Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной
Вообще все очень запутывалось. Ведь Рауля арестовали в дни побед советской армии над Гитлером. Оказывается, под флагом нашей так тяжело нам доставшейся великой Победы творились ужасные дела. Это было очень обидно, но всегда надо знать правду.
В общем, после ареста следы Валленберга затерялись. Разные люди, выпущенные в 1956 году из сталинских лагерей и тюрем, вспоминали, что видели в разных камерах очень грустного, убитого горем молодого шведа… А Швеция сто раз, наверно, обращалась к советским властям — и при Сталине, и после него — с вопросами о его судьбе… Но кремлевская власть отвечала всегда одно — знать не знаем и ведать не ведаем.
Тут, вспоминала бабушка Степки, неожиданно им, студентам, стало ясно, что за многолетним молчанием о гибели этого человека, спасшего десятки тысяч евреев, стояла еще одна большая ложь советской власти.
Потому что в СССР никогда не говорилось публично, устно или печатно, о массовом уничтожении гитлеровцами евреев. Сначала такое было распоряжение Сталина, а потом продолжалось и без него. Говорилось только и исключительно об уничтожении вообще «советских людей». Степка не мог этого понять. Что, Гитлера, что ли, жалели?..
В общем, Степка решил собирать все-все про этого человека — Валленберга. Он, во-первых, хотел понять, как получаются такие люди. А во-вторых — очень надеялся что-то выяснить про его таинственную и мрачную судьбу.
А Степа был человек очень целеустремленный. Это значит, он не только ставил перед собой цель, а еще и сразу же начинал к ней изо всех сил стремиться. Поэтому он скоро уже очень неплохо знал биографию Валленберга и поднакопил кое-какие материалы.
Он сначала помещал их в красивые альбомчики. Любил все там размещать, еще и разрисовывать вокруг. Но потом вдруг понял, что все надо делать по-другому — как в музеях. И стал аккуратно развешивать фотографии и копии разных документов в рамочках собственного изготовления на стене.
А на двери своей комнаты повесил небольшую вывеску. Как уже говорилось, на деревянной дощечке он красиво выжег:
МУЗЕЙ РАУЛЯ ВАЛЛЕНБЕРГА
И это был, конечно, один такой музей на всю Сибирь. А может быть — Степка точно не знал — и на всю Россию.
Но ребята в селе не больно-то интересовались Степиным музеем. Только один посмотрел на стену минут пять и сказал: «Здоровско!» А другой: «Ну ты даешь!»
Друзья забегали к нему и, увидев Степу за работой, говорили обычно:
— Чего ты паришься с этими бумажками? Пойдем лучше мяч покидаем!
А близкий Степин друг Гарик Кесоян, у которого тоже был компьютер и Интернет, на улицу почти не выходил, а часами играл в «Баланс» или в «Second Life». Конечно, обе игры интересные, а вторая — очень серьезная, требует ума и всяких творческих способностей. Но Степа на Гариковы уговоры включиться в эту игру ни разу не поддался. Почему, спросите вы? А потому, что Степа считал — это получается вроде как подсесть на иглу: создается зависимость.
Книжку, например, даже самую интересную можно отложить и пойти поделать что-нибудь во дворе. Или даже на речку сбегать. А компьютерная игра — это концы. Сел — и уже до ночи тебя от экрана никто не оторвет.
И еще — ведь каких персонажей там ни придумывай и как их ни оснащай, и в какие приключения ни вовлекай, а выключил компьютер — и выключилась вся эта виртуальная жизнь. Ничего от нее не осталось — ни в руках, ни на столе, ни на стене… Не то что работа по устройству музея. Тут каждый добытый экспонат — вот он. А потом к нему добавляется другой, третий…
Степа, если честно, очень даже надеялся на помощь Гарика, головастого парня, в своих делах. Но ничего из этого не вышло. Так и не выбрал он времени помочь — только один раз заходил посмотреть Степин музей. А так — придет из школы, поел, все уроки за полчаса сделал — все годы отличник, между прочим, — и тут же за свои игры.
Вот почему Степе было так интересно показать свой музей московской девчонке. Тем более оказалось, что и она про его любимого Рауля совершенно ничего не знала.
Глава 17. На сцене появляются наши старые знакомцы
Сидя в Степкином музее, Женя и представления не имела о том, какие звонки шли в предыдущие сутки, когда она еще болела, из Мексики в Москву, а затем — из Москвы в Омск. Звонки, которые до Алтая пока еще не долетали.
Ее отец, Александр Осинкин, подошел к делу по-научному, поскольку иначе просто не умел.
До конца конференции и отлета оставалось три дня. Он размышлял: если сорваться тут же — это мало что даст. На завтра билетов не было, а в бессмысленной толчее в аэропорту в течение суток или долее он меньше принесет пользы своей девочке, чем взявшись за действия тут же, на месте, путем телефонной связи. Вот, действуя в течение этих суток, одновременно пытаться поменять билет на послезавтра — это дело другое.
Кроме телефона дочери и жены, он знал только телефон Жениного друга — Димы Шуста. Был он знаком и с его отцом, генерал-лейтенантом Георгием Ивановичем Шустом. Как понял Александр Осинкин из сбивчивого рассказа своей матери и сдержанных пояснений полностью обескураженного всем происходящим отца, Шуст-то и обеспечил поездку Жени в Сибирь… Выяснение обстоятельств этого решения, принятого генералом в отсутствие родителей девочки, Осинкин разумно отложил до Москвы. К тому же он запомнил слова Флауэрса, посвятившего его во всю эту зловещую историю: «Я прямо скажу — вам повезло, что она уехала». И еще — что именно два «афганца», с которыми Шуст отправил Женю, и стали главной ее защитой в отсутствие отца…
Кстати сказать, одно важное решение пришло само собой, по ходу размышлений. Осинкину было ясно, что мексиканские новости он не будет сообщать ни родителям, чей отдых в Евпатории и так был в значительной степени сорван действиями их любимой и единственной внучки, ни жене. Разговор с ней — пожалуй, излишне суровый, за что Александр Осинкин, человек мягкий (хотя и твердый) корил себя, — и без того прервался каким-то странным, до сих пор не объясненным образом. Справиться с опасностью, грозившей дочке, — это было целиком его, мужское, отцовское дело.
Но в последние минуты перед самым первым шагом Александр Осинкин чувствовал себя в щекотливом положении. Получалось, что он должен был связаться с генералом Шустом и сказать ему примерно следующее:
— Уважаемый господин генерал-лейтенант, вы отправили мою дочь в Сибирь на своей машине. Я узнал, что ей грозит смертельная опасность. Сам я сижу в Мексике, занимаюсь, знаете ли, наукой… Выручайте ее!
Может так сказать один мужчина другому? И поймут ли его?
Конечно, для генерала, потерявшего старшего сына во время первой чеченской войны, слова «смертельная опасность» были, в отличие от людей штатских, словами будничными. Это Осинкин понимал. А потом — можно ли вообще чем-то стесняться, когда речь идет о жизни дочери?..
И все же. Не так просто было Александру Осинкину выбрать форму разговора и способ действий. Да и нельзя сказать, что он сумел привести себя в то хладнокровное состояние, в каком только и могут приниматься правильные решения. Если во время неторопливого рассказа Флауэрса Осинкин вообще перестал чувствовать, жарко на улице или холодно, то теперь его несколько раз бросало — совершенно непривычное ощущение! — то в жар, то в холод.
Так или иначе, начать он решил со звонка сыну генерал-лейтенанта Диме Шусту. Поскольку знал его как юношу разумного, вдумчивого и к тому же с девяти лет и до сего времени, по наблюдениям Марии и Александра Осинкиных, влюбленного в их дочь. И, что сейчас было особенно важно, преданного ей. Эти два качества — влюбленность и преданность — совсем не всегда, как любому известно, даются в одном наборе.
* * *После звонка Жениного отца Дима некоторое время — не больше, впрочем, минуты, — сидел в своей московской квартире совершенно неподвижно. Что называется, застыл. После услышанного он испытывал странное ощущение. Как будто вдруг все-все, что он видел из своего окна, покрылось легоньким слоем серого пепла. И вещи в квартире тоже одномоментно слегка выцвели.
Никогда он ничего такого раньше не испытывал и даже не поверил бы, что такое бывает.
Встряхнулся, сбросил с себя оцепенение и стал обдумывать план действий.
В первую очередь — еще не по плану, а скорее по наитию — Дима позвонил Фурсику. Все-таки именно его Женя оставила Главным Координатором, и хотя бы поэтому надо было ввести его в курс — так, кажется, говорят в суде — новых вскрывшихся обстоятельств.
И позвонил не зря.
Степенный, обстоятельный Фурсик тут же рассказал ему во всех необходимых деталях, как совсем недавно один бездомный нашел на помойке красивую папку — шоколадного цвета, под кожу, с золотыми уголками. И отдал ее ему, Фурсику. А почему именно ему — потому что Фурсикова прабаба подкармливала этого бездомного. А называть его бомжом она Фурсику запретила, потому что — «Нечего милицейские клички в дом тащить!».
