Идилля Дедусенко - Жаворонки ночью не поют
– Постараемся, – осторожно поддержала её Таня.
– Что значит «постараемся»? – накинулась на неё Рита. – Он должен жить! Такой молодой. Чего же мы тогда стоим, если дадим ему умереть? Да он уже улыбался! Вы же видели: у-лы-бал-ся!
– Ты успокойся, – как можно сдержаннее сказала Зойка. – Конечно, он будет жить.
Зойка сама удивилась, откуда у неё в голосе эти интонации. Она говорила так, как разговаривают с возбуждёнными детьми, стараясь убедить их в чём-то, успокоить. Да, за какие-нибудь три-четыре месяца они все стали мудрее.
В воскресенье решили повторить фильм на потолке. Ребята узнали и увязались следом. Генка всю дорогу острил и веселил компанию, смешно рассказывая, как раненые теряют сознание, потрясённые красотой Риты. Так и вошли в палату, едва сдерживая смех и шикая друг на друга, чтобы установить приличествующую месту тишину.
Их поразил какой-то хлюпающий звук, раздававшийся в двух противоположных углах палаты. На их приветствие никто не ответил, даже Тарас Григорьевич. Зойка с порога видела, что он прикрывает лицо ладонью, из-под которой виднелись длинные обвисшие усы. Плакал и Петя, отвернувшись к стене. Ужасная догадка осенила девушек. Рита кинулась к постели Азика. Парень смотрел в потолок, губы его были приоткрыты, как будто он силился что-то сказать.
– Азик, – негромко позвала Рита, но в ту же секунду прочитала на его лице, в его остывающих глазах то, чего не хотела понять и принять сердцем.
– А-а-зи-и-ик! – закричала она.
Паша и Лёня подхватили её почти бесчувственную, вытащили за дверь. Генка сильно дернул за руку оцепеневшую Зойку: «Идём!» Таня на какие-то мгновения осталась одна в палате – она хотела подойти к Пете, как-то утешить, но понимала, что вряд ли это сейчас удобно. Петя, словно угадав, что она ещё здесь, повернул голову.
– Не стало нашего братишки, – выдавил он. – Вот только был живой и…
Вошли санитары, вежливо попросили:
– Девушка, выйдите.
Таня вышла. Своих догнала на улице. Все были потрясены и подавлены. Никто из них ещё не видел смерть так близко. Они впервые столкнулись с ней лицом к лицу. Рита, едва перебирая заплетающимися ногами, поддерживаемая с двух сторон Пашей и Лёней, всё время задавала один и тот же вопрос: «Как он мог? Ну, как он мог?» Как будто Азик ушёл из жизни по собственному желанию. Риту усадили на скамейку, и она внезапно замолчала. Молчали все – никому не хотелось говорить в такой момент. Вдруг Рита тихо сказала:
– Сразу после экзаменов пойду на всё лето санитаркой в госпиталь.Песня жаворонка
Зойка не спала почти всю ночь. Ей всё виделись то пустые глаза Азика, то тяжелая ладонь Тараса Григорьевича, прикрывающая мокрое от слёз лицо, то суровый профиль уходившего на фронт лейтенанта. И всё, что она делала до сих пор, Зойке сейчас казалось таким бессмысленным. Через каких-нибудь полтора месяца (оглянуться не успеешь!) окончится учебный год. Может, всё-таки ей вместе с подругами пойти в госпиталь санитаркой?
Как неудобно лежать, когда не можешь уснуть! Зойка ворочалась, ворочалась и ничего не могла решить. К утру она, наконец, поняла, что обманывает себя, думая, будто сможет привыкнуть к смерти, которая в госпитале была явлением повседневным. И самое трудное – это ощущение совершенной беспомощности перед ней. Оно так остро пронизало её, когда она смотрела на Азика. Нет, ей нужно идти туда, где она будет чувствовать себя уверенной, сильной. Всё-таки надо добиваться, чтобы её направили на завод.
В горком комсомола Зойка попала уже после госпиталя. Необычная тишина в коридоре испугала – «опоздала, нет никого!» Тихонько приоткрыла дверь кабинета, в котором была в прошлый раз, и тотчас закрыла, увидев строгую шатенку: к ней, как она поняла, не подступишься, или, как бабушка говорит, на козе не подъедешь.
Попробовала соседнюю дверь, она чуть скрипнула. Зойка просунула голову и увидела того парня, который так ловко выставил её за дверь в прошлый раз, сказав тоном, не допускавшим возражений: «Иди, девочка, учись». Что она ему опять скажет, какие доводы приведёт, чтобы дали ей, наконец, настоящее дело? А может, он её забыл? Зойка хотела ещё кого-нибудь поискать, посговорчивее, но тут парень поднял голову, увидел её. Лицо у него было утомленное, большие синие глаза казались совсем тёмными, но во взгляде и во всём облике чувствовалось нечто такое, что само собой вызывало на откровенный разговор.
– Ты ко мне? – спросил он, и Зойка поняла, что отступать неуда. – Заходи, только ненадолго.
