Отражения нашего дома - Заргарпур Диба

Или друг.

Моя рука нащупывает выключатель на кухне у Сэма. Передо мной стоят две кружки и две тарелки – на одной яйцо и шпинат, на другой вафля «Эгго». Два моих любимых блюда на завтрак. Сэм сидит на кварцевой стойке, откинув голову и закрыв глаза, словно размышляет над трудной задачей.

Я знаю, о чем вы думаете. Как я могла быть такой бесчувственной к Сэму? Могу найти только одно объяснение: между Сэмом и мной произошло гораздо больше, чем одна вчерашняя ночь. Он открывает глаза, и мы смотрим друг на друга. Нам нечего сказать – и нужно сказать все. Я понимаю: та боль, что теснит мне грудь, гадкое и искаженное чувство, поселившееся там в годы разлуки, которую я сама же и посеяла, будет только разрастаться. Даже когда мы сидим бок о бок. Даже когда он смотрит, как я откусываю яйцо и вафлю, запиваю чаем и кофе. Я знаю, мы никогда не были так далеки, как сейчас. Но таков уж заведенный порядок, таким всегда бывает рисунок танца.

Как всегда, первым нарушает молчание Сэм.

– Я на тебя страшно зол.

– Знаю. – Сжимаю в ладонях кружку с Тихиро и рассматриваю рябь на поверхности чая. – Моя запасная пижама хранится у тебя под…

– Под раковиной, в левом углу. – Сэм стучит ногами по кухонному острову. – Мама, наверное, забыла, что она там. Так что, считай, тебе повезло.

Вспыхивают десятки воспоминаний. Утренний свет просачивается сквозь белые шторы и окутывает ореолом плечи Сэма. Вижу, как во втором классе мы с Сэмом и его мамой на этом самом столе сооружали вулканы. На заднем плане мадар настойчивым голосом разговаривала по телефону. Много дней мы провели растянувшись на кафельном полу среди разложенных вокруг карточек и учебников. Ужины с его семьей, когда падар опять не приходил домой и мадар всю ночь бесцельно разъезжала на машине. Сидели бок о бок на веранде, только Сэм и я, болтали ногами, ничего не говорили, глядя сквозь облачную ночь на смутные силуэты в окне моей кухни, кружащиеся в сердитом танце.

Прихлебываю, жую, глотаю. Упрямо не обращаю внимания на то, что я все сильнее и сильнее чувствую себя чужой.

– Злюсь, потому что не знал, – доверительно говорит Сэм, словно раскрывает секрет, – не случилось ли с тобой чего-нибудь. Вчера ночью. Ты меня полтора года близко не подпускала, ничего не объясняя. Я не понимал, что стряслось с тобой тогда, и сейчас это было словно дежавю. И я хочу, – он поднимает глаза на меня, – хочу, чтобы ты…

«Снова стала прежней. Как до той ночи».

Собираюсь возразить ему, но не могу. Почему? Если бы я знала. Чем дольше он смотрит вот так, тем труднее оставаться на месте. Вот бы схватить свои вещи, выскочить за дверь и убежать подальше…

Сэм осторожно забирает кружку у меня из рук, словно пытается сказать: «Если хочешь уйти, я тебя не держу». В его бирюзовых глазах отражается воспоминание, которое я бы стерла из его памяти. О той ночи, что перечеркнула нашу дружбу и превратила его добрые слова в зависть, окутавшую тьмой мое сердце. Ну как я могу сказать ему о своем желании иметь все то, что есть у него?

За все девять лет, что я знакома с семьей Сэма, ни разу не видела, чтобы его родители ссорились или тем более повышали голос. Они никогда не забывали о днях рождения, выпускных или школьных концертах. Никогда не обрывали жалобы своего сына резкими отповедями вроде «Думаешь, тебе хуже всех?» или «Ты даже не знаешь, что такое настоящие переживания». Родители Сэма старались понять его, даже если ради этого приходилось на время забыть о собственных чувствах, – идея, в те дни совершенно немыслимая для моей семьи.

И горькая правда состоит в том, что я не моргнув глазом обменяла бы свою разбитую семью на его идеальную. Даже если из-за этого ему придется страдать. Даже если при взгляде на меня его сердце сжимается.

Я никогда ему этого не скажу.

– Сара, ответь мне еще вот на что. – Сэм отставляет чашку и берет в ладони мои холодные руки. – Что ты видела ночью в том доме?

– Правду. – Я приглушаю голос, боюсь, что секрет перелетит через улицу, попадет прямо во внимательные мамины уши, в уши всех дочерей биби-джан, живущих в этом квартале. – Девочка в том доме – одиннадцатая дочь.

