Алексей Югов - Черный дракон
— Вот тебе и негорячий!
— Да. И он всегда так,— продолжала Маруся.— Сначала ничего не почувствует человек, а потом — ожог. Даже если 10 минут ампулку с радиевой солью подержишь, — все равно. Этот ученый потом говорит Марии Кюри и Пьеру, после того как пострадал от радия: «Хоть я и сердит на него, а все-таки люблю...» Радиевы лучи сквозь человеческое тело проходят, ими самую страшную болезнь лечат — рак...
Маруся замолчала, как будто не зная, что еще рассказать ребятам про радий.
— Ну, а Кюри что? — спросил Ершов.
— Кюри? Ей нобелевскую мировую премию дали. Весь мир про них узнал. Знаменитее их уж никого на свете не было... Все с ними познакомиться хотели... Французский министр присылает Пьеру Кюри орден Почетного легиона... Уж самая высшая у них награда... А он отказался и написал письмо: «Вы лучше мне никаких наград не давайте, а постройте лучше лабораторию, а то мне работать негде...»
— Вот черти полосатые! — воскликнул Бутылкин.— Да неужели они все еще им лаборатории не построили?
— Нет.
— Ну и ну!
— Да. А уж с ними и короли, и принцы, и президенты — все рады были познакомиться. А если бы они патент захотели взять, то богаче были бы всех американских миллионеров...
— Не захотели наукой спекулировать, — заметил Ершов.
— Им от американских корреспондентов житья не было: так и гонялись повсюду. Один раз оба они: и Мария Кюри и Пьер — отдыхали в деревне с детьми вместе. Один корреспондент их разыскал. Подходит к дому и видит: сидит какая-то женщина на каменном крылечке в простом ситцевом платье и высыпает из туфли песок. Он подходит и спрашивает:
— Здесь живут профессор Кюри и профессорша Кюри?
— Да.
— А можно ее видеть?
— Пожалуйста. Это я.
Так он так и отступил! Ему, наверное, казалось, что она какая-нибудь особенная и одета как-нибудь по-особенному, а она разулась и песок из туфли вытряхивает!..
— Они и сейчас живы оба? — спросила Катя.
Маруся покачала головой:
— Нет. Мария Кюри — та совсем недавно умерла. Уж старая. А Пьера Кюри вскоре после того, как они радий открыли, раздавило грузовой повозкой. Они только что накануне из деревни вернулись; ездили туда всей семьей, с девочками, гуляли там, насобирали цветов... И вот он шел с одного заседания, шел и задумался... А в это время повозка... Кучер не удержал... Пьера Кюри сшибло с ног. Повредило ему голову... Он так без сознания и умер... А в рабочем кабинете
у него еще те самые лютики не успели завянуть, которые он со своими девочками в деревне насобирал...
Наступило молчание.
— Ну, а извозчику этому было что потом?
— Не знаю... Как будто ничего: не мог сдержать лошадь, и все...
— Таких расстреливать надо! — мрачно сказал Ершов, взмахнув крепко сжатым кулаком.— Что он не видел, что человек идет и задумался, не слышит ничего?!
Долго молчали ребята. Потом Катя Зайцева сказала, глубоко вздохнув:
— Да уж все равно Пьера-то Кюри не вернешь этим...
И опять замолчали...
— А ведь у вас на дворе негде лабораторию-то устроить, — сказал Бутылкин.
— Ну, почему?..— возразила ему Катя.— Найдем...
— Негде! — решительно заявил Чемпион.— Разве только фанеры добиться и к стене сарая пристройку, а? Как ты думаешь?
Катюша Зайцева не отвечала.
Ершов нахмурился, посмотрел на Марусю.
— Чепуха! — сказал он вставая. — Никакой фанеры, никакой пристройки — ничего не надо! Есть у них помещение для лаборатории.
— Где же это?! — вскричал Миша Бутылкин.
— Голубятню Васьки Крапивина знаешь?
— Знаю.
— Ну вот. В голубятне.
— А голуби?
— Лаборатория будет, — значит, голубей не будет.
— Так он же нас близко не подпустит!
— Подпустит!..
Но Бутылкин очень и очень сомневался:
— Да он же и в кружке-то нашем не состоит.
— Это не важно. Зато в моем звене! — возразил Ершов.— Поговорю с ним — запишется.
— Думаешь, и голубятню освободит?.. Да никогда! Он погибнет за своих турманов.
— Ерунда. Мы с Васькой друзья. Если я его очень попрошу, — сделает. Да и он все-таки неглупый парень: поймет, что пора бросить
это дело... Да и пионер же он... Ничего! Согласится Василий. Это уж не ваша забота. Беру это на себя! — решительно заявил Ершов.
Ребята расстались.
