Джеймс Крюс - Тим Талер, или Проданный смех
— Ты проиграл пари, мальчик, ещё не успев его заключить!
— Всё равно, давайте спорить! На плитку шоколада! (Он ещё раньше заметил плитку шоколада на подоконнике сторожки.)
— А у тебя хватит денег на плитку шоколада, если ты проиграешь?
Тим вытащил из кармана свои ассигнации.
— Ну как, спорим?
— Более дурацкого пари и не выдумаешь! — пробормотал кладбищенский сторож. — Ну что ж, давай!
Они ударили по рукам и побрели по громадному, похожему на парк кладбищу, туда, где находилась могила отца Тима.
Уже издали они заметили троих рабочих в комбинезонах, возившихся у могилы. Толстый кладбищенский сторож ускорил шаг.
— Да ведь это… — Он фыркнул, как морж, и бросился бежать к могиле.
На могилу как раз положили новую мраморную плиту. На ней золотыми буквами были написаны имя и фамилия отца и даты его жизни. Внизу стояла подпись: «От твоего сына Тима, который никогда тебя не забудет».
Рабочие не обратили ни малейшего внимания на крик сторожа. Они показали ему какие-то бумаги, подтверждавшие, что плита эта положена на могилу вполне законно. Среди документов было даже специальное разрешение на замену каменной плиты плитой из мрамора. Сторож, как выяснилось, клевал носом, когда рабочие проходили мимо его сторожки, и им не хотелось его будить.
— А заплатить за всё это, — добавил один из них, — должен некий Тим Талер.
— Верно, — сказал Тим. — Вот деньги. — Он достал из кармана ассигнации и, сосчитав их, передал одному из рабочих. Теперь у него осталось всего пятьдесят пфеннигов.
Кладбищенский сторож, ворча, поплёлся обратно к сторожке.
Рабочие собрали инструменты, приподняли на прощание кепки и тоже пошли к выходу.
Тим, зажав в кулаке монету в пятьдесят пфеннигов, остался стоять один у могилы отца. В другой руке он держал свою фуражку, за подкладкой которой был спрятан странный, непонятный контракт. Он рассказывал тому, кого давно уже не было в живых, всё, что ему так хотелось бы рассказать хоть одному живому человеку.
Наконец он умолк, ещё раз осмотрел новую мраморную плиту и нашёл её очень красивой. Потом негромко сказал:
— Я вернусь, когда снова смогу смеяться. До скорого свидания! Но вдруг запнулся и прибавил: — Надеюсь, что до скорого…
Проходя мимо сторожки, он взял у рассерженного сторожа плитку шоколада. На последние деньги он купил трамвайный билет.
Куда он едет, он и сам не знал. Он знал только, что ему надо найти господина в клетчатом и вернуть проданный смех.
Лист девятый
ГОСПОДИН РИКЕРТ
Трамвайный вагон был почти пуст. Кроме Тима, здесь сидел только кругленький, небольшого роста пожилой человек с весёлым лицом, немного похожий на добродушного мопса.
Он спросил мальчика, куда тот едет.
— На вокзал, — ответил Тим.
— Тогда тебе придётся сделать пересадку. Этот трамвай не идёт к вокзалу. Это я знаю точно: я и сам еду на вокзал.
Тим держал свою фуражку на коленях и, ощупывая пальцами подкладку, слушал, как шуршит под его рукой сложенный вчетверо контракт. И вдруг ему пришло в голову, что теперь он должен стараться как можно чаще заключать самые невероятные пари. Может быть, какое-нибудь он и проиграет. Ведь тогда он вернёт свой смех!
И он сказал:
— Держу пари, что этот трамвай идёт к вокзалу!
Кругленький человечек рассмеялся и сказал то же самое, что и кладбищенский сторож:
— Ты проиграл пари, ещё не успев его заключить! — И добавил: — Ведь это «девятый»! Он ещё никогда не шёл до вокзала.
— И всё-таки я держу с вами пари! — сказал Тим с такой уверенностью, что человек с удивлением замолчал.
— Что-то уж чересчур ты в этом уверен, малыш. Так на что же мы будем спорить?
— На билет до Гамбурга, — быстро ответил Тим. Он и сам был обескуражен своим поспешным ответом. Эта мысль так неожиданно пришла ему в голову! И всё же она пришла не случайно. Ведь он давно уже решил отправиться в плавание.
— А ты что, собираешься ехать в Гамбург?
Тим кивнул.
Приветливое лицо «мопса» расплылось в улыбке.
— Тебе незачем спорить, малыш! Дело в том, что я тоже еду в Гамбург и взял два билета в двухместном купе. А тот господин, который должен был ехать со мной, задержался. Значит, ты можешь составить мне компанию.
— И всё-таки мне хотелось бы заключить с вами пари, — серьёзно ответил Тим.
