Владимир Файнберг - Завтрашний ветер
И мы как побежим к лесу! Вот за эти минуты я испортил себе сердце на всю жизнь.
…Костёр угас. Владилен Алексеевич сидел, оперев подбородок о палку, и с любопытством глядел на старика.
— Ну и убежали? — спросил я.
— Как видишь, — улыбнулся старик. — Меня только пулей в бедро задело, а Пётр вообще цел остался. Самое неожиданное, что, когда мы кубарем слетели в овраг, который оказался перед лесом, там сидели наши — целая группа разведчиков из морской пехоты.
Старик замолчал, допил свой остывший чай, а Владилен Алексеевич сказал:
— Для меня самое интересное в вашей истории — поведение Петра. Вот уж действительно нашёл время сомневаться! Запомни, Валерка, «сомнения — предатели, они проигрывать нас часто заставляют там, где б могли мы выиграть, мешая нам попытаться». Это не я придумал. Это сказал Шекспир — великий умница, английский писатель.
— Он, конечно, был умный, — сказал старик, — только я до сих пор не понимаю, чего так долго сомневался Гамлет. Дело было ясное.
— Это вы насчёт дяди Клавдия? — спросил Владилен Алексеевич. — Но разве можно основывать приговор на показаниях призрака, пусть и родного отца?
Тут они начали говорить про этого Шекспира и совсем непонятных людей. Я почувствовал себя дураком, потому что ничего про это не знал.
Я разозлился и прошел сквозь кусты под иву к удочкам старика. Его поплавки стояли посреди Гниловода, как прежде.
Я выбрал все три его удочки и укоротил лески.
— Дяденька рыболов! — позвал я старика. — Подите‑ка сюда!
Когда он подошёл вместе с Владиленом Алексеевичем, я успел наживить червя и закинул одну удочку так, что поплавок закачался в воде рядом с моими ногами.
— Глядите, — сказал я, — ловить надо здесь, под самым берегом.
Клюнуло сразу. Я подсек большого рыбца.
Старик засмеялся и побежал в свою палатку за подсачком.
Я поймал ему ещё двух рыб, потом мы сложили наши вещи, попрощались со стариком и поплыли дальше.
Глава 17
Гроза над рекой
В этот раз сидел на вёслах я сам. Потому что Владилену Алексеевичу понравилось, как я научил старика ловить рыбу на своём месте. Я вправду увидел, что ему понравилось. И мне захотелось показать ещё, как я гребу.
Ведь это Владилену Алексеевичу было с самого начала интересно смотреть на реку и берега второго острова, а я всё это и так видел каждый день. Для меня настоящее путешествие началось только теперь, когда мы поплыли дальше вниз по реке.
Я ещё раньше рассказывал Владилену Алексеевичу, что, говорят, есть острова со своими озёрами и даже речками. Он посмотрел по своей карте, и мы решили плыть сразу к четвёртому острову мимо длинного третьего, который сейчас виднелся далеко впереди. До четвёртого острова было, наверное, целый день хода, да и то если грести без перерыва.
Я грёб изо всех сил.
Владилен Алексеевич сидел на корме и чего‑то писал в свою тетрадь.
Мне стало обидно, что он не глядит, как я гребу.
— Чего это вы всё пишете? — спросил я, будто ни разу не заглядывал в тетрадь, и вдруг увидел, что он покраснел. Краска сразу залила всё лицо и даже лоб.
Владилен Алексеевич сначала захлопнул тетрадку, а потом снова раскрыл. Краска сошла с его лица.
— Видишь ли, Валерка, в жизни крайне важно точно выбрать дело, которым будешь заниматься. Пусть это будет самое трудное дело, но чтобы захватывало целиком. Понимаешь? Я всегда думал, что для меня такое занятие — кино. Но вот когда со мной случилась эта штука и я узнал, что болезнь неизлечима, я стал писать стихи. Я понял, что всё, что думаю и чувствую, в кино мне так не выразить, как в стихах.
— Почему? — спросил я и снова подумал, что ему осталось мало жить.
— Да потому, что кинофильм делают много людей: автор сценария, редакторы, актёры, операторы и ещё много народа. Ты сам видел. А мне хочется успеть сказать о многом. Ведь обидно, умрёшь — никто и не узнает, о чём ты думал…
— А о чём это вы думаете? — спросил я и даже перестал грести.
— О тебе, который будет жить после меня, — он сунул тетрадку в рюкзак и глянул наверх, — и о том, что сейчас грянет дождь.
Я и не заметил, что небо стало совсем тёмным. Потянуло холодом.
Я поглядел вперёд. Третий остров только ещё показался…
— Давай‑ка поменяемся, — сказал Владилен Алексеевич. — Надо успеть догрести.
