Златослава Каменкович - Тайна Высокого Замка
Нежно потрепав племянника по плечу, Тарас Стебленко уходит к себе за перегородку, откуда вскоре Петрик слышит привычный стук сапожного молотка.
Глава восьмая. Есть на свете Москва!
«Хуже всего — быть больным, — думает Петрик, — А что? Приятно, что ли, когда тебя ведут к пану доктору, где в комнате сильно пахнет лекарствами, а из шкафа со стеклянными дверцами зловеще поблёскивают разные щипцы и железные палочки с крючками на кончиках… Правда, неплохо бы ещё разок посидеть в кресле с мягким кожаным сидением и подлокотниками. Но… а та злобная машина с колесом и иголкой на кончике длинного шнура?! Бррр!»
Нет, ни за что на свете Петрик не хочет больше знаться с докторами, которые за все пережитые страхи и мучения ещё берут с людей деньги.
Да, да, Петрик сам видел, как дядя Тарас расплачивался с паном доктором. И это в такое трудное время, когда все заказчики, точно сговорившись, просят дядю Тараса починять им в долг сандалеты, туфли, ну и, конечно, разные там старые шкрабы.
Разве виноват дядя Тарас, что какие-то там правые социалисты помогли придти к власти в Польше пилсудчикам?
— Пилсудчики — отъявленные враги рабочего класса, они довели страну до неслыханного разорения и нищеты, — сказал один дядин заказчик. А дядя Тарас к этому добавил:
— Да, всё больше и больше сгущается смрад фашизма.
Про смрад Петрик понял, а про фашизм — нет.
Конечно, если тётя Марина не усылает Петрика погулять во двор, когда заходят в мастерскую «заказчики», так Петрику всё слышно через фанерную перегородку, о чём говорят в мастерской.
Вчера, например, тот самый стриженный заказчик, который присвоил шляпу дяди Тараса, очень ругал какого-то кровавого Муссолини. Этого Муссолини он называл и по-другому: «фашист», «чёрное зло фашизма», «фашистская собака».
Дядя Тарас тоже говорил что-то непонятное про Германию, про какого-то бесноватого Гитлера, захватившего власть. А потом дядя Тарас сказал очень понятно: «Есть на свете Москва!»
Вечером, когда пришла с работы Ганнуся, а тётя Марина с мамой ушли узнавать насчёт подённой работы для мамы, да и дядя Тарас тоже куда-то ушёл, Петрик спросил:
— Ганнуся, фашисты — это собаки? Они такие, как бульдог «Танго» из четырнадцатой квартиры или ещё пострашнее?
— Тсс, тихо, — цыкнула Ганнуся, при этом сильно дёрнув Петрика за рукав рубашки. — Ты это где слыхал, дурак? Не твоего это ума дело… нельзя так говорить, слышишь?
— Не глухой я, слышу, — огрызнулся Петрик, обиженно шевеля бровками. Он терпеть не мог, если на него цыкали и дёргали за рубашку.
Хорошо, Петрик не будет больше этого слова произносить, раз Ганнуся так волнуется.
«Скорее всего, «фашист» — это ругательство», — решает Петрик.
— Я больше не буду. Добре? — покраснев, обещает Петрик. — Ты маме не скажешь, Ганнуся. Добре?
— Вот и умник, я не скажу, — соглашается сестра.
Один раз с Петриком уже произошла некрасивая история. На улице пьяный дрогаль яростно бил кнутом лошадь и сквернословил. Петрик прибежал домой и повторил то, что выкрикивал пьяница. Мама очень закричала на Петрика и пригрозила оторвать ему язык, если Петрик когда-нибудь ещё повторит эти отвратительные слова.
Ганнуся носит по комнате Тымошика и поёт ему песню.
— Ганнуся, а Москва… это где? — громко спрашивает Петрик, вспомнив слова дяди Тараса.
Песня умолкает на полуслове. Ганнуся присаживается с ребёнком на топчан, и её большие мечтательные глаза устремляются в сторону окна. Она заговорила совсем тихо.
— Это там… Ты видел, Петрик, откуда всходит солнце.
Нет, Петрик на это никогда не обращал внимания. Да и где тут из подвала увидишь восход солнца?
— Это там, в Советском Союзе… Татусь мне рассказывал… Там есть Кремль, а на его башнях всегда горят большие-пребольшие красные звёзды…
— А зачем?
Ганнуся подумала и сказала:
— Чтобы всем бедным людям на земле было издалека видно Москву. Там свобода… Там дети не голодают и все они ходят в школу учиться…
Заплакал Тымошик.
«Вот какой! Не ласт поговорить», — впервые рассердился на братика Петрик.
Ганнуся развернула мальчика, сменила пелёнку и снова заходила с ним по комнате, чтобы Тымошик уснул.
