Юрий 3банацкий - Тайна соколиного бора
В штаб вбежал связной комиссара. Он поспешно передал командиру пакет и вытер широкой ладонью потный лоб.
— Третий батальон, — доложил он, — в селе Ольховке принял бой. Фашистов видимо-невидимо… Есть танки.
Прочитав донесение, Иван Павлович передал его Макарову. Ребята насторожились. До штаба донесся далекий гул моторов.
— Самолет? — не то спросил, не то подтвердил свое предположение Макаров.
Все вышли из землянки. Теперь гул моторов над лесом слышался совершенно явственно. Он то затихал, то приближался. Один из самолетов пронесся где-то над самой головой партизан. В облаках Иван Павлович па мгновение увидел распластанные крылья.
Немецкие самолеты сбросили бомбы километрах в двух от партизанского лагеря, и гул моторов затих.
— Значит, о лагере уже знают, — сказал Иван Павлович. — Погода помешала, а то бы…
Он приказал начальнику штаба приготовиться к перенесению лагеря в другое место и передать всем членам партбюро, чтобы они прибыли завтра на заседание.
Черные, зловещие тучи еще сильнее обложили небо, ветер бил в лицо, крупными каплями падал дождь. Но Иван Павлович глубоко задумался и ничего не замечал.
Первый бой
Фон-Фрейлих рос в собственных глазах. Хотя он сдерживался и старался быть, как всегда, грозным в глазах подчиненных, выражение его лица было довольным и самонадеянным. Все получалось именно так, как того хотел генерал.
В его кабинете снова собрались генералы и офицеры.
Совещание было коротким. Фон-Фрейлих объявил приказ о наступлении. Его слушали с подобострастием, и фон-Фрейлиху было приятно смотреть, как тянулись перед ним два венгерских и один немецкий генерал и несколько полковников. Слова фон-Фрейлиха падали медленно, тяжело:
— Патронов не жалеть! Села сжигать!
* * *Михаил Платонович, проверив готовность третьего партизанского батальона к обороне, давал командиру батальона Савченко последние приказания и советы. У порога избы стояли оседланные кони, и партизаны, сопровождавшие комиссара, крутили цыгарки, чтобы покурить перед дорогой. Они знали, что в дороге этого сделать не удастся.
Как раз в то время, когда Михаил Платонович и Савченко собирались выходить из избы, послышались тревожные удары по куску рельса на пожарной вышке. По дороге они встретили дозорного:
— Товарищ комиссар, со стороны Яхновки появились вражеские танки и машины.
Комиссар поднимался на вышку. За ним шел комбат.
— Дорога минирована? — коротко спросил комиссар.
— Минирована.
— Противотанковое ружье там?
— Там.
Когда комиссар поднялся на треть высоты вышки, он отчетливо увидел, как на дороге, поднимая пыль, появились, покачиваясь и буксуя на ходу, три немецких танка. За ними шли грузовые машины. Михаил Платонович поднес к глазам бинокль. На мгновение он увидел, что на машинах полно солдат, и сразу же что-то забарабанило над головой, а сверху посыпались щепки.
— Назад! — крикнул комбат. — Бьют из пулемета.
Комиссар не успел опомниться, как, схваченный сильной рукой связного, очутился на земле.
Просвистел снаряд и, тяжело шлепнувшись на огороде, разорвался с грохотом. Все отскочили от вышки. Второй снаряд накренил ее.
Михаил Платонович и Савченко выехали за село. Партизаны еще раньше заняли оборону на его окраине н теперь глубже закапывались в землю. Те, кто был вооружен противотанковыми ружьями, залегли в канавах вдоль дороги, по которой двигались танки.
С пригорка за селом комиссару была хорошо видна вражеская колонна. Она двигалась медленно, словно прощупывая каждый метр земли. Комроты Мигалов, находившийся возле комиссара, начал заметно нервничать:
— Что это? Танки — на заминированном месте и не рвутся?
Комиссар не отрывал от бинокля глаз. Танкисты открыли бешеный огонь по селу. Взметнулись столбы черного дыма, показались красные подвижные языки пламени. Вдруг передний танк окутался дымом, на мгновение словно повис в воздухе и свалился в канаву. Разматываясь и изгибаясь, заблестели в воздухе гусеницы. Глухой взрыв потряс землю.
— Есть! — радостно воскликнул комроты.
Танки и машины остановились. Из них выскакивали солдаты, метались по дороге, залегали в канавах. Потом, рассыпавшись и выровнявшись, тройной цепью двинулись по полю на партизан.
— Подпустить на сто метров и открыть огонь! — приказал комиссар, и командир роты бросился к бойцам.
…Фашисты шли в полный рост. Танкисты били из пулеметов и орудий.
