Евгений Титаренко - Четверо с базарной площади
— Ты что здесь делаешь?
Фат рванулся и уже хотел вцепиться в эту руку зубами, но увидел милиционера перед собой и сделал безразличное лицо. Его неожиданный противник был высок и могуч — вступать с ним в единоборство было явно не по силам Фату.
— Играю! Что делаю! — сказал Фат.
— По чужим дворам играешь? Я за тобой от самого моста наблюдаю. Ты не из тех ли, приятель, что железнодорожника вчера избили? А ну, идем-ка…
Фат выдернул руку.
— Кто-то избивает, поймать не можете, а я буду идти с вами!
Милиционер стиснул ему локоть и вывел со двора через калитку.
— Идем, идем…
Фат метнул взгляд в одну сторону, в другую — мужика нигде не было.
— Отпустите! — снова рванулся Фат. — У меня своих дел хватает — с вами ходить! Может, у меня сейчас как раз самое главное дело!
— Если будешь трепыхаться, — сказал милиционер, — поведу до самого отделения вот так… за плечо. Если будешь идти спокойно, пойдем рядом, вроде встретились знакомые — и гуляем. Понял? Не вздумай бежать.
— Идемте быстрей тогда! — обозлился Фат.
Но милиционеру спешить было некуда.
Пока шли, пока в приемной милиции Фат ждал вызова к дежурному, пробежало много минут.
А дежурным оказался тот самый капитан, что приезжал к убитому полковнику.
— О! — обрадовался он при виде Фата. — Старый знакомый! За что тебя?
— А я откуда знаю, за что! — ответил Фат. — Цапают на улице кого попало да еще плечи жмут! А кого надо цапнуть — гуляют!
— Кто гуляет? — спросил капитан.
— Все! — сказал Фат. — Корявый гуляет! И другие…
— Ну, может, они не все время будут гулять… — Капитан засмеялся, что еще больше не понравилось Фату. — Сержант! — крикнул капитан в дверь. — За что вы его взяли?
— Да вот, товарищ капитан, лазал по дворам… Я решил на всякий случай, думаю: из тех, может, из вчерашних…
— За этого я ручаюсь, сержант. Он не из тех. И впредь не ведите в милицию кого попало… Выпустите его.
Фат даже не попрощался, выходя из кабинета.
На улице он что было мочи пустился бежать назад, к Бурьянову переулку, метнулся в одну сторону, в другую… мужика в болотных сапогах нигде не было.
— Ми-ли-ция! — неистовствовал Фат на третьем этаже бывшего мужского монастыря, рассказывая о своих приключениях. — Кур ловить — и то умеючи надо! Так хорошо шло все!.. Ведь он, гад, следы запутывал! Теперь ищи ветра в поле… Сидят, хаханьки разводят!
Но ругаться Фат мог сколько угодно, а мужика в болотных сапогах надо было искать заново.
Результаты наблюдения Сливы
Пост у карт подходил Сливе как нельзя лучше.
Прятаться целый день в толпе сменяющихся посетителей было глупо — это сразу же вызвало бы подозрение. Слива не заметил, когда выбилась у него из-под кепки челка, и стоял, задрав голову, буквально в двух шагах от парня, который метал карты, лишь время от времени меняя свою позицию, когда его толкали в бок или в спину.
Парень, худой, щербатый, в потертой кожанке и в шляпе с изогнутыми во всех направлениях полями, настолько привык к присутствию Сливы, что даже подмигнул ему в короткой передышке между клиентами:
— Учишься?
Слива с готовностью кивнул.
— Ну, гляди, учись! Все кусок хлеба на старости лет! — Показывая щербатые зубы, парень захохотал. — Эй, отчаянные, налетай, кто озолотиться хочет! Ловкость рук, никакого мошенства! Все на ваших глазах, товарищи!
Торчать весь день на одном месте было, в общем-то, скучно. Слива часто и грустно дул в свой платок. Даже развернул его и сложил заново, поскольку две прежние стороны осьмушки сделались уже черными от карманов.
Люди подходили и уходили, оставляя щербатому парню две-три десятки. Но большинство подолгу держали руку за пазухой, то чуточку вынимая ее, то засовывая глубже, краснели, топтались на месте и делали то шаг вперед, то шаг назад.
Те, которые, повернувшись, уходили прочь от карт, начинали вдруг радостно улыбаться, как будто деньги, что остались у них в кармане, — не собственные, а дареные.
Мимо прошел Сергей Васильевич с Аркашей, сыном заведующего базаром. Предмет Сливиного поклонения был, как всегда, красив и недоступно равнодушен.
Из-под бинта на левой руке у Сергея Васильевича высовывались одни пальцы.
