Георгий Попов - Первое лето
— А тебе-то что?
— Здесь как на суде — вопросы не задают, на вопросы отвечают, — поигрывая двустволкой, ухмыльнулся Федька. — Ну, что воды в рот набрали, гаденыши, я жду! Или хотите, чтобы я вас обоих задушил, как щенков? Так имейте в виду, за этим дело не станет.
— Сам ты гад, — просипел Димка.
— Ах, какие они герои! Они, видите ли, умеют хранить военную тайну! — издевался над нами Федька. — А ну говорите сейчас же, слышите, мне с вами разводить турусы на колесах некогда.
— Тебя все равно поймают, бандит, — снова просипел Димка.
— Это кто же меня поймает? Вы, что ли, с этим придурком дядей Колей? А ну цыц! — Он спокойно приблизился к стоявшему рядом со мной Димке и как-то вяло, лениво, будто нехотя, закатил ему оплеуху.
Меня как током всего пронзило. Сон на перевале, мое предательство во сне и сознание, что именно сейчас я должен доказать, что никогда не предам, — все смешалось в голове, закипело и заклокотало, ища выхода. Не помня себя, я рванулся вперед и налетел на Федьку с кулаками. Тот на какое-то мгновенье остолбенел и уставился на меня удивленным взглядом. Потом, чувствуя, что кулаками Федьку не проймешь, я впился зубами ему в руку.
— Ах ты, стер-рва… — услыхал я рыкающий голос и ощутил острую боль под ложечкой. У меня перехватило дыхание. В тот же миг Федька отшвырнул меня куда-то в сторону, ударом по голове снова свалил вскочившего на ноги Димку и, потирая правой рукой укушенную левую, продолжал: — Передай дяде Коле, что Федька хвостов не любит. Если они с геологом не отстанут, я подкараулю их на узкой тропе и всажу каждому по жакану. Вам тоже не поздоровится, мне терять нечего. Таких, как вы, надо душить в пеленках. А пока, так и быть, живите! — Он втолкнул нас в избушку — сначала Димку, потом меня, — захлопнул дверь и подпер ее слегой.
Мы слышали, как Федька перетряхивает наши рюкзаки. Потом он заглянул в окошко и сказал:
— Спасибо за золотишко, мне оно ой как пригодится, — и зашагал своей дорогой.
— Бандит… Ворюга… Фашист… — кричали мы ему вдогонку и — стыдно признаться — ревели, как маленькие. Ревели не от боли, а от обиды и бессилия.
Федька подпер дверь так крепко, что открыть ее без посторонней помощи нечего было и думать. Поневоле пришлось сидеть и ждать. Какое-то время в дверную щелку проникал свет костра. Потом костер потух и на землю навалилась сплошная темень. Окошко в стене еле-еле угадывалось.
— Митрий!
Мы застучали кулаками в дверь.
Дядя Коля нащупал слегу, отбросил ее и распахнул дверь настежь. Мы с Димкой вышли из избушки. Здесь, на воздухе, было немного светлее. Во всяком случае, мы видели не только звезды, которыми, оказывается, было усеяно все небо, но и силуэты деревьев.
Скула у Димки сильно распухла, ему трудно было говорить, поэтому в первые минуты он только мычал, тянул что-то нечленораздельное. Я тоже какое-то время не мог прийти в себя. Стоял и хлопал глазами.
— Я гляжу, вы, ребятки, с перепугу совсем языка лишились, — затеребил нас дядя Коля.
— Тут лисыс-ся… — наконец обрел дар речи Димка. То и дело хватаясь за щеку, он стал рассказывать обо всем по порядку. Дядя Коля и Серега стояли, растерянно переглядываясь. Действительно, они искали Федьку вон где, у черта на куличках, а тот в это время спокойно перетряхивал их рюкзаки.
— Ну и ну! — развел руками Серега.
— А ты думал, это хаханьки? — буркнул дядя Коля. — Федьку голыми руками не возьмешь, хитер! Видишь, опять он, собака, обвел нас вокруг пальца.
— Возьмем, куда он денется, — уверенно сказал Серега. — Огонь надо разжечь, посмотрим, что этот бандюга здесь натворил.
Он наломал сушняка, сложил пирамидкой и принялся раздувать еще не погасшие угли. Когда пламя пробудилось, стало шевелиться, а потом и занялось в полную силу, отвоевав у темноты порядочное пространство, Серега опустился на колени и обшарил все кругом. Рюкзаки лежали пустые, смятые. Федька забрал все, что ему приглянулось, остальное раскидал подальше. Остатки съестных припасов, спички, даже кружки и ложки — все исчезло.
Дядя Коля особенно жалел опасную бритву. По его словам, это была какая-то особенная, редкая и дорогая бритва, кажется, немецкой фирмы.
— Зачем тебе бритва? Ты, дядя, и небритый хорош! — злился Серега.
