Геннадий Прашкевич - Война за погоду
– Сами потеряли станцию, – выругался Лыков, – сами и вернем.
– Ага… Два инвалида… Против экипажа подлодки… Против пушек и автоматов, да?
– А про Угольный забыл? – негромко прикрикнул Лыков. – Там в палатке – резервная рация! Вижу, забыл… Если срочно связаться с Карским штабом, эту сволочь враз разбомбят…
– И нас с ними…
– Заслужили, Римас.
– А если подождать? Нас же хватятся!
– Да ну. Сколько придется ждать? Ты знаешь? Мы две недели без связи. Магнитная буря… С этим ничего не поделать…
– Ну вот… А ты – резервная станция!
– Пытаться все равно нужно.
Спросил мрачно:
– Слушал Совинформбюро?
– Наши под Яссами, – сухо сообщил радиста, будто для протокола. – Румыны скинули своего Антонеску, объявили фрицам войну…
И скрипнул зубами:
– Вот слышать все слышу, ловлю даже Москву, а выйти в эфир – никак! Будто нам запретили.
Вовка ничего не понимал.
Лиц не видно, темно. Дверь заперта.
Но Лыков же сказал: бежать надо на Угольный! Что значит, нам запретили? Надо выбираться из холодного склада и бежать к палатке, в которой хранится резервная рация. Ну, магнитная буря… И что?… Может, она через час успокоится, уйдет… Надо торопиться. Прямо бежать к Угольному!..
Чувствуя, как его начинает колотить, Вовка сполз с мешка и на ощупь исследовал дверь.
Хорошая дверь. Надежная.
Окована металлическими полосами.
– Слышь, Илья… – негромко сказал из темноты радист. – Я литовец, а родился в Средней Азии. Есть такая станция Каган. Слышал? Прямо под Бухарой. Отец – лишенец, из-за этого меня не взяли в армию… А я любил рисовать… Урюк цветет, весело… Специально приехал в Москву… Идти некуда. Взял в каком-то погребке пива, думаю: просижу в погребке до утра. Но не просидел. Выгнали. Оказывается, нельзя в погребке сидеть просто так… Пьяницы с деньгами могут сидеть, а у меня деньги кончились… А утром в художественном училище сильно я не понравился одному знаменитому старичку. Совсем дореволюционный старичок. «Вот, – говорит, – натюрморт. Работайте!» И ставит на стол пустой кувшин и гипсовую головку. Я говорю: «Давайте я лучше изображу советского пулеметчика в буденовке.» А знаменитый старичок морщится: «Зачем их множить? Муза вас не устраивает?» Ну, я и бросил училище… Наткнулся на курсы радиотелеграфистов… Форма… Питание… А поступи я в училище, не тряс бы сейчас перебитыми пальцами…
– Ошибаешься, Римас.
– Это почему?
– А сам подумай.
– Ну?
– Вот было такое. Расскажи, не поверят. Один мой приятель получил на заводе мотоциклетку. Как премию от коллектива за активный труд. Вместо поездки в здравницу. Ну, понятно, поехал гулять. Ехал по набережной, а его такси сбило. А в такси начальник ехал…
– Его начальник?
– Да нет… Не его… Это не важно.
– А что важно?
– А то, что через месяц наехало на мотоциклетку моего приятеля то же самое такси. А в нем ехал тот же самый начальник. Понимаешь? Из наркомата внутренних дел…
– Ладно, – радист усмехнулся: – Теперь понимаю…
И перевел разговор:
– Как на Угольном?
– Я же сказал… Дымка в воздухе… Ничего не видно…Боцмана захоронили…
– Что ты опять о нем?
– Да вот понимаешь… – Лыков в темноте зашевелился со стоном. – Мы Краковского захоронили, помнишь?… Ну, всякое там… Ты тоже отчет подписывал… – Лыков, несомненно, говорил о погибшем сотруднике. – Ну, и с боцманом…
– То же самое?
– Абсолютно.
Вовка ничего не понимал.
Сами же говорят, надо спешить, а сами говорят непонятно о чем, скрывают что-то. Нужно высаживать дверь, надо бежать к Угольному, включать рацию и вызывать самолеты, а они…
Лыков будто почувствовал что-то, приобнял Вовку.
– Ты, малец, нас прости. У нас тут своего накопилось. Садись ближе… Когда живое рядом – сразу теплей… Вот хотел угостить тебя засахаренными лимонами, но видишь, как получилось…
И в темноту:
– Слышь, Римас? У нашего мальца отец на Врангеля.
– Да ну? Кто?
– Павел Пушкарев.
