Анатолий Рыбаков - Неизвестный солдат
Зазвонил телефон. Стручков поднял трубку и, не ответив, положил ее обратно на рычаг. Придает нашему разговору особенное значение.
Меня это заинтриговало.
– Итак, – продолжал Стручков, – в таких случаях мы опираемся только на факты. На факты мы вынуждены были опираться и в данном конкретном случае. Эти люди пригнали машины в ремонт. Я их отпустил на один день в город. Они не вернулись ни к нам, ни в свою часть, мы их не нашли и в городе.
Я начинал понимать, к какой мысли старается он меня подвести своими туманными рассуждениями.
– Правда, – продолжал Стручков, – тогда прорвались немцы. Мы снялись по тревоге и двинулись в направлении города Корюкова, то есть туда, куда они ушли. Но ни по дороге в Корюков, ни в самом Корюкове их не встретили: они исчезли. После передислокации на новое место нас запрашивал автобат о судьбе этих шоферов, мы запрашивали комендатуру, но никаких следов их не обнаружили. Они могли попасть в какие-то исключительные обстоятельства – война, прорыв немцев; обвинять их у меня нет оснований, хотя и защищать их тоже не могу. Дело это давнее, забытое, тебя оно никак не может касаться. А кто из них твой родственник?
– Никто. Тут нет моих родственников.
– Ты же сказал – родственник?!
– Вы меня не поняли. У меня в Корюкове родственники, дедушка у меня в Корюкове.
– А откуда у тебя фотография?
– Из школы. Знаете, школьники разыскивают. Следопыты. Штаб «Дорогой славы отцов».
Стручков облегченно вздохнул.
– А я понял так, что ты родственник одного из этих солдат... Тогда другое дело... Какая там «Дорога славы отцов»... Я помню этого старшину. Такой был щеголь в хромовых сапогах. От работы отлынивал, канючил, в город отпросился. Я отпустил на один день, а они не вернулись и до города даже не дошли. Устроился, наверно, у какой-нибудь молодки, а тут немцы...
– Вы не помните его фамилии? – спросил я.
Стручков пожал плечами:
– Через ПРБ проходили сотни людей, долго не задерживались: пригонят машины, поработают несколько дней и уезжают. Я вообще ничьих фамилий не знал, а этих тем более – они и часа не работали. И видел я одного старшину. А как попала в школу фотография?
Теперь настала моя очередь подбирать слова. То, что я ему сейчас сообщу, будет для него гораздо неожиданнее того, что он сообщил мне.
– Видите ли, – сказал я, – один из этих солдат, по-видимому, старшина... – Я поднял глаза на Стручкова, он с интересом слушал меня. – По-видимому, старшина, – повторил я, – разгромил немецкий штаб, закидал его гранатами, вывел из строя большое количество техники и живой силы противника. – Это уж я прибавил от себя. – Немцы его убили. Похоронили его наши женщины, они и нашли у него эту фотографию.
Стручков сидел с замкнутым, бесстрастным лицом. Мой рассказ, видимо, его поразил.
Секретарша внесла на подносе чай. Но, остановленная взглядом Стручкова, попятилась обратно и исчезла за дверью вместе с подносом.
– При строительстве дороги мы наткнулись на его могилу, – продолжал я. – Мы ее перенесли, поставили обелиск, но фамилии солдата не знаем. Где его родные, знают ли, как он погиб, – ничего это не известно. Может быть, им сообщили, что он дезертир?
Я не хотел огорчать Стручкова, как и он не хотел огорчать меня. Но все же ужасно обидно за солдата.
Стручков опять отошел к окну, постоял там, подумал, вернулся к столу, снова посмотрел на фотографию, задумчиво, как бы собираясь с мыслями, сказал:
– Осень была хорошая, солнечная, золотая была осень.
Потом, видно, собрался с мыслями и уже твердым голосом продолжал:
– Архивы ПРБ сохранились; наверно, и архивы автобата, во всяком случае, переписка об исчезновении этих солдат наверняка. Я думаю, можно установить их фамилии. Вы когда уезжаете?
Если я ему скажу, что вовсе не уезжаю, то он не будет торопиться.
– Я уезжаю завтра.
Он покачал головой:
– Надо задержаться дня на два, на три.
– Если это очень нужно, – будто бы нехотя согласился я.
– У вас есть где остановиться? – спросил Стручков.
– Есть.
– А то, пожалуйста, моя квартира в вашем распоряжении.
– Нет, спасибо, у меня тут родственники.
– Ну, смотрите... Фотографию оставьте мне; без нее я не сумею опознать людей.
– Но вы мне ее вернете?
– Конечно. Наведу справки и верну. Позвоните мне послезавтра. Вот мой прямой служебный телефон, а вот домашний.
Он вырвал из большого настольного блокнота лист бумаги, написал оба телефона и протянул мне.
– А когда позвонить?
– Позвоните послезавтра, – ответил Стручков.
17
...Той же полевой дорогой, которой пришли в деревню, они возвращались обратно.
Впереди шел Бокарев, обходя лужи и заполненные водой колеи – ночью прошел дождь. За ним шли Краюшкин, Лыков и Огородников. Замыкали шествие Вакулин и Нюра.
