Коричневая пуговка - Фраерман Рувим Исаевич

— Кого же они ищут?

— Тоже не знаю. Друзей они искать так не будут. И я, и ты, и Василий Васильевич Пак приходим к ним на заставу сами. Может быть, они ищут врагов, которые прячутся от них.

— Врагов? — повторила Натка. — Разве они тут есть?

— Наверное. Ведь тут близко граница.

— Честное слово, — сказала Натка, — если бы я поймала хоть одного из них, я убила бы его на месте.

— Я тоже, — твердо сказал Ти-Суеви.

В это время шорох стал громче, явственней, и совсем близко, за обочиной шоссе, дети услышали легкий шум шагов.

В самом деле, кто-то тут был с ними все время.

Ти-Суеви перешел на другую сторону дороги, и Натка побежала за ним. Здесь они подождали немного. У Натки тяжело стучало сердце. Ти-Суеви, вытянув шею, вглядывался в сумрак, стлавшийся над травой, как туман. Кусты раздались, уронив вечернюю росу, и показалось лицо человека.

Ти-Суеви громко плюнул. Он узнал старуху Лихибон. Это ее, точно завесой, скрывали от дороги кусты бересклета и орешника.

Лихибон собирала траву для свиней. Она всегда что-нибудь собирала, эта старуха с мутными глазами. За спиной у нее был берестяной ящик, какой обычно носят корейцы, когда отправляются в сопки за брусникой.

Заметив, что дети смотрят на нее, старуха раздвинула кусты еще шире и сорвала пучок молодой крапивы.

«Но кто же собирает крапиву в ящик? Ее собирают в мешок», — подумал с подозрением Ти-Суеви.

Но и ящик этот показался ему пустым.

Лихибон свернула на тропинку к морю, ничуть не согнувшись под своей ношей.

— Противная старуха, — сказала Натка. — Я ехала с ней на кунгасе.

— Разве она тоже ехала в Малый Тазгоу? — спросил Ти-Суеви.

— Да! Противная старуха, — повторила Натка. Что ей нужно у нас, в Малом Тазгоу? Она везла с собой рис и сою с мясом. А мне так хотелось есть! Но я не просила. Я вынула камешки, которые мы нашли с тобой в яме, и стала играть. Я играла хорошо, пока один камешек не упал к ногам Лихибон. Она хотела поднять его, но я успела раньше поднять и спрятала камень в карман. Тогда она подошла ко мне, взяла за плечо и спросила: «Ты где нашла эти камни?» Я не ответила ей. Руки у нее тряслись, и она все спрашивала. А до того молчала.

— Да, — сказал в раздумье Ти-Суеви, — эта старуха говорит так мало, как только может, потому что внук ее болен проказой.

— Как проказой! — вскрикнула Натка. — Ведь старуха меня схватила за плечо!

Натка даже остановилась посреди дороги, топоча от ужаса ногами. Ти-Суеви в страхе глядел на нее.

— Но ведь не она, а внук ее болен проказой, — сказал Ти-Суеви, утешая ее.

— Все равно! Она меня схватила за плечо! — кричала Натка, заливаясь слезами. — Зачем ты мне раньше не сказал? Теперь я скоро умру.

И Ти-Суеви не знал, что с ней делать.

— Где, в каком месте взяла она тебя за плечо? — спросил Ти-Суеви.

Натка показала.

Ти-Суеви положил руку на ее плечо и сказал:

— Вот, я снял с тебя болезнь. Так говорят наши старики. Теперь не бойся: если ты заболеешь, то я тоже. Мы будем вместе болеть. Так всегда лучше.

— Да, так лучше, — сказала Натка. Она перестала плакать. — Теперь я не боюсь.

Она поглядела вокруг.

Тихо подходила лесная ночь. На макушках высоких лиственниц оставалось совсем немного света. А тьма внизу сгущалась, как смола.

Луны не было. Только звезды вырастали в глубине над лесом.

Вдруг на востоке, с той стороны, где в полном мраке стояли сосны и ели, загорелся новый свет. Желтый, он колебался на темных стволах, высоко, на том месте, где у сосен начинаются ветви.

В глубине леса кто-то зажег костер.

— Посмотри, — сказала Натка. — Что это?

Но Ти-Суеви и сам давно уж смотрел на этот колеблющийся отсвет пламени, такой страшный в ночной темноте.

Кто мог зажечь этот костер в лесу?

Ти-Суеви прилег на дороге, стараясь снизу, сквозь кусты, увидеть что-нибудь.

