Валентин Новиков - Ущелье белых духов
Марат торопливо вскинул ружьё и выстрелил, прежде чем Виталька успел раскрыть рот.
Журавлиный строй даже не дрогнул. Птицы гордо плыли в холодной недоступной высоте, рассыпая звонкие печальные клики.
Виталька пожал плечами.
— В облако попал. Попробуй ещё раз.
Марат снова выстрелил.
Второй выстрел также не потревожил птиц.
— Ты бы по своей шапке сперва попробовал, — весело рассмеялся Виталька.
— Что ты смеешься? — обиделся Марат. — Их только из зенитной пушки достанешь.
Рэм, обеспокоенный выстрелами, глядел на журавлей и нервно скулил.
Виталька из крайней правой ячейки патронташа достал патрон, вложил его в правый, нарезной ствол.
Целился он долго, опустил ружьё, перевел дыхание и снова прицелился. Прогремел выстрел.
Журавли продолжали свой спокойный полёт.
— Это и тебе не по зубам, — сказал Марат, глядя вверх, и вдруг ахнул. Журавль, летевший последним, внезапно остановился, покачнулся и стал косо, медленно падать.
Виталька сам не ожидал, что попадёт. Он стоял и, сам себе не веря, глядел на падающую птицу. А Рэм, ломая кусты, уже бросился вперёд.
Ребята бежали довольно долго, пока не услышали визгливый лай собаки. Рэм прыгал вокруг раненого журавля. Журавль бешено колотил огромным крылом, другое, раненое, волочилось по земле. Рэму несколько раз досталось по голове, он отскакивал и остервенело лаял.
Журавля с трудом удалось связать. Он громко вскрикивал и пытался дотянуться до ребят клювом.
В посёлке за ними увязалась толпа ребятишек. Они отчаянно вопили: «Журка! Журка! Живой журка!»
Журавля Виталька посадил в сарай. Насыпал ему зерна.
Он уже сожалел, что подстрелил эту птицу.
Вечером пришёл с работы отец. Дорогой ему, как видно, кто-то сказал, что Виталька подстрелил журавля.
— Неужто влёт сбил? — спросил он.
Виталька кивнул.
— Силён. Никогда не ел журавлиного мяса?
— Не-ет…
— Мать изжарит. Дедушка, помню, как-то раз тоже убил журавля. Тебя тогда ещё и на свете не было.
— Папа, пусть он живёт, — попросил Виталька. — Может, крыло заживёт, отпустим…
— Вот дурачок. Да в нём мяса на неделю. И суп и жаркое. А прирежу его я сам по всем правилам.
Виталька понимал, что отец прав. Но отчего-то было тягостно и тоскливо.
Уснул он поздно. И во сне видел, как раненый журавль колотил огромным крылом. Как звуки колокольчиков, долетали до его слуха журавлиные крики. В какие страны они летели? Через какие моря понесли бы этого журавля огромные крылья?
Рано утром прибежала Анжелика.
— Виталик, покажи журавлика, — попросила она.
— Пойдём. — Виталька взял ключ, но сарай не был заперт на замок. Виталька осторожно приоткрыл дверь.
Журавль лежал, подвернув крыло, с перерезанным горлом, возле него была нетронутая горка зерна.
Анжелика долго смотрела на мёртвую птицу, потом повернулась и молча пошла домой.
3
Зимой Рэму исполнилось десять месяцев. Он вырос и окреп. В глазах его не осталось щенячьего добродушия, они смотрели злобно и настороженно. Каждый день пёс провожал Витальку в школу и приходил встречать. Он терпеливо сидел у ворот школы, огромный, лохматый, неприступный. Собаки после нескольких драк трусливо обходили его. Медвежий рёв и волчьи клыки Рэма отпугивали каждого, кто отваживался поближе подойти к нему.
Однажды Виталька после уроков подошёл к Рэму, ждавшему его возле ворот, и увидел на снегу кусок колбасы. Рэм не тронул её. Виталька давно уже приучил собаку не брать пищу из чужих рук и не удивился. Но что-то заставило его поднять колбасу. Он осмотрел её, переломил. В колбасе было несколько тонких швейных иголок.
«Жора», — сразу догадался Виталька.
Застёгивая на ходу пальто, из школы выбежал председатель совета отряда Вадик Скопин.
Виталька остановил его и показал ему иголки.
— Ух ты! — Вадик даже присвистнул. — Кто же это?
— А ты не догадываешься? Иванов, кто ещё? Его сегодня не было в школе.
— Слушай, Виталька, — Вадик потащил Витальку за рукав, — надо его обсудить.
— Сколько можно обсуждать? — махнул рукой Виталька. — Надо вытолкать в шею из класса и больше не пускать.
