Валерий Гусев - Детектив, смартфон и шифер
– Димон, тебя вызывали?
– Вызывали.
– Отец знает? Он тебя «отмажет»?
– Андрюха, следи за своей речью.
– Ладно, до встречи в опорном пункте. Передай горячий привет Татьяне.
– Может, ей еще и трубку передать? Она рядом.
– Трубку не надо. Узнай только, будет она нам передачи носить?
– Ладно, спрошу. До встречи.
Я положил трубку и сказал Таньке:
– Тебе привет от Андрюхи.
– Спасибо, – сказала Танька.
– Ну и друзья у тебя, – хихикнул Алешка. – Трудные подростки. Ты их не бросай в беде.
– У меня друзья – Алешка и Димка. И мы все вместе не бросим в беде Андрюху и Егора. Я завтра тоже пойду в опорный пункт.
– Нет, это я пойду, – решительно сказал Алешка. – Мы своих не бросаем.
Тут пришли мама с папой. С пирожками от тети Зины.
За чаем папа сказал:
– Мать, а ты знаешь, куда завтра твои дети пойдут?
– В школу, – неуверенно ответила мама. – Не так, что ли?
– Завтра они будут давать показания в опорном пункте. В присутствии директора школы.
– Опять куда-то влезли? – спросила мама. – Что натворили?
– Ничего особенного, – сказал папа. – Пустяки – банк ограбили.
Мы посмеялись и пошли спать. Не догадываясь, что в опорном пункте все обернется не так, как мы были уверены…
Глава VI
А что бы Крышкин сказал?
После второго урока в класс заглянула секретарь нашего директора.
– Никишов, Сельянов, Оболенский! На выход. Марш к полковнику!
Наш директор – боевой полковник в отставке. Он строгий и добрый. Умный и сочувствующий. Мы его не боимся, но уважаем и любим. Сейчас он нас построит и даст команду:
– В опорный пункт полиции, слева по одному, с места, с песней шагом марш!
Но все получилось по-другому.
– Пошли, ребята, разбираться.
И по тому, как он хмурил брови, я понял, что Семен Михалыч в обиду нас не даст. Если что – мигом вызовет из своей бывшей части взвод десантников.
Пока мы шли по коридору, он все время сурово молчал и только раз цыкнул, когда к нам пристроился Алешка:
– А ты куда?
– Я соучастник!
– Ты главарь, по-моему.
Наш опорный пункт разместился в обычной двухкомнатной квартире, на первом этаже жилого дома. В первой комнате все стены были увешаны инструкциями и образцами заявлений граждан. И красочными плакатами с изображением полицейских в новой форме.
Наш Семен Михайлович снял плащ, и мы опешили. Под плащом был надет его форменный китель, но только без погон и со всеми орденами.
Наш участковый дядя Гриша, как только вышел из другой комнаты, так сразу отдал нашему директору честь. И мы с радостью поняли, что дело его плохо (участкового, а не директора).
Потом нас стали приглашать по одному во вторую комнату и опрашивать в присутствии директора. Такой есть порядок – с несовершеннолетними работают при педагогах.
И мы все «честно» дали показания.
Никишов: «Меня попросила мама узнать, когда будут выдавать пенсии. Потому что в эти дни в банке всегда много народа, а мама очереди не любит».
Оболенский: «Меня попросил дедушка. Он плохо слышит по телефону и все время путает дни выдачи».
Сельянов: «Я для интереса спросил. Дай, думаю, узнаю, когда пенсии выдают».
В общем, все обошлось. Правда, не совсем. Мы уже собрались уходить, но тут пришел ограбленный пенсионер. Чтобы нас опознать как грабителей. Никого он не опознал. Объяснил:
– Совершенно никто не похож. Тот был в маске волка, а эти все без маски.
Думаю, если бы мы надели волчьи маски, он нас всех сразу бы и опознал. Даже нашего директора.
Но тут пенсионер пригляделся к Алешке и уверенно показал на него:
– Вот эта девочка просила у меня денег на хлеб!
Алешка взвыл. И вовсе не потому, что его признали грабителем, а потому, что обозвали девчонкой.
– Она, она, – заскрипел пенсионер, – только косички обрезала, для маскировки.
Но тут прибыло неожиданное подкрепление в лице Любаши. Она ворвалась, как осенний ветер, и обеспечила Алешке безупречное алиби. Алиби – это когда подозреваемый на момент совершения преступления находится совсем в другом месте и в другом времени.
– В это самое время, – прокричала Любаша, – я рисовала ему «большую двойку» и делала запись в его дневнике!
– Вспомнил! – Пенсионер шлепнул себя ладошкой в лоб. А другой рукой указал на Любашу: – Она! Это точно она!
(Позже выяснилось, что пенсионер не ошибся. Вспомнил: «Это она занимала очередь к оператору!»)