— Тише! — обернулся он к Натке.

В глубине леса кто-то зажег костер.

Но она и без того стояла тихо, не шевелясь.

— Человек в лесу. — Ти-Суеви осторожно поднялся с земли.

— Что же он там делает ночью?

— Не знаю. Может быть, это тот самый, кого ищут на заставе, — шепотом сказал Ти-Суеви.

— Шпион? — тоже шепотом спросила Натка.

Она совсем забыла о проказе. Глаза ее, в которых только что был страх, теперь уже без страха, сурово смотрели в темноту, и лицо при звездном свете казалось бледным.

— Пойдем посмотрим, — предложил Ти-Суеви. Однако он не был уверен в том, что Натка согласится, и потому добавил: — Но если ты боишься, не пойдем.

Натка помолчала в раздумье.

— Если это враг, — сказала она, — то я не боюсь его. Но ведь в лесу совсем темно.

— Ничего, я знаю это место. Тут я нашел паутину, — сказал Ти-Суеви. — Я хорошо вижу в темноте, а если не вижу, то все равно знаю, где стоит куст, а где дерево. Дерево пахнет корой.

Тогда Натка протянула Ти-Суеви руку. Он взял ее и шагнул в кусты.

Он действительно знал это место.

Он шел бесшумно, обходя деревья и не наступая на сучья. Только несколько листьев нежно коснулись его щеки. Ах, если бы башмаки у Натки не были так тяжелы!

— Поднимай выше ноги, — еле слышно сказал ей Ти-Суеви.

Клочья желтого света уже висели близко на кустах можжевельника и ежевики.

Ти-Суеви пополз по траве. С легким вздохом Натка тоже легла. Земля была холодна и пахла влажным мхом.

Виден стал и самый костер.

Он горел на поляне. И огонь его отражался в росе, висевшей на колючках облепихи.

У костра стоял человек. Он был высок, в городской одежде и в шляпе. На шее у него висел мешок, а в руке он держал белую щепку.

Он вел себя загадочно: становился на колени, долго шарил по валежнику, прежде чем подбросить его в костер.

Он выбирал только смолистые сучья, не дававшие дыма, и огонь горел бездымно, высоко и ровно.

А в освещенном воздухе летали над поляной бабочки. Одни из них садились на стволы, другие падали. И все они были белые.

Человек следил за ними.

Он подходил к елям, поднимал голову, отыскивал что-то на коре и щепкой сбрасывал в мешок, висевший у него на шее.

— Однако еще рановато для монашенок, мало их попадается, — сказал он вдруг громко.

И все это было так страшно — и ночь, стоявшая на краю освещенной поляны, и одинокий голос человека, и зловещий огонь, — что Натка, державшая Ти-Суеви за руку, отпустила ее и поползла назад.

Пополз за ней и Ти-Суеви.

Когда за толстыми стволами скрылся свет от костра, дети поднялись на ноги. Натыкаясь на сучья, они с шумом прошли сквозь кусты и долго при звездах бежали по дороге.

Она привела их к морю.

Они узнали ее по блестевшей полосе прилива. И оба, тяжело дыша, остановились. Море успокоило их.

Оно было близко. Но ропот его, тихо взбираясь вверх по камням, едва достигал слуха. И лес стоял молча, все глубже погружаясь в сон. Только в бухте, за мысом, бессонно во тьме, как часы, тикал консервный завод.

В Малом Тазгоу еще не спали.

Дети вошли в деревню.

И теперь, когда все было позади, — и железный мрак в лесу, и странный человек, и проказа, которую так легко снял с плеча Натки Ти-Суеви, — ей вовсе не было страшно.

Она пришла домой, попросила есть и спала всю ночь спокойно.

Ти-Суеви же долго не мог заснуть на своей тростниковой циновке. Он все думал о том, что, пожалуй, нужно было бежать не в Малый Тазгоу, домой, а на заставу, к красноармейцу Сизову.

И всю ночь снился Ти-Суеви стоявший в ногах его на нарах китайский сундук, украшенный резьбой и медью. Он раскрывался, как шкаф, и из него вылетали бабочки.

VIII. Бабочка-монашенка

Если Ти-Суеви успевал хорошенько обдумать свои слова, то всегда бывал правдивым. Поэтому назавтра утром в школе он сказал Натке:

— Нехорошо мы сделали, что вчера побежали прямо домой, а не на заставу. Надо было привести красноармейца Сизова туда, в лес. Где мы теперь найдем того человека? Он уже, наверное, скрылся.