— Я, паря, мечтал, когда ворочусь, то побреюсь, одеколоном побрызгаюсь…
— Это ты можешь сделать и в парикмахерской, не дорого стоит. А Федьке бритва вот так нужна. Ну просто необходима. Когда кончатся патроны, а мы прижмем Федьку к стенке, ему ничего не останется, как перерезать этой бритвой себе горло.
И вдруг Серега в ярости заскрипел зубами. Оказалось, пропали и редкие минералы, с которыми он не расставался вот уже больше месяца, и тетрадки, куда вносил записи. Минералы Федька разбросал, поди сыщи. А тетрадки сунул в костер. Чудом уцелело лишь несколько исписанных листов.
— А это что за библия? — геолог выковырнул из золы «Робинзона Крузо» и «Как закалялась сталь», обуглившиеся сверху.
Дядя Коля мучительно поморщился:
— Такие книги… — Он осторожно, боясь обжечься, взял обе книги и отложил в сторонку. Я открыл «Робинзона Крузо» на середине, пробежал глазами оставшиеся целыми строчки:
«Я перелез через ограду, улегся в тени и, чувствуя страшную усталость, скоро заснул. Но судите, каково было мое изумление, когда я был разбужен чьим-то голосом, звавшим меня по имени несколько раз: «Робин, Робин, Робин Крузо! Бедный Робин Крузо! Где ты, Робин Крузо? Где ты? Где ты был?»
— Все ваше золото — так, тьфу, в сравнении с образцами пород, которые уничтожил этот мерзавец. И записи… Разве их теперь восстановишь?
— Что делать, что делать… — как-то виновато бормотал дядя Коля, стараясь успокоить геолога. — Сейчас бы подкрепиться малость… Давайте поищем, может, чего и оставили здесь добрые люди… — Он выхватил из костра горящую хворостину и, держа ее перед собой на расстоянии вытянутой руки, поковылял в избушку.
Пока дядя Коля искал съестные припасы, оставленные бывшими хозяевами избушки, Серега при свете костра ползал на коленях вокруг рюкзаков и отчаянно ругался:
— Таежники, называется! Какой-то подонок без конца обводит их вокруг пальца, как последних дураков, буквально издевается над ними!
— Но Федька и вас обвел вокруг пальца, — вставил Димка.
— Сравнил! Я познакомился с ним в темноте и то со стороны затылка…
— Во всяком деле кроме плохой есть и своя, хорошая сторона, — громко рассуждал дядя Коля. — Пусть Федька лишил меня заграничной бритвы, а Серегу — его драгоценных камней, черт с ним! Зато теперь мы твердо знаем, где он, в какую сторону навострил лыжи. Теперь Федька, можно сказать, у нас в руках.
В избушке дядя Коля нашел котелок, сухари и соль — все это было подвешено к потолку… Кроме того, на печурке, на самом виду, кто-то оставил два коробка спичек. Целое богатство! Один коробок старатель только повертел в руках: «Пусть дожидается тех, кто забредет сюда после нас!»— другой взял, завернул в платок и засунул поглубже в карман.
— Ему что, он сыт и нос в табаке! Сидит сейчас где-нибудь и смеется над нами, дураками, — не унимался Серега. — А у меня в животе бунт начинается.
— А пусть смеется, наплевать! — успокаивал дядя Коля. — Главное в жизни что, ребятки? Главное, скажу я вам, не терять веры и бодрости духа. Со мной раз какой был случай… Провалился в мочажину, сам промок до нитки и спички, на беду, подмочил. Октябрь, холодина, спасу нет, и обогреться никак невозможно. Что делать? Идти дальше? Но темень хоть глаз выколи, ветрища — деревья наземь кладет, и дождь — то перестанет, то снова польет как из ведра… Жуть! Все же пошел. Шел, шел, шагов через пятьсот окончательно, слышь, из сил выбился, думаю, хана тебе, Николай Степаныч, фартовый ты человек, тебе и золоту твоему хана, зря только старался. Подумал так и вдруг, гляжу, будто посветлело впереди. Поляна! Маленькая, с овчинку, но — поляна! Земля твердая под ногами, небо бледное просвечивает… Вы и не поверите ни за что, как я обрадовался той поляне. Стал ходить туда-сюда, чуть ли не бегать — даже пар от меня повалил, — и еще покрякивать да покрикивать, чтобы напужать зверя, если тот набредет невзначай. А стало светать, и избушечку увидел — маленькая такая, хиленькая, притулилась к сосенкам да березкам и гостя ждет-поджидает… Я, поверите ли, с радости даже заплакал и порог той избушечки поцеловал, как будто она, милая, была для меня самым дорогим другом и товарищем.
— Ночью в тайге, без спичек — не позавидуешь! — посочувствовал немного поостывший Серега.
— А ты думал! — с детской радостью подхватил дядя Коля. — Вот мы сидим, чаек попиваем… А Федька? Наверняка забился в берлогу, как медведь, и молчок. Жрать-то ему, положим, есть что, нахватал, а развести костерок, обогреться у того костерка — черта с два! Струсит! Наверняка струсит! Он ведь хоть и пакостливый, а трусливый, как кот!
