Дмитрий Нагишкин - Тихая бухта
Прокопович, стоявший у руля, сердито прикрикнул на ребят и подозвал к себе Симонова. Вдвоем они с трудом сдерживали тяжелое правило, вырывавшееся из рук.
Когай стоял на носу и что-то кричал в темноту переднему кунгасу, с которого виднелся мачтовый огонек, лихорадочно плясавший на волнах. Но ветер заглушал крики Когая.
Вдруг впереди что-то блеснуло. Короткий визг металла раздался в ушах, как будто лопнула очень тугая струна. Это лопнул трос, связывавший оба кунгаса. Конец его взвился вверх и ударил Когая. Когай покачнулся, схватившись руками за голову, упал на борт, на момент повиснув на нем, потом тяжело перевалился и исчез в темноте. Симонов, пробравшись по мешкам до носового отсека, наклонился за борт и напряженно всматривался во мрак. Потом медленно, почти ползком, вернулся к Прокоповичу, волоча за собой обрывок троса. И оба они долго кричали в темноте, звали Когая, но отвечало им только море своим страшным ревом.
Прокопович, заметив, что ребята из своего убежища видели все, закричал на них сердито:
— Не вылазьте, слышите? Что бы ни случилось — ни с места, пока сам не скажу!
Огонь с переднего кунгаса исчез из виду. Со всей силой навалившись на правило, мужчины повернули кунгас к берегу. Скоро все возраставший гул прибоя показал им, что ветер гонит кунгас прямо на сушу.
Прокопович сказал:
— Ну, вывози, матушка волна. Держись, Симонов! Только бы нам сверху волну оседлать, а там вынесет…
Ребятам слышно было, как кунгас вдруг потащило: глухо шумела под ним вода. Потом кунгас с необычайной силой повернуло боком, и он точно повис в воздухе. Симонов, испугавшись, крикнул и вдруг, бросив правило, прыгнул в пустоту. Правило руля качнулось и ударило Прокоповича в грудь. Ребята в ужасе спрятались под брезент.
Кунгас дном ударился о землю так, что расселись пазы, и остался на месте. Мешки сдвинулись в сторону и накрыли собой Димку и Шурку.
Как велико было несчастье, случившееся с кунгасом, в первое мгновение ребятам было трудно понять.
Выбравшись из-под мешков, они осмотрелись. Кунгас лежал на берегу, рассевшийся, с пробитым бортом. С кормы слышался стон. Ребята бросились туда. Стонал Прокопович: правило на повороте размозжило ему грудь. В горле у него клокотало, лицо было страшное. Он пытался говорить. Ребята нагнулись к нему, стараясь его приподнять.
— Вы мне не поможете больше…— тихо произнес Прокопович. — Когда рассветет, возьмите сала, галет… Идите отсюда до Поворотного, держитесь берега… Море — справа. Надо дойти! Скажете, кунгасы пропали, продукты целы. Людей пошлют.
Он замолчал. Хотелось ему будто передохнуть, чтобы снова начать говорить. И мальчики ждали. Но он все молчал и молчал, а к утру, когда рассвело, совсем застыл. Ребята заплакали. Им было жалко Прокоповича и было страшно сидеть одним возле мертвого. Они принялись забрасывать тело Прокоповича снегом. Забросав, пошли искать Симонова. Может быть, он остался жив. Но нигде его не было. И он, должно быть, насмерть разбился об острые камни, повсюду торчавшие из воды. А море по-прежнему грозно качалось перед их глазами.
Ребята вспороли мешки, набрали галет и сала, как наказывал Прокопович, постояли над его снежной могилой и, запомнив место, зашагали на север.
По пути вдоль берега не раз встречались им обломки второго кунгаса. Значит, и он погиб в этот шторм.
Шли ребята дней шесть-семь. Они сами сбились со счета. Ветер все время дул в спину, но больше восьми километров в день им не удавалось пройти из-за снежных завалов.
Они шли на север. Глаза их воспалились от сверкания снега, веки распухли, белки налились кровью.
Снег скрадывал очертания местности. Идти было трудно. Снег набивался за воротник, в уши, в нос, в рот и таял, едва коснувшись разгоряченной кожи.
К концу дня свет становился умереннее, боль в глазах утихала. Тогда становилось веселее, и Шурка ободряюще говорил своему другу:
— Ну, Димка, ты не унывай, а иди, иди, иди!
— А сколько, Шурка, еще идти?
— Да немного уж… Вон тот мысок на Поворотный походит.
Димка совсем ослабел, усталость одолевала его, но все же он шел вслед за Шуркой, пробиваясь по снегу к тому же месту, на которое указывал его друг. Он верил ему, хотя мыса никакого не видел и даль была перед ним туманна.