— Хорошо! Давай поспорим. Но предупреждаю: ты проиграешь! А как тебя зовут?
— Тим Талер.
— Хорошее имя. Звучит, как звон монет.[1] А моя фамилия Рикерт.
Они пожали друг другу руки. Так они одновременно и познакомились и заключили пари.
Когда по вагону прошёл кондуктор, господин Рикерт спросил его:
— Скажите, пожалуйста, этот трамвай идёт к вокзалу?
Только кондуктор хотел ответить, как вагон качнуло, и он остановился. Тим чуть не упал на господина Рикерта.
Кондуктор побежал на переднюю площадку. Как раз в эту минуту на неё вскочил чиновник управления городского транспорта с серебряными нашивками на кителе. Он взволнованно сообщил что-то кондуктору, тот взволнованно что-то ответил, потом вернулся в вагон и обратился к господину Рикерту:
— Сегодня вагон в порядке исключения пойдёт к вокзалу, потому что на нашей линии повреждён провод. Но обычно «девятый» не ходит по этому маршруту.
Он приложил два пальца к козырьку фуражки и снова пошёл на переднюю площадку.
— Чёрт побери, ловко же ты выиграл спор, Тим Талер! — рассмеялся господин Рикерт. — Сознайся-ка, ведь ты наверняка слыхал, что на этой линии оборван провод. Ну, сознайся!
Тим грустно покачал головой. Ему гораздо больше хотелось проиграть этот спор, чем выиграть. Теперь ему окончательно стало ясно, что господин Треч обладает необыкновенными возможностями.
На вокзале господин Рикерт поинтересовался, где оставил Тим свой багаж.
— Всё, что мне нужно, со мной, — ответил Тим очень неопределённо и совсем не по-детски. — А паспорт у меня в кармане куртки.
У Тима и правда был при себе паспорт. Когда ему исполнилось четырнадцать лет, он добился у мачехи, чтобы она выхлопотала ему собственный паспорт, ссылаясь на то, что ему придётся показывать паспорт в кассе на ипподроме. Этот довод убедил мачеху, тем более что Тим целый год вообще отказывался играть на скачках.
Но только теперь Тим понял, как необходим ему паспорт. Ведь он ехал в Гамбург.
Купе господина Рикерта оказалось в первом классе. На двери купе висела табличка с его именем: «Христиан Рикерт, директор пароходства».
А внизу на той же табличке стояло ещё одно имя, и, прочитав его, Тим побледнел: «Барон Ч.Треч».
Когда они сели на свои места, господин Рикерт спросил:
— Тебе нехорошо, Тим? Ты так побледнел!
— Это иногда со мной бывает, — ответил Тим (и нельзя сказать, чтобы это было неправдой, потому что с кем же этого иногда не бывает!).
Поезд шёл некоторое время вдоль Эльбы. Господин Рикерт глядел на реку, на её берега — видно было, что это доставляет ему удовольствие. Но Тим не смотрел ни в окно, ни на господина Рикерта.
Ласковый взгляд «мопса» время от времени незаметно останавливался на лице мальчика, но затем снова обращался к живописным берегам реки.
Господин Рикерт был озабочен: он не переставая думал об этом мальчике.
Наконец он решил подбодрить его каким-нибудь забавным рассказом о морском путешествии, но, едва начав рассказывать, тут же заметил, что мальчик рассеян и совсем его не слушает.
Только когда господин Рикерт перевёл разговор на барона Треча, место которого в купе занимал сейчас Тим, тот стал вдруг внимательным и даже разговорчивым.
— Барон, наверное, очень богат? — спросил Тим.
— Чудовищно богат! У него есть свои предприятия во всех частях света. Пароходство в Гамбурге, которым я заведую, тоже принадлежит ему.
— Разве барон живёт в Гамбурге?
Господин Рикерт сделал неопределённое движение рукой, которое, как видно, должно было означать: «А кто его знает?»
— Барон живёт везде и нигде, — пояснил он. — Сегодня он в Гамбурге, завтра — в Рио-де-Жанейро, а послезавтра, может быть, в Гонконге. Главная его резиденция, насколько мне известно, это замок в Месопотамии.
— Вы, наверное, очень хорошо его знаете?
— Никто его хорошо не знает, Тим. Он меняет свой внешний вид, как хамелеон. Вот приведу тебе пример: много лет подряд у него были поджатые губы и колючие рыбьи глаза. Причём могу поклясться, что они были водянисто-голубого цвета. А когда я встретился с ним вчера, оказалось, что глаза у него карие, добрые. И теперь он уже не надевает больше на улице чёрные очки от солнца. Но самое странное, что человек этот, на лице которого я — клянусь тебе! — никогда раньше не видел улыбки, хохотал вчера, словно мальчишка. И ни разу не поджал губ. А раньше он делал это поминутно.
