Сергей Заяицкий - Шестьдесят братьев
Какое-то неведомое животное, мертвое, валялось в траве, яростно оскалив острые зубы. Черные полосы шли по коричневой коже. На шее запеклась кровь. В ней еще торчал складной нож.
— Кто ж это такое, товарищи? — говорили пионеры.
Тимов, молчаливый по обыкновению, тщательно осматривал труп.
— На волка не похоже! — заметил Коробов.
— Волк разве такой!
Охваченные удивлением, все даже забыли о чемодане. Смирнов споткнулся на него и поднял.
— Айда в лагерь… Дело ночное. В лесу задерживаться нечего.
Обратный путь показался не таким далеким.
К тому же костры издалека маячили и как бы показывали дорогу.
Лукьянов весь так и расплылся, когда Смирнов швырнул на землю тяжелый чемодан.
— Пятнадцать тысяч! — коротко сказал он. — Жалованье.
Примус Газолинович лежал и стонал, его начала бить лихорадка. Он равнодушно поглядел на отнятую у него добычу.
Пионеры рассказывали другим об удивительном звере.
Тимов между тем внимательно перелистывал свою „зоологическую книжку“.
— Смотрите-ка, братцы, — сказал он и показал портрет того самого зверя.
— Это что же?
— Гиена!
Послышались изумленные восклицания.
— Быть не может. Гиены у нас не водятся… Чепуха.
— Не чепуха, — сказал вдруг Лукьянов. — В газете писали, с поезда гиена убежала на днях на Курской дороге… В зверинец везли ее, а она, конечно, деру…
— Так это она-то и выла…
— Только вот какое дело, — начал было Тимов, но вдруг, поглядев на лежащего в траве вора, осекся.
— Какое дело?
— Ничего.
Так в разговорах прошла ночь.
Примус Газолинович все охал и дрожал беспрерывно. Он, казалось, плохо понимал, что говорилось кругом.
— Надо его утром в больницу.
— Обязательно.
Коробов отвел в сторону Тимова.
— Что ты сказать-то хотел? Про какое дело?
— А эта гиена-то, — шопотом отвечал Тимов, — ведь она тогда с бешеной собакой погрызлась.
Коробов вздрогнул.
— Думаешь? — с ужасом произнес он.
— А как же иначе!
Они помолчали.
— Надо со Смирновым посоветоваться.
XI. ОСЕНЬ
На рассвете застучала по дороге телега. Фокин с двумя милиционерами прикатил в ней, изо всех сил нахлестывая Сивку.
Трудно было бы узнать его, до того растерянный вид он имел и до того бледно было его лицо.
Милиционеры шли деловито, с профессиональным равнодушием.
И первое, что увидал Фокин в лагере, это был его чемодан. Он кинулся к нему, дрожащими руками отпер, заглянул внутрь, не заглянул, а просто засунул туда всю голову, а потом вдруг подскочил и пустился плясать в присядку, крича во все горло:
Ах, вы сени, моя сени, сени новые мои!..
А потом бросился обнимать пионеров, милиционеров, Лукьянова, березку какую-то даже обнял и нежно поцеловал:
— Спасибо, милая.
Все захохотали было, но тут же вспомнили и о воре. Кстати вид он имел очень и очень плачевный.
— Э… — сказал милиционер, — да это приятель. Удрал, да опять попался.
Отведя в сторону милиционера, Смирнов рассказал ему про гиену и сообщил предположение, что она была бешеная.
— Так, — сказал милиционер, — с этим не шутят.
Примус Газолинович пошел с трудом, опираясь на милиционера. Глаза его встретились с глазами Андрюши.
— А, — сказал он насмешливо, — гражданин Стромин. Ну, что, нашел себе должность?
Его положили на телегу.
Пионеры заинтересовались, почему он знает Андрюшу, и тот им рассказал свою историю.
Пожелали посмотреть трубку.
Коробов вынул ее из кармана, показал, а затем швырнул в огонь.
— Воровская, — сказал, он. — А гиену убил он ловко.
На месте, где была убита гиена, составили акт и зарыли труп в землю.
Селькор Артемьев все описал подробно и послал корреспонденцию в газету.
Потом босоногие ребята у дома Советов шныряли между трамваями и кричали:
— Новая провокация Антанты.
— Нападение гиены на пионерский лагерь.
Пассажиры говорили: — „Врешь“, но, вылезая из трамвая, все-таки покупали газету.
По всей округе пошли разговоры об удивительных событиях.
Теперь поняли, кто так страшно выл по ночам в лесу, кто сожрал дохлую собаку, кто напугал фабричную лошадь. Поняли, и кто скрывался в развалинах барской усадьбы.
