Евгений Некрасов - Муха и самозванный принц
Маша спустилась до первого этажа, вспоминая, как поросенок ее душил. Основательно так держал за хрип. Жутко было. Она пнула маску ногой. Отсюда бой мог бежать хоть направо, хоть налево, но слева ему делать нечего, а справа у него пост. Служба боя и опасна, и трудна.
Коридор кончался дверью. Маша заглянула в щелку — сидит ее бой, рожа совсем не сонная, треплется с портье. Засмеялся. Ну, гад! Хотя почему гад? Честно работает, вот, выполнил поручение заместителя директора по безопасности. И она, Маша, согласилась выполнить его поручение… А как Андровский все упаковал: история про киллера, то, се… Она себя чувствовала разведчицей и этот бой, наверное, тоже.
Маша на цыпочках отошла от двери, вернулась к себе и рухнула на диванчик то ли Серова, то ли Перова. В диванчике хрустнуло. Музейная старушка предупреждала, что на него надо садиться осторожно. «Зато я не рисую на книжках», — подумала Маша.
Ладно, а как теперь вести себя с Андровским? О том, чтобы шпионить на него, не могло быть и речи. Но как обставить свой отказ?
Можно по полной программе. Он обещал встретиться за ужином, вот и устроить встречу: швырнуть на стол его «жучок». Чтоб Михалыч видел, какие у него приятели, и мама видела, какие приятели у ее жениха. Чтоб Андровский с его внешностью благородного джентльмена краснел и блеял.
Можно ответить пакостью на пакость, скажем, разыграть перед «жучком» сценку «Заговор террористов», с клацаньем затворов и конспиративными шепотками. Мелковато, но месть поганцу не обязана быть благородной.
Наконец, можно все оставить как есть. Просто жить и знать, что тебя подслушивают. Дед поступил бы именно так. Он говорит, что не высовываться — правило октябрят для разведчика. Маша не была в октябрятах, но понимала, что правила у них, маленьких, должны быть простые и незыблемые. Железобетонные должны быть правила. «Кто смел, тот и съел». «Голова в холоде, а ноги в тепле». «Мал золотник, да дорог, а большой набит лапшой».
О-хо-хо, все равно невесело. Почему у взрослых гадство — норма жизни?
Маша отвернулась к спинке дивана. Вблизи было видно, что диванная кожа растрескалась на крохотные многоугольники. Если обидеться на Андровского и на маму с Михалычем и залечь до конца каникул, то многоугольники можно считать и закрашивать, чтобы не сбиться.
За дверью послышалась возня. В замочную скважину посопели, и кто-то тихо, но внятно прошептал:
— Спит!
Жизнь продолжалась.
Глава X МЕСТЬ НЕФТЯНОГО ПРИНЦА
Из замочной скважины высунулось что-то блестящее. Маша на цыпочках подскочила к двери — и вовремя. Блестящее оказалось трубочкой из фольги. В дверной щели метался огонек спички или зажигалки; уже тянуло горелой пластмассой. Дымовуха! Щелчком по торчащему кончику Маша послала ее отправителям. В коридоре взвыли:
— У-и-й!
— Что?
— За пазуху!
Звук падающего тела, топот, хлопок двери — один из мстителей заскочил в свой номер, оставив дымящегося брата в коридоре. Тот ударился в дверь, ругаясь на смеси русского и английского с вкраплениями азербайджанских слов.
— Беги в туалет, урод! — хладнокровно посоветовал запершийся.
Мимо Машиного номера протопали, и минут пять ничего не происходило. Потом Эльчин (Маша узнала его по голосу) вернулся и опять начал биться в дверь.
— Ты воняешь, — отвечал Сейран.
— Что мне, в коридоре теперь жить?! — вопил Эльчин.
— Зачем жить? Погуляй по морозцу, может, выветрится.
— Дай хоть во что переодеться, я в душ пойду!
— Нет, — подумав, решил Сейран. — Я открою дверь, а ты всунешь ногу.
— Ты баран и сын шакала! — сделал зоологическое открытие Эльчин.
Маша взяла свой спортивный костюм, полотенце и бросила в коридор:
— На, только успокойся.
— Девка! Думаешь, я тебя прощу?! — завопил Эльчин и кинулся к ней.
Растерявшись от такой черной неблагодарности, Маша захлопнула дверь чуть позже, чем надо бы. Эльчин уже набегал и не успел затормозить.
БУМ-М! Лоб нефтяного принца с барабанным звуком встретил препятствие. Даже Машу за дверью здорово ударило по рукам, а каково пришлось Эльчину, лучше и не думать. Попытка к примирению не удалась. Маша навалилась и заперла дверь на ключ. Эльчин выл и бесновался в коридоре — кажется, топтал ее костюмчик.
— Я ведь и выйти могу, — заметила Маша.
Угроза подействовала. Обругав девку последними словами и доказав таким образом свое мужество и бесстрашие, Эльчин удалился.
