Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной (сборник)
– Прекрасно доедем автобусом! Вам всем тоже по домам надо, достаточно вы со мной нянчились!
– Да чуть не сутки же ехать!
– Да нет, поменьше...
И мать подтвердила, что автобусы, хоть и с пересадкой, но очень удобные. Последний останавливается близко от их дома. Но видно было, что со своим сыном она пошла бы сейчас до Тюкалинска и пешком.
И Женя могла бы поклясться, что за последний час мама Олега очень помолодела. И выглядела уже не на свои сорок два года, а, пожалуй, лет на тридцать. Но главное – как же светились ее глаза!
И тогда Женя условилась, что встречается со всеми через два часа здесь же, около суда. А с Олегом и его мамой прощается сейчас.
Они с Олеговой мамой еще раз крепко-крепко обнялись и расцеловались. А с Олегом пожали друг другу руку – до скорой встречи в Москве.
– Еще как бы ты раньше меня не приехал!.. – сказала весело Женя.
Но Саня с Лешей решительно отвергли такую возможность.
– Через двое суток с небольшим рассчитываем быть в столице. Генерал-лейтенант нас ждет, – веско сказал Леша.
И Женя покинула зал суда вместе с Игорем Заводиловым.Глава 63-я, последняя Они сидели за столиком друг против друга
Играла музыка, но, в отличие от всех почти московских кафе, очень тихая и не противная.
Они сидели и молчали. Перед обоими были бокалы со свежевыжатым соком. Женя потихоньку тянула сок через соломинку. А Игорь Заводилов грел зачем-то бокал в обеих руках, не зная с чего начать.
И вдруг неожиданно для себя начал, как говорили древние римляне – in medias res, – то есть с самой сути.
Возрастная преграда, стоявшая между ними, исчезла. Он, во всяком случае, перестал ее чувствовать.
– Моя жизнь в значительной степени разрушена. Самое страшное, что может случиться с человеком, со мной уже случилось. Я потерял двух дочерей. Одну я нашел очень поздно, но полюбил ее, она стала близким мне человеком. Ее убили. Я был уверен, что убийца – ваш старший товарищ. Способствовал тому, чтобы ему вынесли самый суровый приговор. Мне важно, чтобы вы поняли, – способствовал только потому, что абсолютно не сомневался в том, что убийца моей дочери – он.
А вы не поверили суду. Вы верили этому человеку. Нашли доказательства его невиновности. Потом нашли настоящих убийц. Главной из них оказалась другая моя дочь. Она жива. Но все-таки я ее потерял. Не тогда, когда ее вина стала известна вам и следователям. Раньше.
Игорь Петрович замолчал.
Женя вообще не понимала, как он находит в себе силы говорить. Первый раз в жизни увидев этого человека на суде, она почему-то сейчас не только понимала его, но всей душой чувствовала его состояние. И сочувствовала.
По-видимому, и он каким-то образом понял, что она наделена этим бесценным даром – чувствовать и понимать другого человека. Потому и сидел сейчас напротив нее и говорил то, что не стал бы говорить никому другому.
– Как все это получилось, я не знаю. Но догадываюсь. Я был занят своим делом, то есть в конечном счете – добыванием денег. Сначала – не очень больших. Потом – все больших и больших. И опять – мне казалось, что в общем-то я делаю это для нее, своей дочери. Об Анжелике я тогда еще ничего почти не знал.
Игорь отхлебнул соку – вынув соломинку, прямо из бокала.
– Но это, конечно, был самообман. Виктория росла практически без моего участия. Мой вклад в ее жизнь был денежный. Это была огромная ошибка. Ее повторяют многие мои товарищи. Не все – но многие. Никакие няни, бонны, дорогие гувернантки не заменят этического вклада отца в характер ребенка, в его душу. Никакие!..
Заводилов махнул официанту – тот подскочил мгновенно.
– Хотите чего-нибудь сладкого? – обратился Игорь Петрович к Жене.
Она замотала головой.
– А кофе?
Нет, и кофе она не хотела. У нее уже стоял ком в горле от его медленного рассказа о себе. И она могла только маленькими глотками тянуть сок.
– Двойной эспрессо!
Официант испарился. Игорь Петрович продолжал медленно говорить.
– В последнее время я очень много думал. Да. Очень. Я, наверное, во всю свою жизнь столько не думал. Не о работе, а о других совсем вещах. О своей жизни. О том, как мне жить дальше. О том, в сущности, – жить ли вообще. Имею ли я право продолжать жить. После того, как я загубил, если называть вещи своими именами, две юных жизни.
Женя смотрела на него испуганно. Она хотела бы возразить ему, но боялась.
– И это вы – знаете? – помогли мне поверить в то, что можно продолжить жить. Исправить я уже ничего не могу. Но можно что-то сделать – для тех, кто нуждается в помощи...
