Ота Гофман - Побег
Он убеждал себя:
Но никто из них не имеет права сказать, что я втянул его в эту историю. Даже Мирка.
И вдруг пришло в голову:
Я ведь даже не помню, как она выглядит. А сбежал ради нее. Ни для кого я не сбежал. Просто я дышу. Мне хорошо. Я подарил себе этот побег. Как транзистор на рождество. Лежу себе в постели, и никто на меня не орет. Мне хорошо. Этот дом и вино, и мальчонка с «крестами», и теннисные мячи в жестянке. Все хорошо.
Жить бы так все время. Ходить на работу в лес и ловить с мальчонкой кроликов. Захотел рассказать ему об этом. Протянул руку — но постель рядом была пуста.
— Саша?!
Корабль
Постель около него была пуста.
Фангия встал.
Мальчик оказался в соседней комнате. Он взобрался на стул возле старой карты и, стоя на коленках, измерял расстояние от Европы до Африки. Хватило пяти растопыренных пальцев.
Саша оглянулся.
— Это совсем недалеко, — сказал он, застигнутый врасплох. — Вот она, Африка. Я правильно прочел — Африка?
Пальцы большого легли на то же место. Ответ прозвучал расхолаживающе:
— Ведь это море.
Море было синее, как небо. И ни одного моста. Волны вздувались. Фангия увидел большие огорченные глаза.
— Я думал, — сказал мальчик, — совсем ненадолго съездить в Африку, только поглядеть. А потом бы мы вернулись. Послали бы оттуда в школу открытку, про сарай, и что мы привезем им живого шимпанзе. Или попугая. Или вообще что поймаем…
В ответ — тишина.
Парень в куртке молчал. Он понимал: объяснять что-нибудь тут не имеет смысла. Тем более сейчас. И потому сказал:
— Погляди — граммофон.
Точно все это время они говорили о граммофоне.
Фангия приподнял звукосниматель. Попробовал пустить пластинку. Без звука, вхолостую. Но диск не вращался.
— Там пружинка лопнутая, — сказал мальчик.
Видно, он уже пытался заводить. Видно, торчал здесь уже довольно долго. Ручка граммофона не действовала. Фангия прислушался к стуку пружины:
— Она сорвалась. — Снял трубу и диск. Подал его мальчику. — Подержи. — Вынул из кармана отвертку и начал разбирать граммофон. Снял всю верхушку. Винтики совал себе в рот. Не разжимая губ, с трудом выговорил: — Может, еще построим корабль. Держи!
Он старался убедить малыша.
— Конечно, лучше бы моторную яхту, но в крайнем случае сойдет и парусник. На паруснике тоже переплывают моря. Совершенно спокойно. Вдвоем мы соорудим хоть целый пароход. Я все умею. Если захочу.
Выплюнул винты в ладонь.
Подхватил выскользнувшую пружину.
— Только чаще всего не хочу. Раз приходится делать одно и то же… Без конца. Что я, обезьяна дрессированная? — Продолжая говорить, он скручивал пружину. Движения точные, четкие. — А насчет открытки — неплохо придумано. Чтобы знали, где мы. По пути будем ловить рыбу. На еду. Один человек пил в океане сок из рыб. Когда у него кончилась вода. Воды надо бы взять побольше.
Рыбы Сашу заинтересовали.
— Там, внизу, удочки, — напомнил он. — И крючки.
— Маловаты.
Фангия пыхтел от натуги. Пружина накручивалась.
— Для морских рыб надо крючки здоровущие. А для акул… еще и топорик.
И вдруг застыл, отпустил пружину. Пружина больно ударила его по пальцам, но он даже не пикнул. Снова насторожился.
Откуда-то приближалось тарахтенье мотоцикла. Послышался собачий лай. Фангия задул свечу. Они стояли во тьме. Море было синее, как небо. Белый парус вздувался на ветру. Похожий на крыло чайки.
— Я… — Сашин голос дрогнул. Но он заставил себя говорить. — Мне надо бежать… — Во тьме, раскручиваясь, звенела пружина. — Через заднюю дверь…
— Почему?
— Потому что это за мной. Я оставил там тетрадь. В машине. Они идут по стрелкам…
— Сочиняешь.
— Нет, не сочиняю. Я хотел, чтобы вас нашли. Из-за Слипейша.
Лай приближался.
— Сочиняешь, — снова повторил тот, в темноте, но сам уже был убежден, что это так. Руками шарил по стенам. — Если правда… — Он весь — под курткой — покрылся потом. Наконец нащупал дверь. Ступеньки на чердак. — Свинья… Надо было отлупить тебя сразу, как только ты попался мне на глаза.
На локтях подполз к окошечку. Лицо облепила паутина. Он яростно стер ее.
