приятели разговорились. Они быстро обсудили последние новости Деревни, пару новых книг, а потом Робин неожиданно спросил соседа:
— Слушай, Менделей, если не секрет, где это ты целыми днями пропадаешь?
— В библиотеке, — охотно ответил Менделей. — Видишь ли, Робин, сейчас, когда времени у меня в запасе осталось слишком мало, я стараюсь поскорее закончить свою работу над новой энциклопедией полезных растений. В сущности, я её почти закончил, всего несколько страниц осталось дописать.
— Надо же! — восхитился Робин. — А её можно будет почитать?
— Можно, конечно. Эта энциклопедия там же в библиотеке и будет храниться. Да только вряд ли она тебя заинтересует. Такая книга всё же более полезна для химиков и фармацевтов, тех, кто на основе полезных растений составляют противоядия. А вот рассказы мои, если время есть, можешь почитать, — неожиданно предложил Менделей.
— Есть время! — радостно сказал Робин. — Сегодняшнее домашнее задание я ещё по дороге выучил. Надо же, так ты, оказывается, ещё и рассказы пишешь?! А мне вот и изложения-то с трудом даются.
— Так что ж тут удивительного! У каждого свои дарования. А я вот, Робин, наоборот: без этого не могу. Мне самому писать, пожалуй, даже интереснее, чем читать чужие книги.
Менделей сбегал в комнату и принёс Робину толстую синюю папку, разбухшую от множества бумаг. Он быстро пролистал рукописи и, наконец, вытащив несколько сжатых одной скрепкой страничек, протянул их Робину.
— Вот, почитай, пожалуй! А я пока своими делами позанимаюсь.
Робин взял отпечатанный рассказ и вслух прочитал название: «А в Пещере было темно». Он отодвинул подальше полупустую чашку и, положив рассказ прямо на кухонный стол, начал читать. Тут в кухню снова просунулась голова Менделея.
— Что?.. — оторвавшись от рассказа, неохотно отозвался Робин. Первая же фраза заинтересовала беглеца, и ему не хотелось отвлекаться.
— Робин, давай уговоримся: после чтения — никаких вопросов. Хорошо?
— Ну, хорошо, — пожал плечами Робин. Он снова углубился в чтение…
А В ПЕЩЕРЕ БЫЛО ТЕМНО…
Гомус сосредоточенно выплёвывал из своего овального рта остатки летучих мышей. «Хоть бы сварил их сначала…» — с отвращением думал Коля.
— Не грусти, — дожевав, ласково сказал ему Гомус, — пока ты не научишься есть мышей, я буду приносить тебе из Города обычную пищу.
— Я никогда не научусь есть мышей, — сказал Коля.
— Научишься, просто поверь мне, ты всему научишься. И однажды ты станешь таким как я.
Коля с ужасом посмотрел на небольшое, тощее, скрючившееся существо, с большой вытянутой головой на длинной тощей шее, взглянул на огромный рот, тоже казавшийся совершенно овальным — с синими губами, с налипшими на них клочьями мышиных шкурок…
— Я не хочу становиться таким как ты! — в отчаянии закричал Коля.
— Ты просто видишь всё неправильно. Я красивый.
— Ты безобразный и… глупый, — бесстрашно возразил Коля.
— Нет. Неправда. Я не интеллектуален, это так. У меня нет творческих способностей, я ничего не могу создать, не считая самых ничтожных вещей. Но, как видишь, у меня достаточно ума, чтобы понимать это. Вот для того-то я тебя себе и оставил. Надеюсь, несмотря на всю свою ничтожность, ты пока ещё способен к творчеству. Ты нужен мне.
— А ты мне не нужен, — сердито сказал Коля.
— Нет, я нужен тебе, ведь больше у тебя всё равно никого нет. У тебя нет родителей, потому что они умерли, и нет друзей, потому что они от тебя отказались. Ты один, и я один. Мне уже не дано скучать, как обычным людям. Мне всё равно. Но ты мне нужен для более тонкой работы, чем та, на которую я способен.
— Да. Мне нет пути назад. Я преступник, потому что однажды не только украл, но и оклеветал человека, — с горечью произнёс Коля и безвольно опустил голову.