Маша долго вслушивалась в тишину за дверью. Надо было посмотреть, что там с ее костюмом. Тихо, стараясь не щелкнуть, повернула ключ. Приоткрыла дверь на щелку — никого. Тогда она вышла в коридор и огляделась. Ни костюма, ни полотенца. Помня, с кем имеет дело, посмотрела на люстры… И там нет. Взял. Благодарности от нефтяного принца не дождешься, но все равно приятно. Ведь ненавидит ее, а взял. Великодушие может действовать сильнее пощечины.
Улыбаясь, Маша повернулась к своему номеру, распахнула дверь… На диванчике неподвижно и беззвучно, как большая кукла, сидел чернявый парень. Она еще не видела его без маски, но догадаться было нетрудно: брат-2. Сейран.
ЧАСТЬ II РАБОТА ПО СПЕЦИАЛЬНОСТИ
Глава I КАФИРСКИЙ РАЙ
Бисмилляхи, л-рахмани, л-рахими. Велик Аллах в неиссякаемой милости к рабам своим. На перевале отряд Вахи засекли пограничники. Налетели вертушки, положили в снег и давай гвоздить из всех калибров. По головам ходили. Араб-инструктор подбежал, Ваху в бок ботинком. «Фая!» — орет по-английски, а какая фая, когда в отряде гранатомета завалящего не осталось, а не то что «Стрелы». Много ты навоюешь с автоматом против авиационных пушек.
Попало в араба, лежит, не дышит. Ваха к нему под бок: какое ни есть, а укрытие.
Аллаху акбар, поднялся ветер, нагнал тучи. Улетели вертушки. Погранцы подтащили станковый гранатомет, и опять Аллах помог: повалил снег, видимость упала, все разрывы мимо легли.
Снег зарядил на неделю. Ваха уже в Грузии лечил стертые в кровь ноги, а он все шел и закрыл перевал до весны. Моджахеды, кто не успел прорваться, вернулись зимовать в родные села. Плохо. В Ичкерии кафиры лютуют. Взорвет кто-нибудь их машину рядом с селом — все село под зачистку. За найденный патрон бросят в кузов и увезут, и не каждый потом вернется. А Вахе спокойно жилось. Автомат, гранаты положил под кровать; зайдет грузинский патруль, поговорит с хозяином, на тебя даже не посмотрит.
Приютил его местный старичок-мусульманин. Смешной. Ваха чистит автомат или палочку строгает. Одна кончится — возьмет другую. А старичок: «Ты бы почитал что-нибудь». Он раньше был учителем. Книг в доме много, три полки. Вахе стыдно признаться, что читает он плохо, всего две зимы в школу ходил. Он и скажет: «Зачем твои книги, старик? Все мудрые мысли есть в Коране». Учитель ему: «Но ты же и Коран не читаешь». А Ваха: «По-арабски не умею, а переводы врут, их кафиры делали». Так говорил араб-инструктор (мир с ним). Старичок аж стонет: «Тебе четырнадцать лет всего, как жить будешь?!» А Ваха: «Живу же». — «А дальше? Всю жизнь собираешься воевать?» — «Зачем всю жизнь, — говорит Ваха. — Победим кафиров и будем жить, как предки жили». — «Твои предки, — говорит старичок, а он по отцу был грузин, — твои предки грабили моих предков и в рабство продавали. И ты будешь?» Ваха не может сказать «буду», нельзя же оскорблять хозяина дома, в котором гостишь. Он и говорит: «На все воля Аллаха». И опять сидит, палочку строгает. Вспоминает своих, кто на перевале остался: Ибрагимова Абали и Ибрагимова Бектемира, Канташева Давлета и татарина Галиуллу (мир с ними). Отдохнуть ему надо было, вот что.
До декабря так прожил. Отъелся, ноги залечил. Потом его нашел Муса — командир отряда. «Надо, — говорит, — ехать в Москву, помочь одному мусульманину, большому другу нашего народа». «Ладно, — говорит Ваха, — только огород копать, как в прошлый раз, я не буду. Эта работа не для воина. А по специальности, если взорвать чего, всегда пожалуйста, Аллах велел помогать братьям по вере». Муса смеется: «По специальности, по специальности».
Сделали Вахе грузинский паспорт, национальность написали: «ингуш». Старичку за приют он оставил долларов из полученных за подорванный бронетранспортер. Они фальшивые были, но в горах и такие ходят. Какая разница: старичок ими кому-то заплатит, тот еще кому-то, и на круг выйдет без обмана. Если бы за фальшивые доллары давали фальшивого барана, тогда, конечно, было бы нехорошо.
Перед отъездом Ваху одели во все гражданское. Муса перетряс его вещи, нашел пластит в пакете от сока и камуфляж-лохмашку. Орал: «В тюрьму захотелось, на нарах отдохнуть?!». Ваха не оправдывался — знал, что виноват. А только страшно было ехать в кафирскую столицу совсем безоружным. И лохмашку жалко. Приберут ведь к рукам, Муса и приберет.