– Ого!

Я чуть не фыркаю и запускаю пальцы во влажные растрепанные волосы. Сплетаю и снова расплетаю, опять и опять.

– Какой содержательный ответ! Я рассказала тебе тайну, которая может навсегда изменить жизнь моей семьи, а у тебя только и есть что «ого»?

– Ты могла бы рассказать мне не в трех словах, а поподробнее. – Сэм убирает мои тарелки с недоеденным завтраком. – Поэтому да. Ограничусь кратким «ого». – Вода создает завесу белого шума. Ровный плеск дарит спокойствие. – Каков будет следующий шаг? – Тарелки со звоном опускаются на сушилку.

– Наверное, надо ее найти. – Кручусь на табуретке. – Но даже не знаю, с чего начать. Когда пытаюсь донести это до мамы, она всякий раз смотрит на меня так, будто я все сочинила, чтобы привлечь ее внимание.

– А откуда ты знаешь, что она, гм, еще жива?

От этого честного вопроса по коже ползут мурашки. В горле трепещет досада. Прокашливаюсь.

– Потому что я видела там и бабушку, а она, насколько помню, очень даже жива. – Вскакиваю с табуретки. Разум словно завернули в пушистое одеяло. Надо скорее идти домой. Проверить, как там биби-джан. Уйти как можно дальше от покрасневшего лица Сэма.

– Прости, я не хотел. – Он идет ко мне, по локтям стекает мыльная пена. – Просто… У тебя никогда не возникало вопроса, почему вообще твоя бабушка предпочитает хранить тайну? Если бы она хотела поставить в известность всю семью, разве не рассказала бы?

– Ты на что намекаешь? – огрызаюсь я. – Что она бросила беззащитное дитя на произвол судьбы?

– Такую возможность нельзя исклю…

– Моя бабушка никогда не бросила бы своего ребенка. По собственной воле – уж точно нет. – Биби-джан – центр притяжения маминой семьи. Она ни за что бы не сделала ничего столь непростительного. – В этом доме что-то произошло. Что-то разлучившее их. И я хочу докопаться до истины, желательно без твоих неуместных комментариев.

– Сара, я только хочу помочь. Не имел в виду ничего плохого. Просто размышлял.

Разворачиваюсь на пятках.

– А кто просил тебя, Сэм, помогать мне? Кто просил лезть не в свое дело? Уж точно не я.

– Не ты? Серьезно? – спрашивает он. – Тогда зачем ты сюда явилась?

– Чтобы прояснить обстановку и вернуть машину. Что я и сделала.

– Если так, то могла бы просто оставить ключи на подъездной дорожке, мы оба это знаем. – Сэм всматривается в мое лицо, пытается понять, что мной движет. В его глазах вспыхивает озарение, и я нервно моргаю. – Что-то связанное с твоим отцом?

– Не хочу об этом говорить. – Торопливо собираю свои вещи и шагаю к выходу из кухни. – Ключи я тебе вернула, так что мы в расчете. Мне пора идти.

– Сара, что случилось?

– Я же сказала, что не хочу об этом говорить, поэтому не мог бы ты отстать от меня? – Не оборачиваясь, выхожу под палящее летнее солнце. И, отойдя чуть подальше, слышу:

– Никогда мы не будем в расчете.

Его парадная дверь захлопывается. Захожу домой под испуганный возглас Ирины – она как раз ведет биби-джан на лоджию.

– Ты же вроде должна была вернуться на следующей неделе? – спрашивает она.

Не обращая на нее внимания, иду к себе и утыкаюсь лицом в свое любимое одеяло. Сбрасываю подушки на пол. Задергиваю шторы. Запираю дверь. Долго смотрю на мерцающие пластиковые звезды и в конце концов проваливаюсь в сон.

Над нашей крышей тяжело грохочет гром. Я глубже вжимаюсь в диван. Рядом подергивается пушистый хвост моей кошки. Она прислушивается к грозе и недовольно морщит мордочку.

– Как я тебя понимаю, киса, – бормочу я, копаясь в компьютере. – Как я тебя понимаю.

На свежую голову осознаю, что единственный способ разобраться, что случилось с Маликой, – действовать планомерно. Шаг за шагом восстановлю события тех времен и найду ее. Разберусь, каким образом мать могла быть разлучена со своим ребенком. Ниточка тоненькая, но главное – начать. Кошка вспрыгивает на стол, проходит по клавиатуре и сворачивается клубочком у меня на коленях. Рассеянно чешу ее за ухом. Интересно, глубоко ли мне предстоит погрузиться в историю биби.