Заводилов замолчал. Долго смотрел куда-то вниз.
– Зачем мы приходим в этот мир? Неважно, верим или не верим мы в вечную жизнь. Независимо от этого все равно все знают, что земная жизнь – временна. Значит, зачем-то мы заброшены на земной шар – на время? Не затем же, наверно, чтобы вкусно есть, пить, ездить на очень дорогих машинах, лежать на пляже на роскошных курортах – и именно на это зарабатывать все время деньги?
Женя слушала, не отрывая от него взгляда.
– У меня была очень хорошая, умная мама. Она умерла в относительно молодом возрасте. Если бы она была жива – я уверен, Виктория выросла бы хорошим человеком. Да и я... был бы, наверно, более вменяемым. Мама умела чувствовать других, даже незнакомых ей людей. В юности мне казалось – даже слишком. Она не понимала, например, таких ходячих суждений: «Особенно уютно, когда за окном дождь и холодный ветер, читать в теплой комнате в кресле под лампой...» Она говорила: «Мне не может от этого быть уютно. Я – там, на улице, с теми, кто под дождем...»
У мамы было несколько... не знаю, как это назвать. Афоризмов? Изречений? Скорее просто поговорок – и народных, и ее собственных. Они направляли ее жизнь. «Кто малым недоволен – тот большому не рад», «Лучше один раз обмануться, чем сто раз не доверять», «Если тебе плохо – помоги кому-нибудь». Я и решил с этого года следовать, по крайней мере, этим последним ее словам. Вместе с несколькими моими сотоварищами мы переводим деньги на счета матерей, у которых дети больны лейкемией. Там нужны очень большие деньги. Мы переводим их анонимно.
– Но почему? – воскликнула, не сдержавшись, Женя. – Ведь каждой матери, мне кажется, как-то... ну, приятно, тепло, что ли, знать конкретное имя человека, который помог ее ребенку! Я ничего плохого здесь не вижу, если бы вы имя свое указывали...
– Видите ли, – медленно, подыскивая слова, заговорил Заводилов, – у нас с вами не совсем обычная страна... Наши люди изломаны долгими десятилетиями лжи, государственной жестокости... Даже те, кто этого не застали, все равно изломаны – наследственно. Они привыкли считать, что собственность – зло. Большая собственность – большое зло. Богатые не способны на добрые поступки. Весь мир знает, что все гораздо сложней, а у нас верят, что все – просто. Поэтому у нас простят богатому деньги, выброшенные на дорогих шлюх на дорогом курорте...
Игорь остановился.
– Ох, простите, я, как говорила моя мама, зарапортовался... Ну, простят огромные деньги, выброшенные богатым на самоублажение. Но не простят деньги, отданные им больному ребенку...
– Но почему?! – опять воскликнула Женя.
– Мне трудно вам объяснить... Вам пока еще, извините, этого, возможно, и не понять. Скажем так – этот поступок нарушает некую сложившуюся в голове нашего рядового человека схему. По его схеме – богатый не должен совершать добрые поступки. Тратить огромные деньги попусту – это нормально для богача-злодея. А вот когда он их отдает больному ребенку – что-то тут не то. «Это он лицемерит, нас перехитрить хочет, добреньким прикидывается... Но нет, шалишь, нас не проведешь, не на таких напал!.. Мы тебе скажем все, что о тебе думаем!..» Вот так примерно многие рассуждают... – заключил Заводилов.
Перед ним появилась чашечка дымящегося кофе.
Женя сидела, понуро опустив голову. То, что говорил ее взрослый собеседник, оказалось выше – или ниже – ее понимания. И вдруг она подумала: вот если она действительно получит какие-то деньги ее дальнего и давнего родственника – что же, и про нее будут думать так же гадко?!
– Вообще многое у нас смещено, – говорил Заводилов, мучительно подбирая слова, чтобы выразить нечто не очень давно, но глубоко им продуманное. – Иногда мы задаем себе или другим вопрос: «А этот человек – добрый?» И далеко не сразу найдешь ответ. Потому что некоторые «добрым» назовут человека, который всего лишь – не злой. Или такого, у которого доброе лицо, добрый голос, интонация, но не так-то легко вспомнить хоть один его добрый поступок. А ведь безо всяких размышлений можно назвать «добрым» лишь того, кто занят действенным добром. То есть – деятельно доброго.
Моя дочь Анжелика была таким человеком. Мне кажется – вы тоже такой человек. В России всем, особенно детям, так не хватает действенной доброты. Мне хотелось бы помогать вам с Олегом, всем вашим товарищам в ваших делах. Я узнал, что главная ваша цель – дети-сироты. Этим занималась вместе со мной в последний год своей короткой жизни моя дочь... Я хотел бы помогать вам – если вы не против.
