Лемони Сникет - Конец! (с иллюстрациями)
— Омерос прав, — присоединился к нему Калипсо. — Мы не должны ничего решать, пока не поговорим с Ишмаэлем. Пойдём отнесём все находки к нему в палатку.
Поселенцы закивали головами, а несколько островитян подошли к книжному кубу и принялись толкать его вдоль отмели. Это было нелегко, куб раскачивался на неровной поверхности. Бодлеры заметили, что нога у Кит резко дёрнулась вверх-вниз, и испугались, как бы их приятельница не свалилась.
— Стойте! — остановил колонистов Клаус. — Передвигать человека, который может быть серьёзно ранен, опасно, особенно если это женщина, да ещё беременная.
— Клаус прав, — подтвердил доктор Курц. — Я помню это с тех пор, как учился в ветеринарной школе.
— Если Магомет не идёт к горе, — проговорил Рабби Блай, и все островитяне сразу поняли, что он имеет в виду, — значит, гора придёт к Магомету.
— Но каким образом Ишмаэль доберётся сюда — ему же не дойти на больных ногах, — возразила Едгин.
— Его доставят сюда козы, — сказал Шерман. — Мы поставим его кресло на сани. Пятница, ты караулишь Олафа и Бодлеров, а остальные идут за нашим рекомендателем.
— Заодно прихватите с собой ещё сердечного, — попросила мадам Нордофф. — Пить хочется, а раковина у меня почти пустая.
Раздался согласный гул голосов, и островитяне отправились к острову, неся все предметы, найденные во время поисков. Через несколько минут они превратились в неясные фигуры на фоне туманного горизонта, и Бодлеры остались в обществе Графа Олафа и Пятницы. Девочка сделала большой глоток из раковины и улыбнулась троице.
— Не беспокойтесь, Бодлеры, — сказала она ободряюще. — Мы разберёмся. Я обещаю вам, этому ужасному мужчине откажут в приюте раз и навсегда.
— Я не мужчина, — захныкал Олаф изменённым голосом. — Я — особа женского пола с младенцем внутри.
— Комедиант, — буркнула Солнышко.
— Сестра права, — сказала Вайолет. — Ваш маскарад не сработал.
— Ну, вам же хуже, если я перестану притворяться, — фыркнул негодяй. Он все ещё говорил нелепым высоким голосом, но глаза у него между космами водорослей сверкали. Он завёл руку назад и достал гарпунное ружье с ярко-красным спусковым крючком и взведённым последним гарпуном. — Если я скажу, что я — Граф Олаф, а не Кит Сникет, так ведь я могу и вести себя как негодяй, а не как благородная личность.
— Вы никогда не вели себя как благородная личность, — запротестовал Клаус, — каким бы именем ни назывались. А оружие ваше нас не пугает — гарпун всего один, а на острове полно людей, которые знают, какой вы злобный и нелюбезный.
— Клаус прав, — сказала Пятница. — Лучше отложите оружие. В таком месте, как это, оно бесполезно.
Граф Олаф покосился сперва на Пятницу, потом на Бодлеров, открыл рот, словно собираясь сказать ещё что-нибудь коварное своим изменённым голосом. Но тут же закрыл рот и с отвращением поглядел на лужи вокруг.
— Надоело мне тут шататься, — пробурчал он. — Есть нечего, одни водоросли да сырая рыба, а все ценное утащили болваны в длинных халатах.
— Не вели бы вы себя так безобразно, — заметила Пятница, — могли бы жить на острове.
Бодлеры нервно переглянулись. Хотя бросать Олафа на отмели одного и казалось им немного жестоким, но и представить себе, что его могут пригласить на остров, было немыслимо. Пятница, конечно, не знала всего о Графе Олафе и лишь один раз столкнулась с его нелюбезностью, когда впервые его увидела, но Бодлеры не смели рассказать ей всю историю Олафа целиком, не поведав своей собственной, а они не могли предвидеть, что подумает Пятница об их нелюбезности и коварстве.
Граф Олаф внимательно посмотрел на Пятницу, как бы что-то прикидывая. Затем с хитрой усмешечкой повернулся к Бодлерам и протянул им гарпунное ружье.
— Пожалуй, ты права, — сказал он. — В таком месте, как это, оно бесполезно.
Он все ещё говорил изменённым голосом и при этом поглаживал наглядный признак своей фальшивой беременности, как будто в животе у него и впрямь рос младенец.
Бодлеры взглянули на Олафа, а потом на оружие. Когда в последний раз они дотрагивались до гарпунного ружья, предпоследний гарпун вылетел и убил благородного человека по имени Дьюи. Вайолет, Клаус и Солнышко не могли забыть, как Дьюи, умирая, погрузился в пруд, и теперь, глядя на негодяя, предлагавшего им ружье, они вспоминали, какое опасное и страшное это оружие.
