Вахтанг Ананян - Пленники Барсова ущелья
Паруйр обрадовался такому решению и, завидев издали председателя Арута, заспешил к нему:
— Видал таких умников? Говорят — бросай дела, поезжай на Дальний Восток. Глупости говорят! Когда уехали? На какой станции на поезд сели? Почему никто их не видел? Да и откуда у них деньги на билеты были?
В глазах Арута замелькали хитрые огоньки.
— Ладно, ладно, Паруйр! Хватит об этом. Ты лучше вино приготовь, завтра с утра начнем отправлять в Ереван.
Слово «приготовь» председатель не случайно выделил, и не случайно глаза его при этом заблестели. Паруйр понятливо подмигнул Аруту:
— Приготовим! Не посылать же такое вино, чтобы люди пили и отравлялись.
— То есть как это — отравлялись? Разве наше вино ядовитое? — с упреком шепнул председатель.
— А шестнадцать градусов? Это, по — твоему, не яд?…
— Да… Ах ты, разбойник! Снизь!
«Снизь!» В устах председателя Арута это короткое слово стоило ста тысяч!
А у Паруйра ход мыслей был примерно такой: «Снижу, конечно, снижу. Не позволю же я, чтобы честные советские граждане пили вино крепостью в шестнадцать градусов, теряли голову и начинали оскорблять, друг друга…» Нет, Паруйр этого не допустит! К пятидесяти бочкам крепкого, хорошего вина он добавит десятка три бочек чистой, прозрачной, бегущей с гор воды, и тогда крепость вина снизится примерно до десяти градусов. Приличное вино! Такое можно пить, не опасаясь скандалов.
…Тесные ряды бочек, стоявших в погребе, как всегда, вызвали в сердце Паруйра радостное волнение. Весь его внутренний мир, чувства, совесть, горести и радости да, по существу, и самое его бытие — все было связано с порученными его попечению складами, с хранящимися здесь общественными продуктами. Вне этих складов у Паруйра не было ни жизни, ни цели — ничего! Как рыба без воды, не смог бы Паруйр жить без колхозных складов. Они придавали ему силу, уверенность, твердость воли. И приятелей было у него много — таких, которые еще издали снимали перед ним шапку. «Человек чувствует себя на верху блаженства, если тот, кто еще вчера тебя презирал, сегодня с улыбкой кланяется тебе в пояс и льстиво спрашивает: «Как здоровье, Паруйр Абакумович?…»
Но… зачем столько говорить о каком — то заведующем колхозными складами? — спросит читатель.
Да, действительно нас интересует не Паруйр, а сын его, Саркис.
«Мир — сало, а ты — нож. Режь, сколько силенки хватает», — постоянно говорил мальчику отец, и эта заповедь глубоко запечатлелась в мозгу Саркиса. С детства он видел, как живет его отец, подражал ему и, воспитанный им, твердо усвоил, что весь мир служит только его интересам.
Теперь Саркис оказался плечом к плечу, рука об руку с товарищами, которых не любил, с товарищами, отцы и матери которых были честными колхозниками и воспитали в своих детях любовь к труду — упорному и полезному для общества.
Понятно, как трудно было ему вступить в борьбу со злыми силами природы.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
О том, что ни одно существо добровольно не согласится стать пищей другого
Когда Ашот проснулся и открыл глаза — это было уже на пятое утро, — он увидел, что Асо разрезает на куски толах — одну из своих коротеньких, из грубой ткани обмоток.
«Что ты делаешь?» — взглядом спросил его Ашот. Асо, тоже молча, поднял правую руку и сделал ею несколько вращательных движений у себя над головой.
— Праща? — догадался Ашот. Асо кивнул.
Проснулся Гагик, протер глаза и вышел из пещеры.
— Поздравляю! — крикнул он с порога. — Снова на метр снега навалило!
Мальчики невольно вздрогнули, а Шушик всплеснула руками. Она давно уже не спала — разве в таком холоде можно уснуть?
— Это хорошо, я как раз такого снега и ожидал, — подчеркнуто беззаботным голосом сказал Ашот. — Раньше снег сверху подмерзал и куропатки убегали, а теперь не уйдут — провалятся.
— А как мы их ловить будем: за хвост или за голову? — ехидно спросил Гагик.
— И сколько килограммов будет весить каждая? — впервые вмешался в разговоры старших товарищей Асо.
— Ого, Асо! Невелика мышка, да зубок остер! И ты меня вышучиваешь? — удивился Ашот. — А ну, дай-ка погляжу, что ты там сделал. Ну, изрезал обмотки, а где же ты веревочку возьмешь для своей пращи?
— Мой чулок можно распустить, — утирая слезы, сказала Шушик.
