Владислав Крапивин - Ковер-самолет
Сейчас в это трудно поверить, но тогда я ничуть не удивился. Я был уверен, что так и должно быть. В те годы каждой клеточкой тела, каждым незаметным волоском я ощущал жизнь земли и воздуха – их дыхание, свет, шорохи и тепло. Я мог плечом почувствовать мелькнувшую тень пролетевшей птицы, мог на ощупь выбрать в разнотравье нужный стебелек, знал, как пахнут разные ветры, и, просыпаясь, по стуку капель сразу определял – теплый или холодный идет дождик. Если я брел по ручью, то легко мог сосчитать, сколько прохладных и теплых струек, похожих на стеклянные шнуры, вьется у моих ног. Я умел на целую секунду удерживать в ладони солнечный зайчик, а когда он проскальзывал между пальцами и садился мне на костяшки, я кожей чувствовал его пушистое шевеление.
Я мог с закрытыми глазами узнать, какие в небе облака.
И Виталька все это мог тоже…
Мы помахали радуге руками и взяли курс к дому. Летели низко, обходя темные вершины старых елей. Гладили по макушкам светлые березы, заглядывали в птичьи гнезда. Звали к себе поближе разных лесных пичуг, а они почему-то пугались, глупые.
Только большой дятел на сухой сосне нас не испугался. Он покосился черным глазом-бусиной и так тюкнул по стволу, что целый пласт коры отлетел и ухнул в лесную глубину. А Виталька потом уверял, что от этого удара у дятла съехал набекрень красный колпачок.
Мы летели медленно, а время быстро. И уже вечером приблизился от горизонта к нам город.
Недалеко от реки, среди мелких берез, мы увидели круглую поляну с ромашками. Они росли не очень часто – каждая по отдельности – и от этого казались особенно крупными и удивительно чистыми.
– Давай нарвем, – сказал Виталька. – Тетя Валя знаешь как любит цветы…
Я повел ковер над самой травой – искал место, где можно опуститься и не помять ни одного цветка. И нашел уже, но Виталька испуганно сказал:
– Не надо, намокнет!
В самом деле, трава блестела, а на ромашках, как на блюдцах, лежали капли. Наверно, недавно здесь пролился случайный солнечный дождик.
– Держись в воздухе, – сказал я Витальке. И он повис на ковре-самолете в метре от земли, а я прыгнул в сырую путаницу листьев и стеблей. Кеды быстро промокли. Но зато большой букет пахнул теплым дождем, лесом и радугой.
Когда мы летели к дому, я держал охапку ромашек у груди, поэтому футболка у меня спереди тоже промокла и к ней прилипли мелкие листики.
С поляны мы взлетели на большую высоту, распустили для маскировки “змеевый хвост” и пошли над городом. Было время заката. Нас еще освещало солнце, а город уже лежал в тени. Мы спикировали в эту тень и стремительно опустились, почти упали к себе на крышу.
В доме было тихо, только в щелях скреблись сверчки и другая мелочь. Мы спустились в комнаты, достали старинную прозрачную вазу и посреди стола поставили букет.
– Лишь бы не завял до завтра, а то… – начал Виталька и странно замолчал.
– Ты чего?
Он икнул и показал на угол. Там стоял чемодан тети Вали.
– Значит, она… ик… вернулась сегодня утром.
– Где же она? – глупо спросил я.
– Где! – плаксиво сказал Виталька. – Бегает по всему городу, нас ищет! Где еще? Вон она идет.
Я увидел в окно тетю Валю. Она медленно шла по двору от калитки.
Мы ринулись на вышку, сорвали с себя кеды и нырнули под одеяла. Каблуки тети Вали застучали на ступенях. Следы моих мокрых кед безошибочно указали ей, что путешественники вернулись.
Через полминуты мы, замерев, лежали носами к стенке, а тетя Валя стояла в середине свободного пространства и обращалась к нашим спинам и затылкам с необычно длинной и крайне суровой речью.
Она говорила, что мы невозможные люди, жестокие мальчишки. Что мы думаем только о собственных радостях и никогда не помним, что у взрослых людей бывает больное сердце. Хорошо еще, что Валентина Сергеевна (моя мама) не успела ничего узнать, потому что и она, и дядя Сева с утра до вечера на работе (я облегченно передохнул); зато она, тетя Валя, постарела на десять лет, но дело не в ней, а в том, что мы растем бессердечными эгоистами. И самое скверное, что никакие слова на нас, оказывается, не действуют. Остается единственный способ воспитания: взять две крепкие хворостины – для каждого персональную – и выдрать нас по всем правилам, неторопливо и обстоятельно.
Однако сделать это она, к сожалению, не может. Драть меня она не имеет права, так как я не родственник ей, хотя она об этом часто забывает (здесь тетя Валя слегка сбилась и подозрительно шмыгнула носом). А драть одного Виталия – несправедливо, потому что наверняка виноваты одинаково. И ей, тете Вале, остается одно: уйти и оставить нас наедине с нашей совестью (если мы знаем, что это такое и если эта совесть у нас хоть чуточку сохранилась).
