Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной (сборник)
...Только в тот момент, когда Денис трясущимися руками старался остановить кровь на Дашкиной щеке, а она плакала и кричала, прямо вопила, он вдруг увидел, что вся Тверская заблевана и залита мочой. А ведь только что орал и ничего такого не видел. Сегодня, спустя полтора месяца, он шел по той же давно мытой-перемытой улице и снова – вот дела! – чувствовал запах рвоты и мочи.
Он шел, и ему стискивало голову как обручем – не от размышлений, потому что размышлять Денис не очень-то умел, точнее, не знал, как это делать, – а от какой-то безнадеги.
В голове прыгали только те короткие, похожие на слоганы мысли, к которым он привык: «Нас унижают», «Азеры пусть убираются к себе», «Москву надо закрыть», «Негры пусть едут в Африку», «Россия – для русских, Москва – для москвичей!», «Раньше нас все боялись! А щас едут все кому не лень и живут по своим законам!» Он был уверен в этих слоганах. Но теперь они почему-то его не успокаивали. Но и не зажигали.
И вообще – исчезло куда-то все, что его зажигало. Он любил Шнура – и разве что его песни еще как-то действовали:
Новые районы, дома как городки,
Хочешь жить – набивай кулаки!
Но даже и набивать кулаки до мозолей на костяшках тоже надоело.
Раньше, например, Денис испытывал необъяснимый восторг, рисуя свастики на стенах и асфальте, – теперь ему совсем не хотелось этого делать. Лень, что ли, стало? Он сам не знал.
Денис был уверен, что он и его друзья правы. Но не мог понять, почему же ему так... он сказал бы дерьмово, а мы употребим, пожалуй, синоним – мерзко. Вдруг ему начинало казаться, что герой – не он и не его друзья, а тот фотокорреспондент, который отбил омоновца у толпы. Не дал его убить. Он думал теперь, что вот не дать кого-то убить – это действительно круто!
Денис шел к Фурсику – тот позвонил ему и сказал коротко: «Срочное дело».
Через час Денис, которого, впрочем, так звала только мама (когда была трезвая и хотя бы узнавала сына), а вся компания Жени Осинкиной давно звала Скином (он не протестовал), вышел от Фурсика и направился прямиком в железнодорожные кассы.Глава 14 Челябинск
«Волга» мчалась по Азии так же уверенно, как по Европе.
Миновали реку со странным названием Коелг (может быть, Коелга, только «а» отвалилось?).
Золотистыми горками лежала на полях солома – из-под комбайна, после прямого обмолота. Женя узнала от своих спутников, что солому обязательно надо убирать с поля (ее потом вообще сжигают) – чтоб не засорялась пахотная земля, потому что солома очень долго перегнивает.
Мелькнул указатель – влево, в 19 километрах, было нечто под названием Мисяш. Следующий указатель объявлял, что идет реконструкция моста через речку Биргильду.
Жене казалась, что она едет не по России, а по какой-то неизвестной стране, хотя природа была если не знакомая, то понятная. Она была коренная москвичка, и в Сибирь въезжала впервые.
Впрочем, она не была еще даже в Петербурге (и мечтала побывать), хотя не только много про него читала, но часто слышала. Во-первых, от мамы – та тоже была коренной москвичкой, очень любила Москву, но говорила:
– Как только я выхожу из поезда на Московском вокзале и оказываюсь на Невском проспекте, я чувствую, что я – из деревни!
Во-вторых, от Вани Бессонова. Он родился в Петербурге, жил в детстве недалеко от улицы Зодчего Росси, нередко гулял с мамой или няней в Летнем саду, и строки «Евгения Онегина»: «Слегка за шалости бранил, / И в Летний сад гулять водил» – звучали для него иначе, чем для Жени. Но, впрочем, мы, наверно, не ошибемся, если скажем, что для Вани они звучали точно так, как для Жени – описание въезда Тани Лариной в Москву:
...Вот уж по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы
..................................................
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.
Конечно, на Тверской давно не было ни возков, ни ухабов, а на крестах больше ворон, чем галок, но уж про львов на воротах Жене с раннего детства было известно от папы: вот заверни налево за угол от любимого Женей «Макдональдса» на Пушкинской площади и пройди несколько домов – увидишь этих львов на воротах (с ударением – по Пушкину – на последнем слоге!) Английского клуба, куда так любил ездить Пушкин, когда бывал в Москве.
Правда, в этом доме давно музей, который теперь называется Музей современной истории России, а при советской власти (Жене было два года, когда она кончилась) назывался как-то по-другому, но невысокое здание красно-терракотового цвета с белой отделкой по-прежнему красиво. И легко представить, как карета с Пушкиным или с Татьяной Лариной заворачивает в ворота...