— Я не позволю трогать твой чулок, хушкэ Шушик! Погляди-ка, сколько у меня веревочек! — И Асо показал на свои лапти.
А лапти у него были особенные. Они отличались от обычных тем, что верх их был прошит густой сеткой из толстых разноцветных ниток. Мальчик распустил часть этих ниток и скрутил из них шнурки для трех пращей.
— Умеешь метать? — спросил он Ашота, но, словно испугавшись, что вопрос прозвучал обидно, поторопился исправить свою ошибку: — Ну конечно же, умеешь!
— А ты?
— Я? Кое — как, — скромно ответил Асо.
— Ладно, если так. А пока давайте-ка умоемся снежком. Ох, да сколько же его выпало! Какой чудесный день для охоты! Сегодня мы ею и займемся. Пойдем-ка за куропатками. Шушик, ты раздуй огонь, а мы скоро вернемся.
Ребята взяли свои первобытные молоты и вслед за Ашотом направились к выходу, но на пороге пещеры остановились. Как ринуться в эту бездну снега? И зачем?
А снег все еще продолжал сыпать, мелкий — мелкий. День был мрачный. Реденький занавес тумана закрывал вершины гор, окружавших ущелье. Ни одной куропатки не было видно вокруг, ниоткуда не доносилось ее обычной песни.
— Ничего нет, куда ты нас ведешь? — сделав всего несколько шагов, недовольным голосом спросил Саркис.
Мало приятного было пробиваться сквозь глубокий и холодный снег.
С трудом скрывая свое раздражение, Ашот — не столько для Саркиса, сколько для Гагика и Асо — сказал:
— В такую погоду каменные куропатки прячутся в расщелины скал. Надо вспугнуть их. Когда взлетят и сядут на мягкий снег, тогда и будут наши.
— Наши? Ну, коли наши — пойди принеси! — проворчал Саркис и, свернув с дорожки, проложенной в снегу товарищами, углубился в кусты. Там можно было найти что-нибудь более доступное — шиповник, крушину.
— Не пойдешь с нами? — жестко спросил Ашот, и горячие глаза его гневно сверкнули.
— Захочу — пойду, не захочу — не пойду! — вызывающе ответил Саркис. — Что я, раб твой, что ли?
— Ладно, раскаешься… За мной, ребята!
И Ашот, красный от негодования, двинулся, раскидывая снег, к тому склону горы, где каждое утро распевали куропатки.
Каменные куропатки — птицы оседлые, и, если они были где — то несколько дней назад, значит, там их и нужно искать. Так, по крайней мере, думал Ашот.
А Гагик шел нехотя. «Безнадежное дело, да разве назад вернешься? Неудобно», — думал он.
В это время над головами ребят пролетела стайка воробьев, которых преследовал ястреб. Птички в панике попрятались в кустах.
Ашот удивился. Что делают здесь, в Барсовом ущелье, воробьи?
Юный охотник знал, что в горах и в лесах воробьи почти не встречаются. Они всегда живут по соседству с человеком, под его покровительством, — в построенных им сараях, в сложенных им скирдах. Человек защищает их от ястребов, от лисиц, и они безвозмездно пользуются тысячью созданных человеком благ.
Так как же попали воробьи сюда, в это пустынное место?
— Ребята, здесь, кажется, люди жили! — взволнованно высказал Ашот свое предположение.
Но мальчикам было не до того. Они побросали свои молоты, вытащили пращи и обрушили на воробьев целый град камней.
— Одного подбил, честное слово!. Я видел, как он упал! — возбужденно закричал Гагик и кинулся было разыскивать свою добычу.
Но Ашот остановил его:
— Не надо, Гагик! Это не воробей был, а мой камень. Тебе померещилось. Это от волнения. Пойдем…
И действительно, стоило ли гоняться за воробьями?
Нет, охота, видать, дело нелегкое. Такая вот незавидная птичка, а тоже жить хочет и всеми силами старается спастись — то в кустах спрячется, то на крылышки свои понадеется и улетит.
Ребята шли за Ашотом туда, где, по его убеждению, должны были обитать куропатки. Однако Гагик все еще не мог забыть о воробьях. «Неужели же мы так ни одного и не подбили? Нет, кажется, это все — таки не камень упал, а воробей», — раздумывал он, с тоской оглядываясь на кусты.
С большим трудом одолели мальчики те двести — триста шагов, которые отделяли их жилище от Куропачьей горы, как прозвали они скалу, стоявшую к западу от пещеры. Неуклюжей башней возвышалась она в ряду кряжей, окаймлявших ущелье справа.
Скала была отлогой, и потому снег особенно обильно покрывал ее склоны. На его белой поверхности кое — где чернели лишь расщелины, из которых пробивались пучки желтой травы, сухие стебли каких — то растений да редкие, чахлые кустики.