— Дело… Пошли в школу, пока ребята не разбежались.
На другой день, как только Жора вошёл в класс, Виталька подошёл к нему и сунул под нос колбасу, утыканную иголками.
— А ну отойди, — тихо сказал Жора. Он давно уже разговаривал со всеми тихо и спокойно, но смотрел при этом так, что перед ним расступались.
— Ладно, давай проваливай из класса, — так же спокойно ответил Виталька.
— Чё? — насмешливо сморщил лицо Жора.
— Проваливай, говорю, из класса.
Жора с улыбкой потянулся пятернёй к лицу Витальки. Но в ту же минуту его подхватили и, раскачав, выбросили из класса. Жора ударился головой о дверной косяк и тяжело грохнулся на пол.
— Зайдёшь, будет хуже! — крикнул Вадик, закрывая дверь.
Но Жора вошёл вместе с учительницей.
— Анна Петровна, — сказал Вадик, — разрешите нам выполнить одно поручение совета отряда?
И прежде чем учительница успела ответить, Жору подхватили и снова выбросили из класса. В дверную ручку заложили заранее приготовленную палку.
Учительница смотрела на ребят и не в силах была произнести ни слова.
На педсовет вызвали весь класс. Ребят поставили в две шеренги вдоль стены.
Директор некоторое время ходил возле стола, заложив за спину руки, потом заговорил:
— Мне известны, дорогие юноши, ваши благородные побуждения. — Но… — он по привычке на этом своём «но» сделал паузу и, глядя вниз, продолжал: — по-видимому, в комсомол вас в этом году принимать не станем. Выгонять кого бы то ни было вам никто не давал права, тем более в присутствии учителя. Понимаете, это не входит в ваши полномочия. И следовательно, это можно расценивать лишь как хулиганство. Я не понимаю, как мог сделать такое лучший в школе класс.
— Это Бардашов и Скопин, — сказал Бульонов. — Я Иванова не выгонял, я сидел за своей партой.
— Правда, Лев Романович, — сказал Вадик Скопин, — Бульонова вы можете принять в комсомол, он ничего такого не сделал. Почему из-за нас должен страдать примерный мальчик?
— Вас никто не просил высовываться, — раздражённо оборвал его директор. — Дискуссию я открывать не намерен.
— А почему? — спросил звонкий и дерзкий голос.
— Кто это сказал? — повернулся на голос директор.
— Я. — Из строя вышел Игорь Филиппов.
Учителя зашевелились. Директор некоторое время в упор смотрел на Игоря, потом снова принялся ходить по учительской, поскрипывая протезом.
— Ну хорошо. Что ты намерен сказать?
— Дрянь надо выбрасывать, Лев Романович, как гнилую картошку.
— Куда выбрасывать? Гнилую картошку — это ясно, а человека?
Игорь растерялся от такого вопроса.
— Вот видишь, — сухо улыбнулся ему директор. — Вы решили быть умнее всех, но… решить — это ещё не значит быть. Стань на своё место.
Красный от смущения Игорь вернулся в свой ряд.
Из-за стола встал учитель естествознания Горшков, желчный худой старик, прозванный ребятами «пенсионером». Горшков без конца повторял, что скоро уйдёт на пенсию и избавится, наконец, от «теперешних буйных учеников». Ребята его не любили и, действительно, баловались на уроках естествознания.
— Сегодня вы выбросили из класса Иванова, — начал он, — завтра выбросите Сидорова, послезавтра Петрова… А дальше что? Допустим, Иванов вам чем-то не нравится. Так что же… применять к нему самосуд? Потом вам не понравится какой-то учитель. Стало быть, вы и его выбросите из класса? Не-ет, так дело не пойдёт. Зачинщиков надо наказать. И наказать строго. У нас в школе ещё не было такого, чтобы кого-то выбрасывали из класса в присутствии учителя.
Анна Петровна сидела за столом и в раздумье чертила какие-то завитушки на чистом листе бумаги.
— Случай настолько необычный, — сказала она, когда умолк Горшков, — что я даже и не знаю, как его воспринимать. Я очень люблю свой класс и очень горжусь тем, что он лучший по успеваемости и дисциплине. Никогда до этого ребята не позволяли по отношению ко мне никакой грубости, никакой бестактности, и если они сейчас совершили такой поступок, то, по-видимому, была причина… Конечно, я их не собираюсь оправдывать, но… Понимаете, мальчики, вы сделали что-то не то… Совсем не то, что надо было сделать. Иванов, выйди-ка сюда. Где ты там прячешься? — попросила она.
Иванов, аккуратно причёсанный, в новом костюме и новых туфлях, вышел на середину учительской.