17В этом году Вася Крапивин спаровал своих птиц раньше обычного дней на десять — на двенадцать, а теперь уж начинал раскаиваться, потому что стояли еще холода, и он опасался за жизнь и здоровье молодняка.
Но что было делать, если с началом таяния снегов Васей Крапивиным овладевало нестерпимое желание поскорее открыть весенний круг радостей и забот голубевода начиная с момента, когда, натаскав в гнездо стебли, солому, перья, голубь глухими, стонущими звуками зазывает туда голубку, а если она упрямится, не хочет насиживать, то слегка клюет ее, и кончая незабываемыми днями, когда подросшие молодые, еще не научившиеся как следует подбирать корм, бегают за старыми и, хлопая крыльями, выпрашивают у них зерна?
А между этими двумя пределами разве тиха и безмятежна жизнь хозяина голубятни? Конечно, если он настоящий, а не такой, как бывают некоторые: сегодня у него голубятня, а завтра, поглядишь, побывал он в Зоопарке, насмотрелся там всякой всячины и сейчас голубей своих на птичий рынок, а заводит себе аквариум или же белых мышей.
Нет, Вася Крапивин был не из таких. Он вел голубей уже три года, и хотя долгое время у него не было ни одной редкой птицы и держал он их исключительно для гона, — он и невзрачных своих турманов и чистых белопоясых нежно любил и не ослабил за ними ухода даже и тогда, когда стал обладателем черного дракона.
Памятуя, что птица любит чистоту, он мыл своих голубей в теплой воде с мылом не менее трех раз в лето. В этом деле ему помогала Катя Зайцева: одному было трудно. В жаркий день Вася выносил на двор табуретку, а помощница его— таз, кувшин и примус. Из всех девочек
двора только одной Кате разрешили брать на улицу такую ценную и необходимую в хозяйстве вещь, как примус.
Первое время Крапивин очень смущался под взглядами любопытных, особенно когда на их счет с Зайцевой отпускались какие-нибудь насмешливые замечания. «Уж лучше бы мне одному как-нибудь обойтись или пригласить кого-либо из мальчишек, а то вот будут теперь дразнить», — думал он, хмурясь, и от этих мыслей все движения его становились неуклюжими, слишком резкими, в то время как при мытье голубя нужно особенно бережно и держать его и раздвигать перья, а то можно так помять, что потом это отразится на полете.
Однажды Катя смотрела, смотрела, как неловко обращается он с птицей, затем, ни слова не говоря, поставила на землю кувшин, из которого она поливала голубя водой, и протянула за голубем руку.
Вася не понял ее движения.
— Ты чего? — спросил он.
— Дай сюда,— сказала она, — я буду мыть, а ты — поливать.
И она взяла у него птицу да так хорошо, с такой сноровкой, как будто опытный любитель: лапки голубю она зажала между указательным и средним пальцами правой руки так, что брюшко пришлось на ладонь, а большой палец лег на крестец птицы; в таком положении голубь не сделает даже ни малейшего движения, чтобы освободиться.
Левой рукой Катя закрепила гребенкой волосы и, ни на кого не обращая внимания, принялась за мытье голубя. Пальцы ее проворно и в то же время легко бегали по его оперенью, перебирая и глубоко разнимая перышки, так что видна была нежная кожа. Таким образом теплая мыльная вода забегала повсюду, растворяя жирную смазку и удаляя ее вместе с грязью.
Вася поливал из кувшина. Затем, осторожно отжав воду из разбухшего оперенья, Катя осушала голубя и сажала его в чистый ящик, устланный тряпками, потом принималась за другого.
Так постепенно, видя, как спокойно и просто относится к сотрудничеству с ним Катя Зайцева, как совсем не обращает она внимания ни на какие насмешки, Вася Крапивин и сам перестал стыдиться товарищей, и теперь можно было иногда услыхать в жаркий день, как, сделав рупор из рук, он кричал на весь двор так, чтобы слышно было у Зайцевых на третьем этаже:
— Зайцева, иди голубей мыть!
Благодаря такому уходу голуби Васи Крапивина совсем не страдали от паразитов, этого бича многих голубятен.
Благополучно было и насчет весьма распространенных голубиных болезней. Но вот этой весной почти неизлечимый «гнилец» унес одну старую голубку. К несчастью, это была самая лучшая кормилка, выкармливавшая не только своих, но и чужих птенцов. Вася Крапивин был в отчаянии. Молодняку грозила гибель. Крапивин попробовал было прибегнуть к помощи стеклянной капельницы. Он опрокидывал голубенка на спину и, держа его в левой руке, слегка раскрывая ему клюв левым указательным пальцем, правой рукой вкладывал в рот голубенка капельницу и выдавливал из нее жидкую пшенную кашу, слегка подсоленную и присыпанную мелким песком.