— Жаль, что тебя до сих пор мучит совесть. Впрочем, это скоро пройдёт. А в остальном – ты молодец. Ты мой! К тому же, я и не собираюсь обижать тебя.
— Здесь всё время так темно, Гомус. А я так люблю свет.
— Ты? Не смеши меня, — неприятно рассмеялся Гомус. — Невозможно любить свет. А вообще… Ты привыкнешь. Впрочем, на первое время я куплю тебе в городе фонарь. Только зажигай его в моё отсутствие, когда я ухожу за кошками. Меня раздражает даже искусственный свет.
— А ты не боишься, что я убегу, пока ты ловишь кошек?
— Нет, не боюсь. Тебе некуда идти. И потом мои летучие мыши заградят тебе дорогу.
— Странно, что они продолжают верно служить тебе, несмотря на то, что ты время от времени хватаешь некоторых из них и тут же съедаешь.
— Потому-то и служат, что боятся, — самодовольно произнёс Гомус.
— Гомус, а почему ты тебя так раздражают кошки?
— Они созданы для службы людям, поэтому я их не люблю.
— Ты так не любишь людей, что мстишь даже их кошкам?
— Ну конечно.
— Но ведь ты тоже был когда-то человеком. Кстати, Гомус, кем ты был раньше, до Пещеры? Может, беглым каторжником, смертником, кем?
— Давай, фантазируй! Мне всё равно, к тому же, я уже не помню таких подробностей. И не хочу вспоминать. Я больше не человек. Я хозяин Пещеры. Я — хозяин. Меня нельзя осудить, отвергнуть, обидеть. Со мной ничего нельзя сделать. За свои старания я уже обрёл несомненное бессмертие. Кстати, ты тоже можешь обрести, если постараешься, только не скоро.
— Да… Зачем оно, такое бессмертие? Чтобы вечно жить в темноте, словно крот, вечно гоняться за кошками и питаться сырыми мышами…
— Не только для этого… Хотя со временем ты научишься ценить наши простые удовольствия. Ты поймёшь, что всё это в самом деле приятно. Но этим, конечно, дело не ограничится… Ты научишься не только разрушать… И если ты преуспеешь в нашей мудрости, то однажды сможешь стать хозяином своей собственной Пещеры.
— Это значит, что меня будут слушаться летучие мыши и бояться изловленные кошки?
— Ты утомил меня сегодня, дурачок, — раздражённо огрызнулся Гомус. — К тому же, я что-то проголодался.
«Опять!» — с отвращением подумал Коля.
Почти не меняя положения тела, ловкими движениями одних только длинных и цепких рук Гомус тут же поймал поочерёдно трёх мышей. Ел он свою ещё живую добычу медленно, громко отвратительно чавкая. Он так наслаждался трапезой, что на время совсем забыл о существовании Коли.
Колю чуть не вырвало от отвращения. Не в силах больше выносить тошнотворного зрелища, мальчик отвернулся к стене, беззвучно заплакал, а потом сказал себе очень тихо: «Там наверху всё равно лучше, намного лучше. Если бы я только мог вернуться обратно, я бы уже не повторил ни одной из своих прежних ошибок. Я бы согласился на самые трудные работы и не оставил бы их, пока не искупил весь вред, который принёс. Я бы согласился терпеть бойкот и презрение бывших друзей, сколько бы они ни длились. Я так не хочу превращаться в Гомуса! Только не это. Только не это. Мама, мама, помоги мне», — позвал он. И тут же в страхе оглянулся на Гомуса, но тот, наевшись до отвала, уже лежал на грязном полу и, приоткрыв мерзкий зубастый рот, негромко храпел.
Вдруг мальчику почудилось, что его кто-то окликнул. Коля машинально порылся в карманах. Неожиданно он обнаружил огарок свечи, который завалялся у него ещё с последней пасхальной службы. Какая-то девочка положила его на стол, а он зачем-то засунул в карман, да так и забыл там. Спички лежали тут же, в кармане: наверху Коля изредка курил. Он принялся напряжённо вспоминать: «Когда я был маленький, мама учила меня — Отче наш… Отче наш…» Больше он ничего не помнил. Он повторял тихо, но со всей силой, на которую только была способна его заблудившаяся и испуганная душа. Гомус погрузился в глубокий сон. Во сне его тонкие красные от недавней пищи губы непроизвольно шевелились.