— Нам его не надо, — сказала Вайолет.
— Опять какой-то из ваших фокусов, — проговорил Клаус.
— Никаких фокусов, — высоким голосом возразил Олаф. — Я отказываюсь от своих негодяйских привычек, я хочу жить с вами на острове. Мне очень горько слышать, что вы мне не верите. — Выражение лица у него было серьёзное, точно он и впрямь огорчён, но глаза при этом ярко блестели, как бывает у тех, кто собирается отпустить шутку.
— Враль, — буркнула Солнышко.
— Вы обижаете меня, сударыня, — отозвался Олаф. — Я такой же честный, как день длинный.
Негодяй использовал выражение совершенно бессмысленное. Одни дни бывают длинными, как, например, в разгаре лета, когда солнце светит действительно очень долго, или же во время Хэллоуина[5], когда день невыносимо долго тянется в ожидании того, когда придёт время надеть маскарадный костюм и начать требовать конфет у незнакомцев. А бывают короткие дни, особенно зимой или когда занимаешься чем-то приятным, например читаешь интересную книжку или идёшь за случайным прохожим, чтобы выяснить, куда он направляется. Словом, если кто-то такой же честный, как день длинный, значит, о честности и речи нет. Дети с облегчением увидели, что Пятницу не сбило с толку Олафово нелепое выражение и она сурово сдвинула брови, глядя на негодяя.
— Бодлеры говорили мне, что вам нельзя доверять, и я сама вижу, что это правда. Оставайтесь здесь, Олаф, пока не вернутся остальные, тогда мы решим, что с вами делать.
— Я не Граф Олаф, — запротестовал Олаф. — А нельзя ли мне пока глоточек вашего кокосового зелья, которое тут упоминали?
— Нет, — отрезала Пятница и, повернувшись к негодяю спиной, принялась задумчиво разглядывать книжный куб. — Я никогда не видела ни одной книги, — призналась она Бодлерам. — Надеюсь, Ишмаэль согласится их оставить.
— Не видела ни одной книги? — изумилась Вайолет. — А читать ты умеешь?
Пятница быстро оглядела прибрежную отмель и коротко кивнула.
— Да, — сказала она. — Ишмаэль был против того, чтобы нас обучали, но профессор Флетчер не послушался и устраивал тайные занятия для тех, кто родился уже на острове. Иногда я практикуюсь, рисуя буквы на песке палочкой, но без библиотеки мало чего достигнешь. Я надеюсь, Ишмаэль не предложит, чтобы козы оттащили все эти книги в чащобу.
— Даже если предложит, вы не обязаны выбрасывать их, — напомнил Клаус. — Он же не станет принуждать тебя.
— Да, знаю. — Пятница вздохнула. — Но когда Ишмаэль что-то предлагает, все соглашаются, а такому давлению окружающих трудно не поддаться.
— Мутовка, — напомнила Солнышко и достала из кармана этот предмет кухонной утвари.
Пятница улыбнулась младшей из Бодлеров, но быстро запихала мутовку назад ей в карман.
— Я дала ею тебе, потому что ты сказала, что любишь готовить. Нехорошо подавлять твои интересы только из-за того, что Ишмаэль считает кухонную утварь неуместной. Вы ведь не выдадите меня?
— Нет, разумеется, — отозвалась Вайолет. — Но ведь и запрещать тебе читать тоже нехорошо.
— Возможно, Ишмаэль не будет против, — сказала Пятница.
— Возможно, — согласился Клаус. — Иначе мы попробуем сами оказать некоторое давление на окружающих.
— Я не хочу раскачивать лодку. — Пятница нахмурилась. — После того как погиб мой отец, маме всегда хотелось, чтобы я росла в безопасности, поэтому мы не вернулись назад в большой мир, а остались здесь, на острове. Но чем старше я становлюсь, тем больше у меня появляется тайн. Профессор Флетчер тайно научил меня читать. Омерос тайно научил меня бросать камешки в воду, хотя Ишмаэль считает это опасным. Я тайно дала Солнышку мутовку. — Пятница похлопала рукой по деревянному ящику и улыбнулась. — А теперь у меня есть ещё одна тайна. Глядите, что я нашла, — вот оно, лежит свернувшись в деревянном ящике.
Все это время Граф Олаф помалкивал и только следил злобным взглядом за детьми, но, когда Пятница показала свою находку, он испустил вопль ещё более пронзительный, чем его поддельный голос. Однако Бодлеры никакого вопля не испустили, хотя Пятница показывала на нечто устрашающее — чёрное как смоль и толстое, как канализационная труба, и оно вдруг раскрутилось и с быстротой молнии метнулось в сторону детей. И даже когда утреннее солнце осветило разинутую пасть и острые зубы, Бодлеры все равно не завопили, а только подивились тому, что их история развивается снова вопреки ожиданию.
