Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной (сборник)
Быстро обежав глазами комнату, Женя убедилась, что все, кого она рассчитывала здесь встретить, действительно здесь, всем улыбнулась, как умела только она. И все заулыбались ей навстречу, потому что невозможно оказалось не улыбнуться тому, к кому обращена была Женина лучистая улыбка и кому радостно кивала ее похожая на одуванчик головка.
Тут же Женя получила стакан свежезаваренного чая с вареньем на выбор – малиновым (из лесной, между прочим, малины), черничным или земляничным. Глотая горячий чай, она, сдвинув бровки, с ходу начала совещание.
– Вы все все знаете. Олег в тюрьме, думает, что будет сидеть всю жизнь. Медициной доказано, что от одной мысли, что это – на всю жизнь, у человека автоматически начинают отключаться важнейшие участки, обеспечивающие здоровье и саму жизнь. Некоторые даже через год умирают. Каждый лишний день там разрушает здоровье, понимаете? Особенно когда человек знает, что невиновен.
Наши действия должны состоять из двух этапов. Первый – мы находим доказательства того, что Олег не совершал убийства. И тогда пишем – вместе с адвокатом, конечно, – надзорную жалобу в областной суд. Я сама ее отвезу и сдам под расписку в Кургане. Назначают суд, привозят Олега. Приговор отменяют. Заводят вроде новое дело – ну, снова ищут убийцу. Тогда – второй этап: мы ищем того, кто это сделал. Теперь уж деваться некуда, надо все это распутать до конца, чтоб никто не шипел, что, мол, «убийц освобождают». Тут кое-какие наметки есть, но, конечно, ясности мало. Скорей всего, какой-то маньяк. Тем более, что через месяц около Шумихи убили еще двух девушек.
Вернемся к задаче первой. Что мы уже нашли? Во-первых, у меня в руках показания Лики Лекаревой, устанавливающие алиби Олега, и ее согласие выступить на суде. Во-вторых, надо найти в доме старую спецовку тети Груши. В ее кармане мог остаться важнейший документ. Он все прояснит. На суде спецовка не фигурировала. Олега взяли в Петербурге. Во что он был одет в день убийства – этим никто не интересовался, потому что о следах крови речь не шла: Анжелику задушили.
– А у нее же вроде лицо было изуродовано?.. – подала голос Нита. Она была на похоронах Анжелики.
– Ей прижигали его сигаретами, – сурово сказала Женя.
Все подробности страшного дела, тщательно ею собранные, она держала в уме, ничего не забывая.
Все остальные осведомлены были в целом, одни больше, другие меньше.
Мячик, например, и вообще не знал, что такое алиби, но сидел, непривычным образом присмирев, надеялся, что как-нибудь все само собой постепенно прояснится.
– Раз никто спецовку не трогал, наследство тети Груши еще никто не делил, то спецовка должна быть где-то в доме. Проблема в том, как нам ее из заколоченного дома добыть.
– Тут проблемы нет никакой, – раздался голос из угла. В эту же минуту в дверь вошли Саня и Леша.
– Ребята, у вас, типа, можно в каком-нибудь углу прикорнуть минут на триста? Если негде, мы, короче, в машине поспим.
Мячик вскочил и повел водителей; с ними вышла из комнаты Нита – глянуть женским глазом, как он их устроит.
– Ну что, тогда ощетинились, что ли? – сказал Скин.
И все почувствовали себя готовыми к важным и решительным действиям.Глава 21 Витёк
Первый раз Витька взяли на дело в девять лет. Он легко пролез в комнату через форточку и открыл изнутри задвижку на двери.
Потом это было еще раз семь. Ему давали за это конфеты, шоколадки – денег никогда. Это были квартирные кражи. Хозяева обычно так и не просыпались – все было очень тихо. Никогда никого не убивали.
Потом всех взрослых постепенно пересажали. Витьку́ уже было одиннадцать лет. Он больше ни о чем таком не думал и даже иногда удивлялся на себя, что помогал красть, особенно у старых и больных. Прошло несколько лет, и как-то летом, как раз на другой день после четырнадцатилетия, вечером после пивка (оно на него здорово действовало, только он не признавался старшим) трое взрослых ребят (один уже отслужил, двоих вот-вот должны были забрить) его подбили пойти с ними «на дело» – забрать у туристов, расположившихся на берегу речки, мотоциклы и покататься. Дело задумывалось веселое, почти безобидное.
Витек помнил тот вечер так, как будто он был вчера. Темно. Трава уже мокрая от росы. Долетал дым от костра, слышны были веселые голоса. Стали видны лица, освещенные пламенем. Весело засмеялась, закинув голову, девушка с толстой косой, перекинутой на грудь. У них в деревне кос никто не носил, все были стриженые. Послышались звуки гитары, и мужской голос запел красиво, как по телеку.
Сявый махнул рукой, и они тихо двинулись к реке.
Витек стоял на стреме, ждал, когда парни выкатятся на мотоциклах, заберут его, и они помчатся на предельной скорости куда глаза глядят. Но что-то долго их не было, потом услышал он снизу, от реки, сильный треск сучьев, какие-то придушенные крики. Побежал вниз, скользя по глине и цепляясь за ветки. Когда Витек подбежал, двое туристов лежали неподвижно. Один уткнулся лицом в траву, и над ним истошно кричала девушка с косой, силясь его повернуть.