В Челябинске пришлось задержаться на полдня – заменять сальник. Он давно полетел, и вытекало и масло, и неведомый Жене тосол: это магическое слово то и дело говорили друг другу Саня и Леша. Они оба слышали, как все явственней скрежещут шестерни на заднем мосту. От этого лица их были мрачными. Оба одинаково хорошо знали, что за этим звуком, если его не устранить своевременно, рано или поздно следует замена всего заднего моста. А это ни в их планы, ни в бюджет генерал-лейтенанта Шуста не вписывалось. Сальника же не было ни в попутных шиномонтажах, ни в магазинах.
Надо было решать и еще кое-какие назревшие в дороге проблемы: не забудем, что ехали они на «Волге», а не на иномарке. Машина неплохая, она могла выдержать серьезную дорожную аварию, в которой от другой машины остается, по словам водителей, «большая груда покореженной жести». Но она все время, как известно, требует то мелкого, то крупного ремонта. Иномарки бегут себе и бегут. Зато уж если встанут – то, прямо скажем, неизвестно, что делать водителю и пассажирам на наших необъятных просторах.
В огромном автомобильном дворе (так он и назывался) повсюду были грязь и хлам в таком количестве, что описывать это почти невозможно. В мрачных помещениях, похожих на ангары, ходили рабочие в грязных промасленных одеждах и чинили подвешенные к потолку на огромных крюках машины. Механики, жуя сигареты и подтягивая исконно русским движением портки на резинке, ходили и ползали вокруг тех машин, что стояли на цементном полу. Но ничего этого Женя не видела, потому что по договоренности с Саней и Лешей пошла погулять по городу – «не дальше этого квартала», как строго попросили ее водители, отвечавшие за Женину безопасность непосредственно перед генерал-лейтенантом.
Прямо во двор тупиком упиралась улица под названием «Ферросплавная». Так как Женя училась на пятерки по всем предметам, она легко поняла, что это от слова «феррум» – железо. Но пыльная и скучная улица не стала от этого веселее.
На угловом доме красовалось выцветшее объявление «Клуб юных техников ЧЗМК. Ферросплавная, 144». Ну, ЧЗМК, поднапрягшись, расшифровать было можно – Челябинский завод... ну, наверно, раз уж феррум, – каких-нибудь металлоконструкций... Но почему-то Жене трудно было себе представить, что на этой улице действительно есть такой клуб или даже когда-либо был.
Но она ошибалась! Такой клуб и правда был, совсем рядом, в большом желтом двухэтажном доме. И в цехе, открытом прямо во двор, двое парнишек чистили и скребли с ужасным звуком какую-то железяку. Поинтересовавшись у них, давно ли этот клуб работает и не закрывался ли в последние годы (а Женя интересовалась всем, что происходит, – особенно в России и особенно тем, что касалось жизни людей ее возраста), она узнала, что клуб работает с незапамятных времен, никогда не закрывался и что при нем довольно много желающих чему-то научиться, особенно во время каникул.
Женя двинулась дальше по Ферросплавной и зашла в первый же следующий двор – в надежде посидеть где-нибудь в теньке и подумать над тем, что произошло несколько месяцев назад в далекой от Москвы деревне и кто же убийца, если Олег невиновен, как ей, Жене, было известно с начала следствия, а после показаний Лики станет известно и судьям.
Двор с двух сторон обнимали желтые трехэтажные дома – углами. Здесь росли десятка три старых и очень тенистых деревьев. Этот двор был просто приготовлен для того, чтобы стать уютным, прямо-таки райским уголком – и для детей, и для взрослых. Но каким же он был!..
Вокруг маленького, расчерченного красно-белыми квадратами, покосившегося металлического столика на одной ножке и двух скамеек с узкими брусами для сиденья (половину брусов оторвали, и потому это скорее были насесты для кур, чем скамейки для людей), земля была вытоптана и загажена на два-три метра вокруг сигаретными пачками и бутылками. О том, чтобы присесть к такому столику, и подумать было нельзя.
Впрочем, и весь двор был вытоптан так, что ничего, кроме пыли, на нем, казалось, появиться уже не может. Посреди двора на стояке криво висели только одни качели, от двух других остались лишь крюки. Горка – для скатывания с нее и зимой, и летом, шведская стенка, карусель... Но все кособокое, облупленное, такое, что и не тянет подойти. А главное – ни травинки, ни цветочка, не то что клумбы, которые прямо просились в этот двор!..