— Куда вы с отцом смотрите… — сказал Аркаша Сергею Васильевичу, не глянув на щербатого парня и все-таки заметив его.
Сергей Васильевич круто повернулся.
— А ну марш отсюда! — крикнул он так, что парня будто подняло ветром в воздух. — Последний раз предупреждаю! Чтоб духу не было!
Слива обрадовался, что пришел конец игре. Но едва Сергей Васильевич и Аркаша сделали шаг в толпу — щербатый, подмигнув Сливе, опять уселся на свою скамейку и привычным движением перекинул карты с места на место.
— Начальство обязано следить за порядком, — объяснил он Сливе, — мы обязаны слушаться и делать свое дело! — Парень опять засмеялся. — Ну, кто хочет озолотиться! Ловкость рук и никакого мошенства!
Все это тянулось почти до закрытия базара.
Лишь после того как щербатый сунул карты за пазуху, Сливе немножко повезло.
— Ну-ка, малый! За ученье деньги платят! Бери амуницию!
Слива не заставил уговаривать себя. Подхватил табурет и скамейку, воззрился на щербатого в ожидании новых приказаний.
— Куда бы нам сбагрить это на пару дней… — вслух прикинул щербатый. — Двигай за мной! Машутка! — постучал он в дверь зеленого ларька, что примыкал одним боком к тиру.
Машутка выглянула.
— Прими на хранение. Век благодарен буду.
Но Машутка, лет пятидесяти — шестидесяти, разразилась такими длинными проклятиями, что Слива на месте щербатого тут же удрал бы: «Одному то, другому то!.. Черти окаянные!..»
А щербатый дождался, когда она выдохнется, и сунул табурет со скамейкой в приоткрытую дверь.
— Последний раз, Машок. Клянусь честью старого жулика.
Женщина хлопнула дверью. Но табурет и скамейка остались у нее.
— Порядок, — заключил парень и, достав из кармана рублевку, дал ее Сливе. — На конфеты.
Слива хотел было заявить, что он не нищий, но вовремя вспомнил про конспирацию и с рублевкой в руке рассеянно уставился в спину парня.
А тот задержался у тира.
— Честь труду, Арсеньич!
— Здоров… — будто нехотя отозвался Арсеньич.
— Не пойдешь — по махонькой?
— Нет. Со вчерашнего не пью.
— Как знаешь.
— Да, — сказал Арсеньич, — Купец велел к Толстому зайти.
Слива замер, чувствуя, что подслушал наконец что-то существенное.
— Лады! — беззаботно отозвался щербатый. — Время будет — зайдем. Во! — показал он на Сливу. — Смена подрастает! Золотые ребята!..
Слива шмурыгнул носом и пошел домой. От ворот монастыря он видел, что его «учитель» направился к одному из открытых еще ларьков.
Дроля
Раньше Генка ни разу не видел этого человека на базаре. Либо он редко появлялся там, либо делал это незаметно. Торгашей Генка знал всех, и знал таких, как Банник, — они толклись в очередях около магазинов и обязательно собирались где-нибудь неподалеку от вокзала к семи часам вечера, когда приходил единственный пассажирский поезд.
Генке хотелось еще раз как следует разглядеть лицо неизвестного, но до поры до времени он решил благоразумно воздержаться от этого, стараясь не выпускать из виду широкую, туго обтянутую новеньким черным бушлатом спину. Такая же новенькая, с черным верхом и с козырьком, обрезанным до нескольких миллиметров, фуражка едва держалась на круглом затылке неизвестного. Бушлат и фуражка были, видимо, куплены с рук у какого-нибудь «рэушника», потому что эмблемы отсутствовали, да и годами Генкин подопечный уже давно перерос ремесленников. Было ему лет около тридцати.
Возбуждение, что овладело Генкой в первые минуты, уже прошло, однако напряжение осталось, и Генка с утроенным вниманием подмечал каждую деталь в неизвестном: от сильной короткой шеи, которую теснил воротник бушлата, до начищенных кремом сапог «гармошкой» и слегка прихрамывающей походки (хотя это почти нельзя было разглядеть в неторопливой поступи незнакомца).
Выиграв сотню, он не стал задерживаться на базаре. Должно быть, так он поступал всегда, чтобы не примелькаться. Генка едва поспевал за ним, когда он пробирался через толпу к выходу, тем более что Генка не забывал об осторожности и шел как бы сам по себе, немного стороной, задерживаясь около разложенных на земле товаров и нарочито озираясь на каждый призывный крик торгашей, как делал он это раньше.
У выхода незнакомец остановился, чтобы купить «беломор». Глянул на яркое солнце, снял фуражку, подставив голову под теплые лучи, и, держа фуражку в руке, закурил.
Генка тем временем вышел за ворота и втерся между лошадьми на стоянке подвод.