Словом, все обошлось. Только Лешка еще долго пыхтел и ворчал. А дядя Гриша участковый намекнул нам:
– Вот что получается, когда лезут не в свое дело. Каждый должен выполнять свою работу. Ученики – учебу, полиция – борьбу.
– Борьба с преступностью, – уверенно сказал Алешка, – дело каждого.
– Кто сказал? – уточнил участковый.
– Ну не Крышкин же!
Когда мы вернулись в школу, наш директор-полковник приказал:
– Всем троим два наряда вне очереди! Получить у завхоза мешки и – шагом марш! – собирать листву вокруг стадиона.
– Она мокрая, – пискнул Алешка.
– Оболенский-младший как соучастник идет с вашей командой! Исполнять!
Набив мокрыми листьями четыре мешка, мы уселись на них отдохнуть и посоветоваться.
– Чего будем делать? – спросил Никишов.
Он парень крепкий, но нуждается в руководстве.
– А вы уже все сделали, – сказал Алешка, подпрыгивая на мешке. – Осталась одна ерунда. Вернее, две ерунды. Делаем засаду – раз, схватываем серого волка – два!
– Еще три, – добавил к счету Сельянов. – Доставляем его участковому. Вот он попрыгает! Как без штанов в крапиве.
Правильно, каждый должен заниматься своим делом – кто учиться, а кто в крапиве прыгать.
– А как Танька считает? – спросил Никишов.
– Хорошо считает, – ответил Алешка. – Хоть до ста без остановки.
Отличный ответ. Никишову понравился.
– Ну что, – вздохнул он, – погнали?
Мы набили листвой еще сколько-то мешков, оттащили их к калитке и вернулись в школу. Досидели оставшиеся уроки и пошли домой.
Мамы дома не было, Танька тоже еще не пришла, и мы пообедали вдвоем.
– Столько дел, столько дел, – пожаловался Алешка, валясь на тахту. – Даже спать захотелось. – Но тут же вскочил. – Пошли, Дим!
– Куда еще?
– На разведку. В эту «галеру» Чашкиных. У нас с тобой билеты есть. Со скидкой.
– Вообще-то они для мамы с папой.
– Кто сказал? Крышкин? Родители туда все равно не пойдут. А потом, Дим, – невежливо. Они меня в Италию или на дачу повезут, а мы даже к ним не сходим. Они обидятся.
Ну да, и останемся мы без черепицы.
Так мне не хотелось тащиться в эту «галеру», что Лешка это понял и тихонько сказал:
– Хочешь одну тайну? Помнишь, когда мы в Танькином лицее были, я на второй этаж бегал, в туалет?
Вот уж событие! Достойное памяти.
– Я ведь, Дим, туда специально попросился. На разведку.
– И что ты там разведал в туалете?
– В туалете ничего нового, а в одном калидоре…
– Коридоре, – поправил я.
– Ну, а я что говорю? В общем, там много дверей с табличками. И на одной двери была, знаешь, какая? «Ст. пред. Т.В. Чашкин». Что такое «стпред» я не знаю. Наверное, старый предатель.
– «Ст. преп.», Леха, старший преподаватель.
– Старый или старший, я не знаю. А вот что такое Чашкин, и ежику понятно.
– Ты думаешь, что…
– Я, Дим, думать не очень люблю. Я люблю соображать.
– И что ты соображаешь?
– Этот Чашкин ворует картины и продает их от своего имени.
– Под своим именем, – немного поправил я. – Только не сходится у тебя. Помнишь первые картины? Там стояла подпись «Л. Чашкин», а не «Т. Чашкин».
– Ну и что? Ошибился немного, второпях.
– Нет, Лех, здесь что-то не то.
Тем временем мы подошли к художественному салону под названием «Галерейка». Он занимал подвал большого дома, мы спустились по ступенькам и вошли в мир живописи и искусства.
Охранник внимательно оглядел нас, еще внимательнее рассмотрел наши приглашения и, кивнув, бросил их в широкую вазу на столике. Я думаю, эта ваза – накопитель для повторных использований, чтобы владельцам «Галерейки» не тратиться на новые.
Ничего особо интересного мы здесь не увидели. Все, что там висело на стенах и перегородках, принадлежало кисти рисовальщиков нашего микрорайона. Разнообразием они посетителей не баловали, было всего две темы – наш знаменитый овраг с речкой Самородинкой и церковь – небольшая такая и уютная, все время окруженная стаями голубей.
Так бы мы и ушли ни с чем, если бы вдруг не появился один художник. Молодой такой и красивый – у него были длинные волосы, часть их, слева, заплетена в косичку, которая спускалась от уха до плеча. Так и хотелось ее подергать.
– А, вот вы где, любезный Тигран Ваганович, – заглянул художник за одну из перегородок. – Милейший, вы меня, образно говоря, надули!
– Непристойно выражаетесь, юноша.
– А вы поступаете непристойно, достойнейший меценат. Вы заплатили за мой пейзаж «Самородинка под снегом» тысячу рублей, а продали за три тысячи!