Бывало, и в самом деле доходили они до мыска, но за ним виднелся еще такой же, даль опять терялась в дымке, а желанного поселка не было. Сменялись дни и ночи. И даже у Шурки не хватало сил. Они часами сидели на снегу. Они переставали ощущать холод, и им не хотелось вставать. Но, боясь замерзнуть, Шурка расталкивал Димку, и, не чувствуя ног, ребята снова поднимались и шли дальше.
Иногда на спусках они не шли, а скатывались вниз. На подъемах приходилось очень трудно. Наверх выползали в испарине и уставшие до изнеможения.
Сколько они прошли и сколько еще осталось идти, ребята не знали. Шурка утверждал, что до Тихой рукой подать, но и сам себе не верил. Ночью спать они боялись. Правда, ночью передвигаться было труднее, чем днем, но зато не болели глаза, а дороги все равно не было. Когда солнце, поднявшись высоко, грело землю, друзья выкапывали в снегу ямку и ненадолго засыпали в ней.
Так, может быть, они и дошли бы до Поворотного, если бы новое несчастье не обрушилось на них вдруг. Ветер повернул и стал дуть им в лицо, поднимая снег со скал и сбрасывая в ложбины.
Закрутились снежной пылью увалы. Поземка пошла перескакивать с бугорка на бугорок. И вскоре ветер усилился настолько, что трудно было уже сделать шаг. Ребята прикорнули за каким-то снежным гребнем, пригрелись и задремали.
Это было совсем недалеко от Поворотного, где в этот день Савелий Петрович и Колька-китаец — они теперь часто охотились вместе — решили заночевать в промысловой избушке, стоявшей одиноко за мысом.
Они развели огонь в печке, поужинали и затем, улегшись на нары, закрылись полушубками. Но заснули они только под утро.
С полуночи загудел разными голосами ветер в трубе, завыла вьюга. От ее порывов шаталась избушка, и слышно было, как громко шумел лес. Разбудила их тишина. Пурга стихла. Китаец встал первым, потянулся.
Он поискал глазами свою собаку. Та забралась в печь, улеглась на теплую золу и сладко спала. Колька растолкал ее. Собака вскочила, вся покрытая золой, и, подняв шерсть, собиралась отряхнуться. Колька выбросил ее за дверь.
Но оттуда послышались вдруг ее громкий лай и рычанье. Савелий Петрович прислушался.
Собака не унималась. Мужчины вышли посмотреть. Припадая на передние лапы, собака лаяла на что-то находившееся недалеко от избушки, по другую сторону снежного гребня, наметанного на утес. Ее смешная фигурка с толстыми лапами и большой головой ясно вырисовывалась на снегу. Мужчины направились к ней. Невдалеке от гребня что-то темнело.
Подошли ближе. Поспешно стали раскидывать снег. Под сугробом лежали два человека, тесно прижавшись друг к другу. Меховая одежда их была изорвана в клочья. Торбаса прохудились, и из дыр выглядывали ноги. Иссеченные ветром и снегом лица были одинаково темны, распухшие, воспаленные веки глаз плотно закрыты.
Сердце Савелия Петровича сжалось от страшной тоски: он узнал Шурку и Димку.
— Беда, Колька! — крикнул он.
С полчаса в избушке царило сосредоточенное молчание. Слышно было только тяжелое дыхание мужчин, растиравших ребят. Синева на телах скоро стала пропадать, кожа сперва порозовела, через некоторое время стала красной, потом багровой. Послышался прерывистый хрип; он сменился слабым стоном.
Ребята зашевелились. Савелий Петрович облегченно вздохнул.
Сняв с себя полушубок, он закутал в него Шурку. Колька одел сына Вихрова.
Взвалив ребят на плечи, мужчины пошли к поселку, перескакивая через сугробы, спеша как можно скорее дойти до больницы. Собака бежала за ними, виляя хвостом, стараясь попадать в следы человеческих шагов.
Пундык с китайцем стремительно ворвались к фельдшеру:
— Спирту, Николай Иванович, бинтов давай! Посмотри, что с ребятами!
Николай Иванович показал, куда положить ребят, раздел, внимательно выслушал, забинтовал обмороженные лица. Только тогда распрямился и посмотрел на Савелия Петровича.
— Ничего, выдюжат! Где вы их нашли?
— Около Поворотного. Должно быть, ночью их пурга остановила. До избушки не дошли.
— Около Поворотного… А остальные? — тревожно спросил фельдшер.
— Не знаем. Только ребят нашли, — развел руками Савелий Петрович.
Новость в поселке распространилась быстро. Едва успели уложить ребят на койки, послышался стук в дверь. У крыльца стояло несколько человек. По тропинке, полузанесенной снегом, вприпрыжку бежали еще люди.
Николай Иванович стоял в дверях. Он замахал руками:
