Борис Алмазов - Деревянное царство (с рисунками И. Латинского)
Присмиревшая малышня, косясь на пятиметровый чёрный крест, гуськом потянулась по узкой тропочке за отцом. Они вышли на большую поляну, посреди которой стоял какой-то странный обелиск. Возле него были сложены самодельные венки, и человек в городском пальто, держа шляпу в руках, что-то говорил толпе колхозников.
Петька подошёл ближе. Ох, да это и не обелиск вовсе! Это — печная труба. Только чёрная вся. И доска на ней: «Здесь была деревня Староверовка». Под доской тянулись двумя столбцами фамилии. «Партизаны», — прочёл Петька. «Заживо сожжённые жители деревни». Здесь было всего три фамилии («Три семьи», — припомнил Петька), и под каждой фамилией — несколько имён. «Пророковы Андрей Ипатьевич, Марфа Кондратьевна, Алексей Андреич, Касьян Андреич, Аграфена Кирилловна, Матвей, Алёна, Марфа, Серёжа…» От этой надписи Столбова по спине продрал мороз.
— Вопленица приехала… — услышал он Катин шёпот.
— Что?
— Вон Александра Ильинична стоит, из райцентра приехала. Вопленица она, ну, плакальщица, значит… Плакать будет.
— Как это? — не понял Петька. Он что-то туго соображал и всё не мог оторваться от последнего имени в эпитафии — «Серёжа — 3 года». Малыш совсем. «Серёжа…» Чем больше Петька смотрел на обелиск, на толпу у памятника, на алые ленты самодельных венков, тем сильнее становилась у него в груди какая-то странная боль. Похожая на ту, что появилась, когда отец рассказывал о своём детстве. Только теперь она была сильнее. Мешала дышать и думать…
— Снимите шапку! — прошептала Катя. — Минута молчания.
Петька оглядел поляну, стариков и старух, склонивших головы, колхозников помоложе, что столпились позади, детишек, прижавшихся к матерям и притихших, и увидел у всех на лицах то же выражение боли.
Из толпы вышла худая чёрная старуха. Поклонилась людям в пояс, и толпа ответила тем же поклоном. И, повернувшись лицом к памятнику, она вдруг громко сказала-пропела:
Ой, взойди ты, заря алая! Растопи снега холодные!
Расступися, мать-сыра земля!
Подымись, мой горький сынушка, партизан мой похороненный!
Разнесчастная моя кровиночка! Расскажи ты своей матушке,
Кто ж тебя убил-застрелил, кто оставил меня одинокою?..
Старуха уже рыдала в голос. Вместе с ней плакали люди в толпе. Многие мужики украдкой утирали глаза шапками. И Петька почувствовал, что и у него слёзы текут сами собой. И от этого становится легче.
И он вспомнил, что ещё в первом классе, когда мама пошла с ним один раз в театр слушать оперу, ему вот так же было горько и хорошо. Но там были артисты, симфонический оркестр, музыка Чайковского, Ленский, придуманный великим Пушкиным… А здесь — дикий лес, печка на поляне и старуха с фольклором. Он вспомнил это слово: «фольклор» — сказки, былины — народное творчество, в общем. Вспомнил, как с трудом заучивал «Не шуми мати зелёная дубравушка…» и веселился всем словам: «солнце красное», «трава-мурава», «уста сахарные» — эпитеты они назывались. А всё вместе — народное творчество.
Он раньше бормотал эти слова, как одно: «народноетворчество», и ему казалось, что народ — это что-то далёкое, бывшее в давнем прошлом. Крепостные крестьяне… Матросы и солдаты, бегущие к Зимнему… А тут он смотрел на плачущих людей и понимал, что это и есть народ: и человек в городском пальто, и старая плакальщица, и рабочие-мелиораторы в комбинезонах поверх ватников, и Катин отец с малышом на руках, и Катя, и сам он, Петька Столбов, — это всё народ!..
И ему захотелось обнять этих людей, сделать для них что-нибудь такое хорошее, пусть даже умереть ради этого. Ему захотелось подойти к старикам и старухам и развеселить их. Увидел деда Клаву, стоявшего прямо, как гвоздь, и бабушку рядом с ним. «У меня есть бабушка и дедушка! — сказал он себе. — Какое счастье — иметь бабушку и дедушку!»
Совсем растрогался Петька, а когда начал шарить по карманам в поисках платка, чтобы утереть оттаявший нос, то такого предмета в куртке своей не обнаружил. Он тихонечко пошёл в сторонку, чтобы там как-то утереться. У леса он неожиданно обнаружил платок в кармане пиджака. «Нормально!» — обрадовался Петька и замер.
Прямо перед ним под заиндевевшей елью стоял огромный человек без шапки. Он стоял неподвижно, глядя куда-то поверх Петькиной головы, словно рассматривал что-то только ему одному видимое. Руки в кожаных галицах неподвижно лежали на ружье, перекинутом через грудь, и слёзы блестели на густой кудрявой бороде.
Петька от неожиданности сел в сугроб. А когда поднялся, никого под елью не было. Только с верхней ветки медленно сыпался иней…
«Это он! — решил Петька. — Это он — Антипа Пророков!»
Глава одиннадцатая
Матрёшка да расписная ложка
Вечером раскрашивали дедовы изделия. Дело было весёлое! В глиняных плошках дед развёл приготовленные по своим рецептам густые краски, достал бутылку светлого лака. Рисовать уселись все. Бабушка и Катя взялись расписывать цветами фартуки матрёшкам, дед тоненьким пером обводил рисунок. А Петька выпросил себе на пробу одну корявую матрёшку.
— Раньше, — рассказывал дед, — мы больше по крупной части промышляли. Бочки там, по плотницкой линии чего… А посуду как вывезем на ярмонку, так пока староверы свою не привезут — покупают, а как они со своим товаром приедут, так на нас никто не глядит! Словно нас и на ярмонке нету. Они, вишь, золотую посуду делали…
— Как золотую? — подскочил Петька. — А где они золото брали?
— Да не из золота! Деревянную! Только они её так расписывали да закаливали сколько раз в печи, в жару, да ещё как-то… Она золотой и гляделась. Ну-ка погоди, гдей-то у меня ложечка сохранилась…
Дед полез в сундук. Достал оттуда шинель, будёновку, какие-то свёртки, пачку книжек.
— Вот! — Он развернул тряпицу и достал небольшую красивой формы ложку. — Это мне наш артельный подарил, когда я первый самостоятельный заказ сделал. Мастером, значит, когда меня признали.
Ложка действительно сияла золотом, а по золоту расцветал диковинный аленький цветочек с чёрными листьями и стеблем. Он был такого глубокого цвета, словно в ложку положили пылающий уголёк. Тонкий черенок завершался головою голубя, который поправлял у себя на груди перышки.
— Не клади её на стол-то рядом с нашим ремеслом, — сказал дед, передавая ложку, — а то вовсе рисовать расхочется. Пятнадцать годов я этой ложкой ел, а она, вишь, цвета не потеряла…
Дед пригорюнился.
— Вот ведь мог научиться! Не скрывали они от меня секретов своих. А теперь — поди, кто расскажет… Нет староверов, погибли и мастерство своё с собой унесли!
И Петька вспомнил, как горевал реставратор, когда говорил об утраченном, забытом мастерстве. Чем-то напомнил ему дед Николая Александровича.
— А если у Антипы Пророкова спросить?
— Да Антипа топора в руках отродясь не держал! — махнул рукой дед. — Антипа — охотник, он с десяти годов ружьём, да силком, да неводом промышлял. У него и отец, и дед охотники. Он деревянного дела вовсе не знал!..
— А правда, что староверы невидимыми умели делаться? — спросил Петька.
— Говорят! — сказала бабушка, и Катя, которая замерла от Петькиного вопроса, облегчённо вздохнула. — Говорят, что они глаза отводить умели. Есть такие люди, умеют. Сказывают, ехал раз цыган через Никольское, — неторопливо водя кисточкой, стала рассказывать бабушка. — Попросился с детишками переночевать, а мужик его не пустил: дескать, грязь от вас. А цыган-то и говорит: «Отвожу я глаза твои от скотины…» Встал мужик утром, а дверь в хлев найти не может. Ходит вокруг, в стену тычется, слышит, как скотина голодная мычит, а войти к ней не может…
У Катьки глаза сделались круглыми от страха, она даже рисовать перестала.
— Ну и чего потом? — спросила она.
— Послали за цыганом вдогон, с деньгами. Только тогда дверь-то и оказалася…
— Да как же у него глаза отведены были? Почему он дверь-то найти не мог?
— А с перепою! — подмигнул дед. — Я раз в молодые годы напился, вышел на улицу. А дело на свадьбе было, вышел на улицу — да лбом в забор бревенчатый! Думаю: «Когда тут забор поставили?» И всё никак ворота не найду: со всех сторон брёвна — ни взад ни вперёд. Замуровали! Стал людей кричать. А уж утром мне говорят, что я вокруг столба ходил да лбом в него тыкался. И всего-то напротив ворот один столб был… Это всё алкоголизма проклятая! Она так глаза отведёт, что и назад не воротишься. Сколько через неё людей пропало!
— А как же староверы невидимыми делались? — сказала бабушка. — Никто ведь их сыскать не мог.
— Да я в этих болотах армию невидимкой сделаю! — сказал дед.
— Ай, слушать тебя! — махнула старушка рукой. — Сколько искали, а проходу через болота нет.