Село пылало. Солнце постепенно совсем скрылось за дымом.
В ста шагах от села солдаты приложили к плечу автоматы и полили все вокруг горячим свинцом разрывных пуль. Им ответили партизанские пулеметы, винтовки и автоматы. Немцы залегли, ползая по земле и ища спасения. С флангов пошли вперед партизанские взводы. Немцы не выдержали и начали отходить, оставляя за собой трупы; потом поднялись и побежали. Партизанский взвод, забравшись в тыл, ударил по колонне автомашин, стоявшей па дороге. Машины запылали, и перепуганные шоферы бросились в стороны.
…Бой закончился в сумерки. Два немецких батальона были полностью разгромлены, три танка и несколько десятков автомашин уничтожены. В донесении комиссар писал, что атака врага отбита, потери — один убитый и четверо раненых и что батальон готов к дальнейшим боям. Но не успел он отправить донесение в штаб, как пришел приказ от Ивана Павловича. Комиссар спокойно положил донесение в карман и снова двинулся в дорогу.
Заседание партийного комитета
Заседание партийного комитета партизанского отряда происходило в лесной сторожке.
Из сел партизаны ушли. Ушло оттуда и население: вражеские летчики непрерывно бомбили села и обстреливали все живое из пулеметов. С самолетов на лес бросали тяжелые бомбы, пустые бочки из-под бензина, железные плуги и даже бороны. Летя с большой высоты, тяжелые предметы ревели, пронзительно визжали в воздухе. Фашисты рассчитывали запугать партизан.
Когда дед Макар увидел на месте падения «бомбы» расплющенную борону, он искренне удивился:
— Конец, люди добрые! Вот попомните мое слово — скоро конец фрицу!.. Ох, не от хорошей жизни он боронами бросается!
Долго смеялись и шутили партизаны.
Но не только бороны бросали гитлеровские пилоты. Не оставалось ни одного села, на которое не были бы сброшены бомбы. Насколько мог охватить глаз, всюду вставали тяжелые столбы дыма и земля покрывалась непроницаемой завесой.
На карауле возле лесной сторожки, где шло заседание партийного комитета, стоял Иван Карпенко. Он чувствовал себя куда лучше. Иногда ныли не совсем зажившие раны, да часто при воспоминании о семье щемило сердце. И сейчас, стараясь думать о чем-нибудь другом, он расхаживал перед сторожкой.
Карпенко не тревожило то, что фашисты наступают. Если уж он, Карпенко, с автоматом охраняет самого командира и партийный комитет, пусть лучше враг не суется! Тут собрались люди партийные: районами руководили, колхозы строили, новую жизнь… Уж они-то знают, как разбить захватчиков! Ты, Иван, сколько прожил, а думал ли когда-нибудь о таком?.. У них и связь с Москвой есть, и самолеты прилетают, и капитан приехал… От самого Сталина, говорят люди! Хоть сам капитан об этом и не сказал прямо, но от народа не скроешь. Вот и его, Ивана, тоже не проведешь. Он за это время много узнал нового. Если бы все начать сначала! Не сидел бы тогда дома сложа руки, а пошел бы сразу со всеми. Живы были бы жена и дети…
И снова перед Иваном встает тот день: перепуганная жена, девочки-близнецы держатся за ее юбку, а сынок… «Ох, сынок, сынок!» даже зажмуривается Иван от боли. Все к отцу рвался, да фашист его по голове прикладом, прикладом…
Иван Карпенко старается отвлечься от воспоминаний. Он начинает думать о тех, кого он сейчас охраняет… Дело ясное — капитан Макаров приехал от Сталина. Узнал Иосиф Виссарионович, что на партизан собираются идти немцы, и прислал самолеты. И все он знает, товарищ Сталин! И на фронтах и тут… Большая сила — партия! Вон, смотри, заседает партийный комитет. Это же он обо всем думает. И о том, как отомстить за горе народное… Вот заседают, а тебе, Иван, поручили охранять. Значит, доверяют… хоть ты и беспартийный.
Но снова мысли о жене и сыне одолевают его. Клубок подкатывается Ивану к горлу, на глаза навертывается непрошенная слеза. Он вытирает ее рукавом, настороженно осматривается — не видел ли кто, и ему становится стыдно за себя:
«Слезу пустил… Вишь ты!.. Ты сильным должен быть, Иван! Тебе партия верит. И чудак же ты: не спросил — может быть, тебе тоже в партию записаться можно?.»
В партии все первые люди, что за свободу народа жизни своей не жалеют, всех людей за собой ведут. Но разве ж он не такой, разве не умирал за народное дело? Разве Иван не сделает всего того, что прикажет партийный комитет? Сделает! Так разве он не партийный?..
