Н. Семенюта - Будни отважных
При знакомстве, когда я отрекомендовался Казадаеву журналистом, которому поручено написать о нем как об одном из лучших участковых области (не так уж часто участковых награждают орденами Ленина), Алексей Григорьевич сказал:
— Сам я, без людей, ничего бы не сделал.
Я не придал особого значения этим словам, посчитав их элементарным проявлением скромности и только. Но скоро убедился, что в самом деле без помощи людей и он, Казадаев, и любой другой на его месте, будь он семи пядей во лбу, просто бессилен и никогда не решит те 113 вопросов, о которых уже говорилось.
Чувство локтя, чувство неотделимости от людей, с которыми занят общим большим делом, впервые остро ощутил Казадаев еще во время войны. Он служил тогда механиком по зарядке вооружения на военных аэродромах. В его обязанности входило обеспечивать боеприпасами — снарядами, патронами, бомбами — вылетающие на задания боевые самолеты. Скромная военная профессия. Но без нее, без людей, которые ей служат, чего стоит любой ас? И летчики отлично это понимали. Как было радостно, каким ликованием наполнялось все тело, когда из приземлившегося «мига», пробитого осколками, пулями (но все же «живого»!), выбирался пилот, еще возбужденный боем, и первым делом подходил к нему, обнимал или просто так говорил: «Спасибо, Алеша!». Вот тогда-то Казадаев не просто понял, а, как говорится, кожей ощутил, что такое коллектив, что такое солидарность.
У него на участке мощная общественная опора: два комсомольских оперотряда, четыре дружины, семь нештатных уполномоченных, десятки энтузиастов. Истоки этой «общественности» капитана надо искать в тех днях, когда боевое товарищество было одной из высших реальных ценностей. Конечно, не он придумал бригадмильцев и сменивших их народных дружинников, а также комсомольские оперативные отряды и другие формы содействия милиции. Но их жизнеспособность и боевитость зависят прежде всего от таких, как он, командиров участков — первичных ячеек сложного механизма охраны общественного порядка. Ибо кто, как не участковый, формирует актив, тщательно отбирая людей, обучая и воспитывая их.
Взять хотя бы нештатных уполномоченных. Их на участке Казадаева семь. Люди разные по возрасту, образованию, характерам. Ефим Моисеевич Чертник — офицер-отставник, завхоз парка. Человек исключительной наблюдательности, он досконально изучил психологию посетителей парка. Никогда попусту не поднимает тревоги, но если уж поднимает ее, то значит, дело серьезное. А вот Олег Подольный — молодой парень, энергичный, склонный к решительным действиям, его стихия — практическая борьба с хулиганами. Есть среди уполномоченных и человек с воспитательной жилкой. Это Виктор Гусев — аспирант пединститута.
Алексей Григорьевич охотно говорит не только о тех, кто ему сегодня помогает, но и о товарищах, с которыми пришлось по той или иной причине расстаться. Особенно любит вспоминать Юрия Байду, покинувшего Ростов с полгода назад в связи с завершением учебы в университете. Отличный парень. Умница и, что особенно ценно, умеет находить точный подход к самой беспокойной категории возмутителей спокойствия — подросткам. Жаль было расставаться с ним.
Кстати, зачастую помощники капитана, уходя из его актива, не порывают связь с милицией. В участке нередко можно видеть высокого худощавого молодого человека. Интеллигентный, со вкусом одетый, веселый. Как говорится, море обаяния. Это младший лейтенант Виталий Горбач, оперативный уполномоченный уголовного розыска. Бывший питомец Казадаева, до службы в армии у него был бригадмильцем. Горбач лишь один из многих, кому Казадаев помог выбрать профессию. Следователи, уполномоченные, работники уголовного розыска: Евдокимов, Столовский, Каракшин и другие. Да разве всех перечислишь. Важнее здесь сказать о другом. О том, что официально называется принципом подбора кадров. Собственно, у Казадаева этот принцип все тот же — трезвая оценка деловых и политических качеств, то есть грамотности, находчивости, политической зрелости, физической подготовки (ведь приходится заниматься не только душеспасительными беседами). Но все же на вопрос о том, чем должен обладать кандидат, допустим, в нештатные уполномоченные, капитан, не медля ни секунды, сказал:
— Честностью.
