Владимир Вафин - Чужаки
— Я это понимаю, прекрасно понимаю, но держать Росина в интернате выше моих сил и, если он здесь будет находиться, то это значит, что может случиться что-нибудь подобное, такое же страшное и бесчеловечное. Если меня спросят за Росина, я отвечу, что он сбежал, выкрав документы. Но видеть этого дьявола я не могу, понимаете, не могу.
Денис поднялся в спальню, побросал вещи в сумку и, прихватив магнитофон, стал спускаться по лестнице. Навстречу ему поднимались Раиса Ивановна с физруком.
— Ты еще здесь, мразь? — набросилась она на него. — Да вы посмотрите, он же пьяный! Как ты смеешь в таком виде быть в интернате? Надо немедленно вызвать милицию, Игорь Викторович.
— Зачем? — остановил ее физрук. — Выкинем его на улицу, пускай убирается отсюда, сопляк.
— Да я и сам уйду! — с ненавистью бросил Денис. — Чтобы ваши рожи не видеть, от которых меня уже мутит, садисты, насильники. — Он сплюнул им под ноги и вышел на улицу, громко хлопнув дверью.
Возле калитки он вдруг услышал крик:
— Денис!
Он обернулся. Его догонял Родька. Денис опустился и подхватил его на руки.
— Ты уходишь, ага? А как же я? Не уходи, Денис, — и Пушок обхватил его за шею.
Дениса полоснула по душе слезная жалость к этому малышу, единственному, кто прибежал попрощаться с ним.
— Я к тебе приеду еще, Родька. Ты меня будешь ждать?
— Ага, — и Родька прижался губами к его щеке...
Выброшенный из интерната Денис Росин оказался один в миллионном городе. Первой его мыслью было поехать к Владу. Найдя телефон, он позвонил ему домой, но, услышав его голос, Денис бросил трубку. Он испугался встречи с другом, так как Влад был работником милиции, и Денис не верил, что он сможет понять его и все то, что произошло с ним.
Пошел дождь — предвестник долгой холодной осени. Ежась от холода, Денис стоял в растерянности, размышляя о том, к кому же пойти в этом большом городе. И где-то в укромном уголке сознания мелькнула мысль о Свете. Он набрал ее номер. Она сразу сняла трубку, как будто ждала этого звонка, и с готовностью предложила ему перебраться к ней.
Света жила с отцом, но тот по контракту работал в Нигерии. С этого телефонного звонка для Дениса Росина началась новая жизнь. Через Свету он познакомился с парнями, которые занимались сексуальными играми на деньги. Неделю Денис присматривался, подавляя в себе отвращение и стыдливость, но вскоре сам стал принимать участие в играх. «Дурное дело нехитрое», — говорил он, складывая в джинсовую куртку выигрыш. В этих играх он встретил Оксану, ту восьмиклассницу из интерната, прошедшую первые уроки секса у физрука, выполняющую в этих оргиях роль «сосиски»
Постепенно Денис пристрастился пить. Первые дни его полоскало, выворачивая всего наизнанку, а потом он стал пить до помутнения в голове. Ему было хорошо и легко: уже не давили никакие мрачные мысли. Он забывался в пьянстве и разврате и с каждым днем затаптывал в себе мальчишку. Но горьким было утреннее пробуждение, царапающее когтями совести по душе. Утром, просыпаясь на большой кровати среди шелковых простыней, Денис начинал презирать самого себя. Он жил в роскоши, ни в чем не отказывал себе, но бывали минуты, когда ему хотелось сбросить эту джинсовую униформу, стереть с лица это обаяние, которое так привлекало женщин, вскочить на коня и ускакать в тот жестокий, но по-своему добрый мир, где были его друзья и брат. Ему было стыдно, что он не смог преодолеть в себе страха осуждения, когда через мальчишку передал Родьке большой полосатый арбуз. И даже к Стрижу он не смог подняться. Он оставил всякие «вкусности», как говорил Стриж, в металлической корзине для посетителей.
Денис ненавидел себя сегодняшнего. Он был одинок и нищ среди этой роскоши, среди ненужной дружбы.
Поднявшись с постели, он вдруг увидел в большом зеркале свое отражение На него смотрел обнаженный выхоленный юнец с пробивающимися усами.
— Ненавижу! — крикнул Денис и швырнул в зеркало хрустальный бокал с ромом, который он держал в руках.
По большим осколкам разбившегося зеркала потекли похожие на кровь ручейки.
Тоска полной накатила на Дениса, и он решил поехать на кладбище. Запахнувшись в «варенку», он стоял у могилы матери и смотрел на голые деревья Рядом тлели собранные в кучу листья. Денис взглянул на памятник, с фотографии на него грустными глазами, с едва уловимой улыбкой смотрела мать. Он снял с могилы шуршащий целлофан и положил на нее большой букет черных роз. Поднявшись, он еще раз взглянул в смотрящие на него глаза матери и прошептал.