Примус Газолинович Чортов оказался по выяснению личности просто-на-просто Семеном Куровым, который давно уже промышлял всякими темными делами. Убежав из милиции после пожара дачи, он скрывался в развалинах барской усадьбы. Он тоже слышал по ночам странный вой, но думал, что это воет собака. В пионерский лагерь он пошел в надежде поужинать, ибо один местный приятель, снабжавший его пищей, был за два дня до того арестован в кооперативе, где пытался сбыть фальшивую трехчервонную бумажку.
Андрюшу два раза вызывали в милицию давать показания. Там он узнал, что Примуса Газолиновича свезли в город для прививок, но один укус пришелся в голову, и он все же заболел водобоязнью. Болезнь, конечно, смертельная. Андрюша с грустью рассказал об этом Коробову.
— Нашел кого жалеть!
— А все-таки он меня в ту ночь приютил. Куда бы я без него в городе-то!
— Приютил с самым подлым намерением. Видит — парень лапшистый, давай, мол, его использую.
— Оно, конечно, верно.
— Надо, Стромин, относиться ко всему без ложной чувствительности.
*Скоро началась в полях уборка — кипела работа, — а потом наступило время, когда солнышко все раньше и раньше стало прятаться за леском, а на березах там и сям блеснули желтые листочки, словно седой волос у стареющего человека. Ночи становились холодные.
Андрюша что-то стал задумываться.
— Скоро в город, — говорили пионеры.
— Что ж, лето провели с пользой.
— Ерша читать обучили.
— С писаньем у него плохо.
— Ну, это на следующий год.
— А ты чего куксишься? — спросил Коробов у Андрюши.
— Да ведь сам знаешь, мое положение неопределенное.
Все помолчали.
— Ладно, — зевнул Коробов, — чего раздумывать-то. Не пропадешь.
В воскресенье к Коробову приехал его отец — столяр — повидать сына, а кстати рыбу половить. Он был большой любитель рыбной ловли.
Коробов пошел с ним на реку, а когда, проводив его, вернулся в лагерь, весело сказал Андрюше.
— Ну, вот. Хочешь с нами жить?
— Как с вами?
— А так… У нас, конечно, тесно, но отцу помощник нужен, да мы с тобой и на одном сундуке уляжемся. Хочешь?
Андрюша даже сначала не поверил.
— А объем я вас?
— Отработаешь. Отец не из жалости берет тебя. Говорю, помощник ему нужен, а ты на работу ловок.
— Работу я, конечно, знаю. Ну, спасибо… Ай здорово… как вышло… Хорошо-то как.
С этого дня он перестал задумываться, а напротив, был первым запевалой в песнях и первым заводилой в играх.
А осень подступала быстрыми шагами, и однажды утром пионеры проснувшись увидали все небо в низких серых тучах. Мелкий, как сквозь сито, дождь пронизывал до костей.
Начали собираться.
— А хорошее было лето, — говорил Коробов, — и поработали всласть и много любопытного видели. Я, Стромин, дневник записывал. А с гиены даже рисунок срисовал.
— Похоже?
— Да, как сказать, — не очень.
Все засмеялись. Коробов тоже.
— Я — художник неважный.
*Месяца через три, идя по улице, Андрюша встретил своего дядюшку, он хотел было пройти мимо, но передумав, вдруг остановил дядю за локоть.
— А? — сказал тот, обернувшись и, должно быть, узнав Андрюшу, нахмурился.
— Вы мне тогда три рубля дали, позвольте отдать, — сказал Андрюша, вынимая из кармана ту самую засаленную бумажку.
Дядюшка так и остался стоять с разинутым ртом и с трехрублевкой в руке.
— Что это ты таким именинником? — спросил вечером Ваня Коробов.
— Долг один уплатил, — гордо отвечал Андрюша, — очень не люблю, когда долги.
В комнате столяра приятно пахло клеем и политурою. Сам Коробов и его жена. Ваня и Андрюша сидели за столом возле русской печки и ели щи.
Начиналась зима и на улице мело.
Ветер вдруг завыл в трубе.
— Ишь воет, словно гиена, — заметил Ваня.
И обоим мальчикам живо вспомнились лагерные приключения, и страшные и веселые.
— Основное правило, — сказал Ваня, — ничего ненадо бояться. Как нюни распустишь, так пиши пропало. И еще на подлость не итти. Вот ты тогда не полез в окно и зато попал к нам в отряд.
— Правильно, — сказал столяр. — Подлость и воровство — последнее дело. Ну, пора и на боковую.
Он погасил свет.
Метель на дворе крепчала.
Покойной ночи!