— Сам догребу, — ответил я и сильно замахал вёслами, обрызгав Владилена Алексеевича.
— Не бузи, Валерка, по–моему, гроза будет нешуточная, а нам надо успеть ещё палатку поставить.
— А я грозы не боюсь, — сказал я и почувствовал, как по затылку стукнула первая капля.
И сразу река вокруг лодки закипела от дождя. Сверкнула молния.
Владилен Алексеевич протянул мне брезентовую куртку с капюшоном и сам надел такую же, только побольше.
Тут шарахнул гром, да так, что я чуть не выпустил из рук вёсла, чтоб зажать уши. Дождь заливал и реку, и лодку, и нас в лодке.
Я грёб, грёб и грёб, пока не оглянулся на третий остров. Он был уже близко. В заливе среди камышей по колено в воде стояла цапля. Она была белая–белая и стояла на одной ноге.
— Глядите, Владилен Алексеевич! — крикнул я. — Цапля! Я такой белой никогда не видал!
— Это потому, что стало сумрачно. Чем темней, тем ярче светит белое, — сказал он, вытирая воду с лица. — Правь скорей в эту бухточку!
Цапля взмахнула крыльями и медленно полетела над кустами и деревьями. А наша лодка въехала носом в камыш. Мы пристали к острову.
Я выпрыгнул на берег и помог вылезти Владилену Алексеевичу. Дождь бил прямо по глазам. Мы поскорей схватили рюкзак и палатку и кинулись в заросли кустов и деревьев, потому что над островом всё время сверкали молнии и я боялся, чтоб нас не убило.
Наверное, и Владилен Алексеевич боялся, потому что он тоже спешил, неуклюже опираясь на палку. Мы уходили всё глубже и глубже в лес. Мокрая ветка больно хлестнула меня по подбородку.
— Давайте здесь, — сказал я, но гром перебил мои слова.
Я потянул Владилена Алексеевича за рукав куртки. Он оглянулся, и я увидел, какое радостное и весёлое у него лицо.
— Здесь палатку! — крикнул я.
Он помотал головой:
— Негде. Кусты.
Вокруг вправду были одни мокрые заросли, только мне показалось, что он этому рад.
Мы пробирались всё дальше, разгребая листья, как воду.
— Смотри! — Владилен Алексеевич дёрнул меня за плечо.
Лес кончился. На полянке стоял большой сарай. Ворота его были раскрыты. Мы кинулись туда.
Внутри никого не было. Посреди грудами лежала чуть подвядшая трава.
Мы бросили наши вещи, содрали с себя мокрые, дымящиеся от жары куртки и повалились на сено. Дождь лупил по крыше, раскатывался гром, а здесь было сухо и вкусно пахло летом, лугами…
— Здорово нам повезло! — сказал я и хотел кувырнуться через голову, да не вышло.
— Ещё как! — согласился Владилен Алексеевич и сильно потянул носом душистый воздух.
— А мы ведь не хотели сюда, на третий остров, — сказал я.
— Пришлось, — ответил Владилен Алексеевич. — Путешествие не бывает без неожиданностей. В этом вся прелесть. Иначе было бы тошно путешествовать. Как ты думаешь?
И вправду я нисколько не жалел, что нас сюда занесло; мне даже захотелось поспать.
Я обошёл весь сарай. В одном месте у стены стояли три косы и грабли. В другом было сломанное весло. Слева у входа лежала груда хвороста.
— Давайте разожжём костёр! — сказал я.
Но мне никто не ответил.
Владилен Алексеевич спал на сене. Брови его были сведены, будто ему было больно, а губы улыбались…
Дождь всё так же одинаково тарабанил по крыше сарая.
Я зевнул и тоже улёгся спать.
…Когда я проснулся, у входа трещал костёр. В котелке что‑то фыркало и дымилось.
Владилена Алексеевича видно не было.
Я прислушался. Гром перекатывался где‑то вдалеке. Я встал и подошёл к выходу. Дождь кончился.
В котле кипела пшённая каша.
— Владилен Алексеевич! — крикнул я в лес.
— Я здесь, — тихо послышалось слева.
Я оглянулся. Владилен Алексеевич сидел совсем рядом на пеньке какой‑то один–преодин. Мне захотелось спросить, а есть ли у него родные.
Где‑то, должно быть у нашей пристани, два раза прогудел пароход.
— А я заснул, — глупо сказал я.
— Сейчас будем ужинать, — отозвался Владилен Алексеевич. — Уже, наверное, девять. Я часы в сарае оставил.
— Полдесятого, — сказал я, помешивая кашу. — «Комаров» только прогудел.
Владилен Алексеевич удивился.
За ужином я рассказал ему, как узнавал время, когда жил в своём тайнике.