Внизу, под собой, увидел детей с собакой. Они тащили повозку, в которой бренчала сумка с бутылками пива и подпрыгивала буханка хлеба. Наверное, чей-то завтрак. Собака то убегала вперед, к лесорубам, то возвращалась к детям, все укорачивающимися кругами, и, наконец, в избытке собачьего счастья стала кататься по траве, задрав кверху лапы и по-щенячьи взвизгивая.
Фангия облегченно вздохнул.
Но в этот момент на холме снова затарахтел мотоцикл. Вынырнул возле мостика. Миг он был виден совершенно отчетливо. Милицейская машина с белой полосой. За рулем — милиционер. На заднем сидении какой-то старичок. У маленького прилепившегося к горе домика старичок спрыгнул. Обошел его. Покрутил ручку двери, проверил, заперты ли ставни.
— Никого.
«Через пять минут будут здесь. Осталась еще одна дача. Потом — очередь сруба». Рядом — шмыганье носом.
— Свинья! — Фангия посерел, рот полон пыли, першит в горле… — Маленькая паршивая свинья…
Мотоцикл спускался вниз по склону. Уже совсем близко.
Та самая минута
В углу окна сидел паук. У него было восемь лапок. Вторая пара накрывала передние, как щупальца.
Время тянулось бесконечно. Фангия отполз от окна. Теперь через пыльное стекло была видна только спина человека внизу, кусок переднего колеса да еще руки, на которые поплевал их владелец, обтирая грязь носовым платком. Рядом — учащенное дыхание мальчика. Влип. Уж это точно.
— Ну, что не кричишь? Стоит тебе подать голос…
Страх, точно удары кулаком по желудку, тошнота… На мгновенье он даже пожелал, чтобы все уже кончилось. Все. Внизу проверяли дверь и ставни. Потом шаги остановились. «Съездим еще на тот холм и баста. Наверно, его подобрала на шоссе какая-нибудь машина», — сказал тот, что вытирал платком руки. Мотоцикл снова затарахтел. Металлический скрежет — милиционер включил первую скорость, — дребезжанье; потом кудахтающий смех взбирающегося на заднее сиденье старичка: «Finis amore»[7]. Он подскакивал на сиденье и напевал: «Dolce amore»[8].
— Они о тебе вообще ничего не знают, — сказал Фангия Саше. — Все на тебя начхали.
— Наши не начихают.
— Все.
Мальчик понимал, что ситуация переменилась. Если ТЕПЕРЬ кто и был в западне, так это он сам. Он попятился в ожидании, что Фангия снова начнет его бить. Этого он боялся. И все-таки в нем жила вера в несколько непререкаемых истин, которую тот, старший, не мог поколебать.
— Вот железно — меня сейчас ищут. Папа. И ребята.
— Думаешь?
Казалось, ничего не произошло. Фангия, насвистывая, снова принялся накручивать граммофонную пружину.
— Ребята первые на тебя начхали. Я бы на них не рассчитывал. Пристукни я тебя — ни один черт не отыщет. Не веришь?
— Нет.
— Нет так нет. — Заскрипела пружина. Свечка мигала Саше в лицо. Диск граммофона начал вращаться. — Ты скажи мне одно… — Фангия собрал винты и гайки, чтобы снова укрепить крышку. — Когда те двое были внизу, тебе стоило только пикнуть. Почему ты не кричал?..
Глаза
Съели последнее печенье. Склон напротив посерел. Потом пришла ночь. Неожиданно сменила день, как будто спустили штору. Ночь застала их врасплох. Лес не знал мягких теней городских вечеров, постепенно переходящих в ночь. Это был осенний лес, готовящийся к зиме. Без синих ягод черники и теплого запаха грибниц. И хотя где-то высоко, наверное, искрились звезды, из-за тумана их было не видно. Только чернильная тьма, полная хруста веток и тихих шагов по траве. Это вылезли домовые.
Свечка мигала. Зачерпнуть ведром воду вдруг оказалось страшно трудно. Назад мальчик пустился бегом. Уже за дверью припал к ведру. Давился водой, точно глотал камни.
Второй пил еще более жадно.
Позади были ночь и день.
Девять печенин.
Одну они разделили пополам.
Теперь, когда Фангия решил при первой же возможности сбежать, он не задумывался о том, что его ждет.
По крайней мере — не сейчас.
А мальчик, продолжавший все так же неусыпно следить за Фангией, делал это уже без тени враждебности.
Каша
Наверное, целый час парень в куртке вытряхивал на кухне мешочки и кульки. Вернулся с геркулесом. Граммов пятьдесят овсяных хлопьев. Три куска сахару. Сверху все полил вином. Размешал и попробовал.
— Ешь. Вполне съедобно.
Саша набрал полную ложку. Его передернуло, точно отведал полыни:
— Гадость…
— Что-то надо есть… — Фангия демонстративно стал есть это месиво. — Погляди на меня…
Он пересиливал отвращение.