— Прости меня, мама...
Постояв минуту, он вскинул голову, глубоко вдохнул холодный осенний воздух и пошел к выходу.
— Что уже уходите? — спросил сморщенный старик-сторож, подгребая листья в костер.
— Дед, возьми, — Денис протянул ему тысячерублевку, — и посмотри за могилой моей матери. Ну, там, цветы посади, чтобы все по-людски было, — сдавленным голосом произнес Денис.
Растерянный старик скомкал бумажку, пряча ее в карман.
— Парень! А чью могилу-то? — окликнул он Дениса.
— Росиной Валентины Алексеевны.
— А ежли свечку поставить, от кого?
— От сыновей — Артема и Дениса.
Такси притормозило и Денис, открыв заднюю дверцу, опустился на сиденье.
— Куда?
— Пока в город, — задумчиво произнес он. — Я закурю?
— Кури, — и водитель нажал клавишу магнитофона.
Этой ночью в спящем городе
Ветер бьется черной птицей.
Пусто в доме мне и холодно
И до поздних звезд не спится.
Упаду в объятья темноты
И пойду: пути не зная.
Виновата в этом только ты...
Только ты...
Только ты...
Больно мне, больно!
Не унять эту злую боль...
Голос Казаченко ударил Дениса по душе, и от отчаяния, безысходности и одиночества у него сжало горло. Проезжая мимо церкви, Денис почувствовал, что ему хочется войти туда.
— Тормозни, — попросил он таксиста и бросил на переднее сиденье стольник.
Подойдя к воротам, Денис положил на паперти в шапку нищему десять рублей. В церкви он купил свечи и, немного подумав, приобрел крестик, который тут же и надел. Денис потихоньку протиснулся между молящимися старушками к иконе святой Богоматери и замер в нерешительности. К нему подошла маленькая сухонькая старушка и спросила:
— Сынок, первый раз здесь? Он кивнул.
— Тебе помочь, сынок? — и, увидев его кивок, она сказала: — Поставь свечи и помолись святой Богоматери, заступнице нашей перед Господом. Скажи то, что ты хочешь, что хочет твоя душа.
Денис зашептал слова, накопившиеся в душе:
— Господи, прости мне все грехи мои. Сбереги Сережку и брата моего Артемку...
Выходя из церкви, Денис положил деньги в ящик для пожертвований, передал служительнице записку за упокой матери и, вскинув голову, еще раз тихо произнес:
— Господи, сохрани меня и брата моего Артемку!
Милицейские «Жигули» патрулировали вечерние городские улицы, которые светились разноцветьем огней. В свете фар кружились, танцуя, подхваченные осенним ветром листья.
— Да надоело пахать за пять кусков, — жаловался Владу водитель Ямшин. — Жену и сына чем кормить? Ведь цены — убиться можно. Ты же знаешь, что работаем без выходных и проходных. Я скоро на этой колымаге геморрой заработаю. А она, бедненькая еще чихнет разок — и в металлолом.
— Что-то ты, Паша, совсем разошелся, — рассмеялся Влад, поправляя пятерней упавшую на лоб поседевшую прядь волос. Он сидел рядом с водителем в новой, хорошо отутюженной форме с лейтенантскими погонами.
— А что, я не прав? Вот скажи мне, не прав разве? — допытывался водитель.
— Да прав, прав, сдаюсь. Только надо глубже думать. Если бы меня спросили, что надо, чтобы в ментовке был порядок, я бы ответил так: во-первых, всех, кто мешает работе, всякую погань, которая мундиром прикрывается, — выгнать и набрать хороших парней, проверенных через тесты компьютера и детекторы лжи, а то уже объявление появилось в газете, что требуются парни в милицию. Вот набрал бы я их и зарплату бы минимальную дал — тысяч двадцать.
— Ого-го! — Ямшин присвистнул.
— Да, да, Паша. Двадцать пять тысяч — это нормально. Шахтеры вон, те по пятьдесят штук в месяц зарабатывают. Ну и потом, чтобы была машина. И чтобы «гаишник» не хлопал глазами и не свистел вдогонку, когда кто-то не останавливается. Потом квартиру каждому бы дал, а то вон Роговой в общаге живет, с алкашами. Какой уж тут отдых после суток дежурства? И спецмагазин бы организовал, чтобы не орали на нас, что, дескать, милиция без очереди берет, и чтобы некоторые по блату не кормились из-под прилавка. Отработал он год по испытательному сроку — проверить его, не стал ли он ментом, не оправдал доверие — до свидания: там очередь стоит.