Ясно, Ганнуся больше не настроена рассказывать. Она тихо поёт и думает, думает…
Надо ложиться спать Петрик сам расстегивает лямки на штанишках, бережно складывает их на табурете возле топчана и ныряет под одеяло. Он спит с мамой и Ганнусей на топчане. Когда он просыпается, Ганнуси уже нет дома, она уходит в бар «Тибор» на работу. А мама теперь все время дома. Из-за какого-то «проклятого кризиса», который отнимает у людей работу и кусок хлеба, мама больше не ходит искать работу.
«Наверно, он очень злой и страшный этот «Кризис», если его даже мама боится», — думает Петрик.
Что это мама и тётя Марина вымеривают сантиметром на столе?
Петрик быстро натягивает штанишки, прыгает с топчана, залезает на табуретку и узнает Ганнусино старенькое цветастое сатиновое платье.
— Починяете? — деловито осведомляется Петрик.
— Будем шить Тымошику платьице, — отвечает мама.
— Ха-ха! Разве он девочка? Мальчикам стыдно в платьях, — солидно возражает Петрик.
— Маленьким удобно, — говорит мама, озадаченно вертя в руках выкройку. — Ты тоже в платьице бегал, когда мы жили в селе.
— В платьице? — недовольно хмурит бровки Петрик. — Хорошо ещё, что Мироська этого не слышит, а то бы задразнил, — волнуется Петрик. — А если Мироська тоже «из мужиков», так он тоже в платьице бегал? — внезапно осеняет Петрика догадка.
Да, да, сам Данько-пират хвастался Франеку, будто бы в селе у них была громадная паровая мельница. Но однажды отец так огрел поленом по голове своего рабочего, что тот и «отдал богу душу». Конечно, тут полиция, суд и всякие-разные там адвокаты. Но мать Данька-пирата выгодно продала мельницу, через адвокатов откупилась у судьев, да и в город. Скоро отец Данька-пирата откупит у владельца этот каменный дом, где они живут теперь, наденет новый костюм, прицепит часы с золотой цепочкой на жилете и будет себе ходить по квартирам и самолично с жильцов деньги взимать. А там, где теперь сапожная мастерская дяди Тараса, Данько-пират говорил, его отец откроет мебельный магазин, это очень выгодно…
— Тётя Марина, почему дядя Тарас не открывает мебельный магазин? — спрашивает Петрик. — Это очень выгодно…
— У нас нет денег, Петрик, мы бедные, — коротко и ясно объясняет тётя Марина.
— Зачем бедные? — опять же не совсем ясно Петрику.
— А-ах, — вздыхает невольно мама, — шёл бы ты лучше на свежий воздух.
— Тётя Марина, «Кризис», он кто? Как людоед или ещё страшнее?
Тётя Марина не отвечает. Она еще не умеет кроить, только учится; она боится, как бы ей не испортить…
— «Кризис», он где живёт? — допытывается Петрик.
— Ну, хватит голову нам морочить, — сердится мама. — Марш живо во двор!
Петрик стоит один в тёмном коридоре. Прежде здесь горела электрическая лампочка, а теперь из за этого проклятого «Кризиса» соседи отказались платить свою долю за электричество.
Дня три назад явился монтёр в синем комбинезоне и повесил пломбу на счётчик.
Он сказал:
— Выключил свет. Живите себе при свечках в этих пещерах, авось подожжёте дом, а владелец получит страховые.
И, рассерженный, ушёл, будто у людей есть деньги, а они нарочно не хотят платить за электричество.
Петрик замер около своих дверей. Вдруг этот «Кризис» притаился где-то тут в темноте и ка-а-ак бросится на беззащитного Петрика, ка-а-ак проглотит его живьём… Пусть тогда мама поищет своего сыночка… пусть польёт горькие слёзы, что выставила его за дверь…
Страх мечется в груди Петрика, но жажда к жизни гораздо сильнее.
— Гей, «Кризис»… У меня есть левонверт! — дрогнувшим голосом роняет в темноту Петрик. — Я тебя застрелю…
Для большей убедительности Петрик упрямо нагибает голову и, сделав из пальцев «левонверт», прицеливается. Авось этот «Кризис» в темноте не разглядит обмана.
— Паф-ф! Паф-ф! Паф-ф!
Но даже после этого Петрик не может считать себя в безопасности.
Почти не дыша, он бросается в темноту и бежит. На первой же ступеньке лестницы, ведущей во двор, Петрик оступился и упал, содрав с колена кожу.
Угрюмый день без солнца кажется Петрику сказочно-чудесным после всего только что пережитого в тёмном коридоре.
Нет, ни за что теперь Петрик не будет холить домой со двора! Только с улицы, только через мастерскую…
Как это часто бывает, решение рождается внезапно, и Петрик бежит в гости к пани Андриихе. У них хорошо, просторно, можно даже в комнате в классы поиграть с Юлькой Пани Андрииха разрешает рисовать углём на цементном полу классы. Она только сердится, если Франек иногда забирается на кровать с непомытыми ногами.