Солдаты были выбриты, все на них было выстирано, выглажено, подворотнички блестели.
– По моим вкусовым качествам, – сказал Лыков, – лучше простой деревенской пищи ничего не надо.
– Вкусовые качества бывают у пищи, а не у человека. У человека бывает вкус, – поправил его Огородников.
– Значит, по моему вкусу, – согласился Лыков, – деревенская пища; она хоть и грубая, но полезная.
– Тебя приваживать нельзя, – добродушно заметил Краюшкин, – у тебя память девичья: где обедал, туда и ужинать идешь.
– Ужин не нужен, обед дорогой, – отшутился Лыков, – а не мешало бы денек-другой так похарчиться.
– И не стыдно на бабьих-то харчах? – все так же добродушно поддразнил его Краюшкин.
– Стыдненько, да сытенько, – в тон ему ответил Лыков.
– И в городе можно пообедать, и не хуже, – заметил Огородников.
– Огородников, ты сам откуда? – спросил Лыков.
– Откуда, – мрачно ответил Огородников, – из Ленинграда.
– Семья, выходит, в блокаде, – сочувственно констатировал Лыков.
– Догадливый, – усмехнулся Огородников.
– А я вот, – сказал Лыков, – кроме своего колхоза, ничего не видел. Как кончил курсы, посадили на колхозную машину – пылил до самой войны.
– Ну, – сказал Краюшкин, обходя большую лужу, – вся грязь будет наша. Шинель бы не запачкать. – Он подобрал полы шинели под ремень, улыбнулся: – Подоткнулся, точно коров пошел доить.
Вакулин остановился:
– Беги домой, Нюра! Дальше посторонним нельзя.
Нюра молчала, ковыряла мокрую землю голой пяткой. Ямка, которую она выковырила, тотчас наполнилась водой.
– Писать будешь? – спросил Вакулин.
Она по-прежнему молчала, ковыряла голой пяткой другую ямку.
– Полевая почта 72392, – напомнил Вакулин. – Ну, чего молчишь?
Она посмотрела на него исподлобья.
– Барышень своих целовать не будешь?
– Нет у меня барышень, говорил тебе.
– «Говорил»... У шофера в каждой деревне барышня.
– Дура ты, дура...
Нюра исподлобья смотрела на Вакулина, положила ему на плечи худые загорелые руки, прижалась, поцеловала в губы.
– Ну, ну... – Вакулин смущенно оглянулся на товарищей, – нашла место... Ну, прощай! Пиши!
...Он догнал своих, когда они входили на территорию МТС. И вместе со всеми растерянно остановился посреди двора – ПРБ не было. Под навесами и в цехах валялись негодные части, старые рамы, ржавое железо, промасленные тряпки.
– Ни горы, ни воза, – заметил Краюшкин.
– Погнались за девками, – пробормотал Огородников.
– Помолчи уж, – оборвал его Лыков, – все ему не так.
Бокарев раскрыл планшет, посмотрел карту, объявил:
– Пойдем на Корюков, пятнадцать километров в восточном направлении. Там узнаем, где ПРБ.
– Слушайте! – сказал Вакулин.
Они прислушались и услышали отдаленное жужжание. Вдали, на шоссе, показались три немецких мотоцикла.
– Попали меж косяка и двери, – тем же добродушно философским тоном заметил Краюшкин.
– Залечь! – приказал Бокарев.
Они легли на землю, приготовили винтовки, вглядываясь в приближающиеся по шоссе мотоциклы. Те шли уступом: первый – по левой стороне дороги, второй – посередине, третий – справа, с интервалами, чтобы последующий мотоцикл мог прикрыть огнем предыдущий. На каждом мотоциклист и два автоматчика – в коляске и на заднем сиденье. Передний мотоцикл вооружен пулеметом.
– Мотоциклы БМВ, – тихо проговорил Лыков.
– «Пундап», – возразил Огородников.
– Молчать! – грозным шепотом оборвал их Бокарев, не отрывая взгляда от приближающихся мотоциклов.
Мотоциклисты сблизились у развилки, рассматривали карту, что-то обсуждали. Потом один мотоцикл отделился и, переваливаясь на ухабах полевой дороги и разбрызгивая грязь, медленно поехал в сторону МТС.
Бокарев оглянулся. За навесом – ограда, а там поля: будет нетрудно укрыться в высокой пшенице; немец едет проверить, пуста ли МТС.
Бокарев все хорошо понимал. Он здесь единственный строевой младший командир-сверхсрочник, он не был даже уверен, умеют ли его шоферы по-настоящему стрелять. Дать приказ уйти? Но он лежал лицом к противнику, над ним хмурое, осеннее родное небо, и вот разъезжает немец и уверен, что никто его не тронет. Он, Бокарев, и его солдаты хоть небольшой, пусть ненадежный, но заслон: уничтожить разведку – значит сорвать план противника. Немцев девять, при них автоматы и пулемет, а у Бокарева, вместе с ним, всего пять человек, но они видят противника, ждут его, а противник их не видит и не ждет. И это давало им преимущество.