Ко времени этого разговора я уже немного знал Алексея Григорьевича и смог в достаточной мере оценить лаконичность и точность его ответа. Честность для Казадаева понятие многозначное. Это, конечно, и верность данному слову, и строгое следование заповедям честного человека, и элементарная добросовестность, и многое другое. Но самое глазное — это мужество быть самому себе судьей — строгим, нелицеприятным в поступках, помыслах, намерениях, часто неведомых никому, кроме тебя самого. Только на подобной основе зиждется то уважение к человеку, которое не позволяет подменять строгость жестокостью, а доброту — либерализмом. Наверное, капитан Казадаев мог бы сказать обо всем этом проще. Но в том-то и дело, что он не любит об этом говорить. Возможно, стесняется, а возможно — считает излишним.
* * *Когда я был в гостях у Алексея Григорьевича и его жены, приветливой Надежды Дмитриевны, по телевидению шла передача о Марии Ильиничне Ульяновой. На экране возникали один за другим снимки Ильича, сделанные сестрой в Горках. На них Ленин представал простым и будничным, а от того еще более близким.
Алексей Григорьевич сидел, весь подавшись вперед, в неудобной позе, но не менял ее, словно боясь пропустить хотя бы одну деталь из передачи о человеке, с именем которого была связана вся его жизнь — и когда сельским подпаском вступал в пионеры, и когда находился на фронте, и когда по комсомольской путевке шел в милицию, и сейчас, когда Родина наградила его орденом с изображением этого Человека.
В. РАШИН
ТАКАЯ У НЕГО СЛУЖБА
Полина Петровна жила тихо и незаметно. Раз в месяц почтальон приносил ей пенсию — небольшую, но вполне достаточную, чтобы вести скромное хозяйство. Да и что нужно было ей, шестидесятилетней женщине, честно отработавшей свое, вырастившей сына и дочь.
Все текло бы спокойно, не приди как-то сыну идея отправить мать на отдых к Черному морю. Надо, говорит, тебе, мама, отдохнуть, хоть на старости лет, полюбоваться красотищей южной природы.
Она, конечно, запротестовала: стара, мол, а дорога дальняя, да и роскошь все это, можно обойтись. Сын не согласился. Как хочешь, говорит, но деньги летом пришлю и с путевкой все улажу. И в самом деле — все сделал, как обещал.
Получила Полина Петровна на почте деньги, пошла по магазинам купить кой-чего в дорогу. Натрудила ноги от беготни и раз в жизни решила домой добраться на такси.
На углу стояла голубая «Волга» с шашечками, и Полина Петровна, по-хозяйски устроившись, важно назвала шоферу адрес. Конечно, по дороге она выяснила, что водителя зовут Мишей, а Миша в свою очередь во всех подробностях узнал, куда собирается уезжать завтра его пассажирка.
— Ну, вот и приехали, — сказал он. — Сорок копеек.
Полина Петровна полезла в карман за кошельком и... похолодела. Карман был пуст...
В милиции долго успокаивали плачущую навзрыд старушку, пытаясь выяснить обстоятельства кражи. Первая версия — шофер такси — после проверки отпала. Значит, деньги исчезли раньше. Где? Похоже, что это дело рук Лихого. Его почерк, его метод. За вором следили давно, но он дерзок и отличался не только умением опустошать чужие карманы, но и прятать концы в воду...
В этот день старшина милиции Григорий Иванович Скляренко получил приказ отправиться на таганрогский рынок. Поступили сведения, что Лихой появляется там время от времени.
Рынок, заваленный арбузами и молодым картофелем, зеленью и серебристой рыбой, зазывно кричащий голосами молочниц, расхваливающих свой товар, как всегда, был полон. Высвеченные солнцем горки спелых помидоров, нетерпеливое урчание колхозных грузовиков, пробирающихся сквозь людской поток.
Скляренко отошел в сторону, на сравнительно тихий пятачок этой перенаселенной земли, и стал наблюдать. Сейчас он работал. Со стороны посмотреть: остановился человек передохнуть на минутку, сейчас пойдет дальше. Его наметанный глаз подмечал каждую мелочь. И вдруг взгляд остановился, замер, выхватив из сотен пробирающихся в толчее людей одного. Он!
Стараясь быть незамеченным, Скляренко пошел следом за человеком в выцветшей красной ковбойке. Да, сомнений не оставалось: это тот, кого он ищет. И, очевидно, сюда его привело отнюдь не желание купить пучок редиса. Перед глазами возникло лицо плачущей старушки, и волна жгучей ненависти захлестнула Григория Ивановича. Он внимательно наблюдал за каждым движением Лихого. И, когда воровская рука потянулась к хозяйственной сумке и схватила ее, старшина Скляренко оказался рядом.
— Стой, Лихой! — сказал он негромко. — Бежать не стоит.