Видимо, что-то сохранилось, потому что меня грызли жалость и раскаяние. Я готов был даже признать тетю Валю полноправной родственницей со всеми вытекающими последствиями. Но тетя Валя шумно высморкалась, укоризненно помолчала и спустилась к себе. Там она увидела букет и растаяла.
– Негодники, – размягченно сказала она. – Вот негодники…
Мы, стараясь не шлепать босыми ступнями, пробрались вниз и остановились на пороге. Тетя Валя подняла лицо от букета. Посмотрела на нас через плечо. Наверно, мы были очень виноватые, маленькие и печальные.
– Преступники, – сказала тетя Валя. – Где вы бродяжничали? Я приехала в пять утра и сразу поняла, что вы не ночевали. Пыталась узнать у Саши и Веты, а они или молчат, или бормочут непонятное… Я чуть не умерла.
– Мы же не знали, что ты раньше времени приедешь, – пробормотал Виталька.
Тетя Валя повернулась к нам, прочно села на стул, выпрямилась и потребовала:
– Идите сюда, отвратительные мальчишки, и рассказывайте про все, что успели натворить. Подробно и честно.
Она уже ни капельки не сердилась. Она радовалась, что мы не пропали. Мы подошли, и она ухватила нас за руки, будто боялась, что мы опять исчезнем. Мы вздохнули, посмотрели друг на друга и рассказали про ковер-самолет.
– Ведь ты сама его нам дала, – прошептал в заключение Виталька.
А я добавил:
– Он совсем безопасный…
Не знаю точно, поверила ли тетя Валя. Наверно, поверила. Она не удивилась и не стала просить, чтобы мы показали, как летаем. Она сжала наши руки и сказала:
– Ковер-самолет – это сказка. А сказки существуют для радости. Разве можно делать так, чтобы сказка доставляла кому-нибудь огорчение?
И мы тут же пообещали, что никогда больше не доставим тете Вале огорчений. Ни с ковром-самолетом, ни без него.
Она почему-то улыбнулась и покачала головой. Посмотрела на нас, на ромашки, снова на нас. И сказала, что следовало бы нас проучить как следует, но что поделаешь – не выбрасывать же подарки, которые она привезла нам.
И она вручила Витальке медовые краски, а мне губную гармошку. Потом нам обоим – туристический компас со светящимся циферблатом. Мы сдержанно подвывали от восторга.
Кроме этих подарков тетя Валя привезла Витальке рубашку. Это была косоворотка с шелковым пояском и с вышитым узором на вороте и на подоле. Материя была светло-желтая, шелковистая и переливалась, как атлас.
Тетя Валя потребовала, чтобы Виталька тут же примерил обнову.
Рубашка оказалась велика и висела на Витальке довольно балахонисто. Он стал похож на девочку в платьице. Об этом я ему честно сообщил, когда тетя Валя вышла за очками.
Виталька отмахнулся:
– Пусть! Лишь бы она не сердилась.
И он сказал тете Вале, что рубашка ему в самый раз и очень нравится и он просто счастлив от такого подарка.
– В самом деле? – обрадовалась тетя Валя. – Вот и прекрасно. А то мне казалось, что она широковата и длинновата. Очень хорошо, что тебе нравится. Завтра наденешь, когда пойдем в цирк.
– В цирк?! – хором сказали мы.
И тетя Валя сообщила, что еще неделю назад купила билеты – хотела сделать нам сюрприз.
Виталька кинулся ее обнимать. Я обниматься постеснялся и, чтобы выразить радость, влепил ему между лопаток “леща”.
Виталька кошкой прыгнул на меня и сел верхом. Зазвенела люстра. Кукушка с перепугу прокричала пятнадцать раз. Тетя Валя схватилась за голову.
– Прекратите сию секунду! Вы сумасшедшие дикари, а не дети! Я вас выставлю из дома, и будете ночевать на дворе, пока не станете приличными людьми!
Глава двенадцатая
– Ты в самом деле собираешься в цирк? – спросила мама непонятным голосом.
– Д-да… А что? – сказал я.
– Посмотри на свои колени.
Я посмотрел краем глаза и коротко вздохнул.
– Вот именно, – сказала мама и добавила, что ляжет костьми у дверей, но не выпустит меня больше из дома с такими ногами. Тем более в цирк, где масса людей – в том числе знакомых.
Когда мама говорила таким тоном, я знал, что лучше не спорить.
Через минуту я стоял в большом тазу, по щиколотку в горячей воде, и протяжно стонал. Мочалкой, сплетенной из капроновой лески, мама обрабатывала мне коленки. Надо сказать, что работа ей досталась немалая. Попробуйте отодрать спрессованные наслоения: уличную пыль, ржавчину с Виталькиной крыши, землю с лесных полян, въевшиеся в кожу песчинки и зеленый сок растений, который пропитал и спаял все слои.
![Владислав Крапивин - Та сторона, где ветер [с иллюстрациями]](/uploads/posts/books/208872/208872.jpg)