Зойка подошла поближе и прочла в глубоких потемневших глазах такую усталость, что ей стало стыдно: в такое время беспокоит его по личному вопросу. Хотя как посмотреть…Она же не в дом отдыха просится.
– Кто такая?
– Колчанова.
– Кол-ча-но-ва…Кол-ча-но-ва… – стал припоминать парень.
– Я была уже у вас, товарищ секретарь, на завод просилась, – подсказала Зойка. – Помните?
– А-а-а! – вспомнил секретарь. – Ну как же, как же, помню. Чего сейчас хочешь?
– На завод! – твёрдо сказала Зойка.
– Вот горе мне с тобой! – воскликнул секретарь. – Заладила: на завод! Что делать там будешь?
– Снаряды.
– А может, там не делают снаряды.
– А что же там делают?
– Котелки, каски, фляжки.
– Ко-тел-ки? – Зойка была разочарована. – А как же…всё для фронта?
– Так это тоже для фронта. Ну, кое-что ещё делают, да тебе про то знать не надо.
Ага, проговорился секретарь: кое-что ещё…Зойка решила проявить настойчивость.
– Ладно, буду котелки делать.
– Тебе чего неймётся? – спросил секретарь. – Я же сказал: учись, тогда от тебя больше пользы будет. Вот кончится война, знаешь, как грамотные люди будут нужны! Иди, Колчанова, иди. Некогда мне.
Зойка понуро побрела к выходу. Секретарь углубился в бумаги. В это время дверь отворилась, и без стука вошёл мужчина лет тридцати пяти. Высокий, плотный, весь как будто налитой свежестью и здоровьем. Его слегка полноватое лицо с удивительно гладкой и чистой кожей было довольно привлекательным. Он вошёл по-свойски и, то ли не заметив Зойку, то ли не обращая на неё внимания, чуть не с порога сказал:
– Привет, секретарь! Ты теперь первый?
– Здравствуйте, Андрей Андреевич, – ответил секретарь. – Да, первый. Косолапов на фронт ушёл.
– Всё сидишь? Совсем почернел.
– Ещё до рассвета эшелон с добровольцами отправлял. Третью ночь без сна… А днём свои заботы. Вот актив готовлю.
– Говорил тебе, Евгений, иди ко мне заместителем по воспитательной части. Спал бы как все.
– Да все-то как раз и не спят толком, – усмехнулся Евгений.
Зойка, остановившись около двери в нерешительности, раздумывала: может, подождать, когда выйдет этот Андрей Андреевич, и снова начать «атаку»?
– А я к тебе по делу, – продолжал вошедший. – Организуй мне машину, надо кое-что из колхоза в наше подсобное хозяйство завезти. Своим транспортом нам не управиться – сам знаешь, телега да кляча. А детдому без подсобки никак нельзя, наполовину оттуда кормимся.
– Где же я вам сейчас машину раздобуду?
– Ну, чтоб Королёв полуторку не достал, этого быть не может. Не верил бы в тебя, так и не пришёл бы.
Зойка, наконец, услышала фамилию секретаря, хоть будет знать потом, кого спрашивать. Она устала переминаться с ноги на ногу у двери и шумно вздохнула. Тот, что из детдома, с удивлением оглянулся на девчонку, а секретарь не без досады сказал:
– Ты ещё здесь? Иди в школу и учись!
Зойка ещё раз вздохнула и вышла. На широком деревянном крылечке она остановилась, прислонилась к перилам и, не зная, что предпринять, бесцельно смотрела перед собой, на единственную в городе площадь, где скрещивались две самые длинные улицы. Это и составляло центр их небольшого южного городка. Старожилы гордились, что ведут свой род ещё с тех времён, когда здесь вместе с крепостными сооружениями, возведёнными суворовскими солдатами, поставили свои дома первые поселенцы. Город, почти не менявшийся за все годы существования, перед войной стал расти и строиться. Старые предприятия расширялись, появлялись и новые. Мужчины работали на железнодорожной станции, элеваторе и чугунолитейном заводе. Ну, а теперь, куда ни пойди, везде почти одни женщины. А вот её, Зойку, никуда на серьезное дело не берут.
«Что ж, надо уходить», – решила она. Дверь неожиданно распахнулась, и на крыльцо вышли Королёв с Андреем Андреевичем. Королёв, увидев Зойку, покачал головой («всё ещё здесь?») и обратился к Андрею Андреевичу:
– Послушайте, нет ли у вас подходящей работы для этой девчонки?
Андрей Андреевич окинул взглядом тоненькую хрупкую Зойку и неопределённо пожал плечами:
– Может, няней. Ночной. Днём может учиться, а ночью за детьми смотреть. Да там вполне и выспаться можно.
– Ну, согласна? – спросил Королёв у Зойки. – Там сироты, обездоленные войной дети.
Зойка нерешительно поглядывала то на Королёва, то на Андрея Андреевича. Директор детдома чуть снисходительно, но вполне по-доброму улыбнулся ей. Он определенно нравился Зойке: такой красивый, интеллигентный.