– Пашка!.. Надо же… – опять удивился радист. – Это же Пашка выручил нас на Белом… Сидело нас на острове пять человек, и все чахли от фарингита. Першит в глотке, сопли рекой, извел кашель. Мы для быстрого обогрева лампу паяльную приспособили. Врубишь ее и через полчаса хоть в трусах бегай! А все равно болят глотки. А тут Пашка явился с «Красина». Пузо вперед, щерится от удовольствия. Зачем, говорит, стране такие хилые полярники? Зачем, говорит, стране такие задохлики? «Да вот не помогают, кхе-кхе, лекарства, – объясняем. – Все таблетки, кхе-кхе, поели, а толку никакого, кхе-кхе!» – «Вы воду на чем греете?» – «А вот паяльной лампе!» – «А домик чем прогреваете?» – «А вот паяльной лампой!» – «Ну и дураки! – говорит. – Нельзя все делать паяльной лампой. Это же чистый угар. Это керосин. Он сильно воздействует на слизистую!» И приказывает: «Топить дровами! Только дровами! Лучше рукавицей вилку держать, чем кашлять.» Деловой у тебя отец, Вовка!
Вовка сжал зубы. Боялся – заплачет.
Лыков это почувствовал и в темноте, стараясь не потревожить вытянутую раненую ногу, притянул к себе, дохнул в ухо:
– Ты не дрейфь.
Понятно, ничего другого не мог сказать.
– Бежать надо! – не выдержал Вовка.
– Куда?
– Ну, сами говорите… На этот… На Угольный…
– Ушлый малец, – одобрил радист и помахал в темноте обмотанными белым тряпьем руками. – Не видишь, что ли? Если доберусь до Угольного, чем мне стучать по ключу? Носом?
– И я отбегался… – хмуро отозвался Лыков. – Отстучать бы мог, наверное, но с моей ногой Собачью не пройти… Немеет нога, совсем не чувствую ногу… Да и в лючок угольный не пролезу… Узок для меня… Когда выпиливал, в голову не приходило… А выйти можно только через лючок…
– Илья, – вдруг спросил радист. – А ты кашу слопал?
– Какую еще кашу?
– Ну, пшенную. Я на Угольном целый круг оставлял.
– Вот сам и съешь ее.
– А если расширить лючок? – спросил Вовка.
– Зубами? Или пилу попросишь у фрицев?
20
– Ну, чего молчишь, Пушкарев Вовка? Болит что-нибудь?
– Ничего у меня не болит.
Но Вовка врал. Побаливало плечо, ныла обожженная щека. Глаза как песком запорошило. И страшно было, а вдруг?… Куда идти?… Ночью, на пустом острове?… Кто укажет дорогу?…
Но вслух сказал:
– Надо идти…
Думал: засмеются, остановят.
Но никто не засмеялся. Стояла в складе уважительная тишина.
Только радист хмыкнул:
– А с ключом?
– Справлюсь…
И добавил:
– Только я не умею быстро… Я даже экзамен завалил…
– Ну, экзамен! Что такое экзамен? – обрадовался радист. – Это, паря, в нашем деле не главное. Знаешь, кто все экзамены сдает не глядя?
– Не знаю…
Но радист объяснять не стал.
Заторопился, подобрал ногу, уперся ее в стену и Вовка услышал:
Тире точка…
Точка…
Точка точка точка…
Тире…
Точка тире точка…
Точка точка тире…
Вовка, не дослушав, обиженно отстучал в ответ:
«Не струшу!»
– Ну, может, и не струсишь… Может, и передашь… – с сомнением одобрил радист. Не понравился ему темп. Но другого выхода у него не было. – Пожалуй, при желании и понять можно…
– Сможет? – спросил Лыков.
– Еще и дойти надо.
– Ну, это моя забота…
Теперь уже и Лыков заторопился. Какая-то лихорадочность напитала, насытила, как электричеством, темный воздух холодного угольного склада.
– Иди сюда. Чувствуешь? Это задвижка… Здесь лючок для угля… Фрицы о нем не знают… Мы его прорезали, чтобы лопатами бросать уголь… Для нас узко, а ты пролезешь… Должен пролезть… А как выпадешь в снег, толкайся ногами и ползи вперед, вперед, только вперед, ни на сантиметр никуда не сворачивай… Так ползи, пока не упрешься в железные стояки… Луна выглянет, прячься в снег… Лучше лишний час пролежать в снегу, чем завалить дело в одну минуту… Фрицы, думаю, не сильно нас караулят, но ты себя такими размышлениями все равно не тешь… От метеоплощадки возьми правее… Там не ошибешься… Там овраг, ты сваливай в него… И дуй по оврагу до самых Каменных столбов… Торчат там такие… Как растопыренные пальцы… Ты их сразу узнаешь… Это и есть выход на Собачью тропу, понимаешь? И идти по ней почти всю ночь… Легче было бы берегом, но там опасно. Засекут с подлодки, в снегу не спрячешься. А на Собачьей никто не увидит. Если повезет, доберешься к утру до Угольного. Помнишь, палатку?… Там угольный разрез обнажается, ты его узнаешь… Главное, смелей. По Собачьей будешь топать, как по коридору… Там ледяное ущелье… Узкое… Справа стена, слева стена… Сумеешь?…
– Ага.
– И антенну натянешь?
– Ага.
– И питание подключишь?
– Ага.
– Тише…
– Это ветер, – прислушался радист. – Что тут у нас в ящиках, Илья?
– Печка чугунная, – по-хозяйски перечислил Лыков. – И железяки от ветряка. Еще геологические образцы. Вовремя не вывезли. Чего это ты взялся ревизовать не ко времени?