Туристы, оказалось, не захотели отдать свои мотоциклы просто так, и завязалась драка. У деревенских откуда-то оказались нунчаки (Витек и не знал, что они с ними ходят). Двоих туристов забили насмерть.
Потом на суде судья спрашивал Витька – если он не собирался идти на мокрое дело (а в этом суд в какой-то момент готов был ему поверить, хотя Сявый показал, что смертельные удары нанес будто бы именно он), то почему он не принял единственно верное с правовой точки зрения в такой ситуации решение: тут же покинуть место преступления и отправиться в милицию, чтобы сообщить об убийстве? Ведь иначе он становился соучастником двойного убийства. И Витек не мог объяснить судье то, что и без всяких объяснений было, как ему казалось, очевидным, – что ни до какой милиции он ни в коем случае не дошел бы: те же парни догнали бы его и убили. Ведь они сразу поняли, что теперь им уже грозит вышка, а он бы, уйдя без них, становился свидетелем; хотя свидетелей там и без него хватало.
Сявому удалось убедить суд, что главным убийцей был Витек – вроде бы по недомыслию.
– Ваша честь, мы же взрослые мужики, что, мы не знаем, что за убийство полагается? Дрались – да, но убивать не думали. А он совсем озверел и голову туристу пробил.
Суд не поверил Витьку, что он не только не убивал, но вообще не участвовал в драке. А Витек навсегда запомнил, какое чистосердечие было во взгляде Сявого, когда он упекал его за решетку.
Случись все это накануне дня рождения Витька – он бы уголовной ответственности не подлежал. А так ему дали семь лет – как несовершеннолетнему. Взрослые получили свое – по пятнадцать, за умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, повлекшее по неосторожности смерть потерпевших.
Выпустили его по президентскому указу о помиловании через три с половиной – вел себя Витек в зоне очень хорошо, с закоренелыми лагерниками не якшался, день и ночь мечтал о том, как выйдет на свободу и больше уже на такие дела его никто никогда не заманит. В колонии было у него время поразмышлять о том, о чем никто и никогда не размышляет во время драк, – а надо бы. Об этих самых безобидных вроде бы поначалу ударах – ну, подумаешь, дерутся ребята! – которые неожиданно для дерущихся вдруг влекут за собой вот эту самую «по неосторожности смерть потерпевшего». А кто же осторожничает во время драки?
И Витек, выйдя из зоны, стал обходить драки за три дома.
Но навык домушничества за годы зоны почему-то не утратился (хоть применять его он и не думал), тем более, что и в восемнадцать лет Витек остался невысоким, худым (не так уж, видно, хорошо кормили в зоне) и гибким. Добавим, что стал он молчаливым и серьезным и рассказывать о своем четырехлетнем (считая полгода в следственном изоляторе) печальном, а может быть, и страшном опыте не любил.
И теперь Витек, которого, впрочем, после его возвращения из зоны многие уже звали Виктором, предлагал Жене свою помощь по извлечению спецовки из заколоченного дома.
А Том сказал:
– Именно Виктору-то и опасно это делать: рецидив.
А Витек возразил, что опасность-то вовсе нулевая.
– Женя, – сказал Витек. – Мы сейчас с Мячиком сходим – посмотрим. И доложим – можно ли в принципе это сделать или рисково.
Поколебавшись и взяв с Витька слово, что даже на крохотный риск он не пойдет («Нам сейчас как раз еще одного суда не хватает»), Женя отпустила ребят – на рекогносцировку местности, как тут же и пояснили знатоки военной терминологии.
В последний момент Том сказал тихо:
– Дженни, я пойду с ними.
Женя знала, что решения Тома всегда обдуманны. Она молча кивнула. Том вышел за Витьком и Мячиком.Глава 22 Том
Том Мэрфи родился в Вязьме.
Отец его был стопроцентный американец. Роман со стопроцентной русской будущей мамой Тома, развернувшийся в полях и лесах вокруг Вязьмы в середине роскошного среднерусского лета, закончился, как это подобает честному американцу, женитьбой – как только выяснилось, что готовится появление на свет Тома. Два года спустя после его рождения американец уехал в Америку. Мама с ним не поехала. Но брак их продолжал существовать. Том дважды был в Америке, и отец принимал деятельное участие в его воспитании. Он купил Тому и его маме трехкомнатную квартиру в Москве, и они переехали – главным образом из-за того, что американский папа считал: Том должен получить очень хорошее образование. Он с уважением и даже, пожалуй, с любовью относился к Вязьме и часто повторял, что там прошли лучшие дни его жизни. Но не без основания полагал, что среднее образование в Вязьме еще не достигло европейского уровня. Заметим, что он говорил именно о европейском: к школьному образованию в своей стране он относился скептически – в отличие от университетского, которое оценивал очень высоко и не раз высказывал надежду, что Том все-таки захочет после школы учиться в Стэнфорде, Гарварде, Йеле или Беркли. Он брался, само собой, платить за его обучение – очень и очень, заметим, большие деньги. Ну, правда, в Беркли, если кому интересно, плата много меньше, чем в трех других, – потому что это университет государственный (то есть принадлежащий штату), а не частный.
