Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной
Кадет так себя вести не может. Кто-то должен лицо России поддерживать, как их старший вице-сержант говорит. А то и правда в других странах будут думать, что у нас не лицо, а пьяная харя. И где, скажут, ваш хваленый русский язык, «великий и могучий», как ваш Тургенев писал? Что от него осталось-то? Пятнадцать-двадцать слов, вам больше и не надо, хватает. Наезд, крыша, разборка, гонишь, не грузи меня, отстегнуть, короче, типа, крутой, конкретные пацаны… Ну еще, скажем, примочки и прибамбасы (это слово, правда, Петр сам тоже употребляет). И мат. Все.
Но прежним его дружкам этого уже не объяснишь — вообще не поймут, о чем это он. Для них Россия — одно, а банка пива всегда в руке — другое. На Россию пусть кто-то там пашет, это все не про них.
Петр Волховецкий шел, погруженный в эти размышления, но не забывая поглядывать по сторонам, чтобы не пропустить офицера, поскольку был он — так получилось — в форме, хотя уже и числился на каникулах.
А в это же самое время в город Омск въезжала небезызвестная черная «Волга» под номером 802, только за рулем ее, как уже говорилось, были не Саня и не Леша, а Часовой. Рядом с водителем по-прежнему сидела Женя. На заднем сиденье у левого окна — проснувшийся Мячик, посередке — Том Мэрфи, у правого же окна во все глаза таращилась на улицы Омска опять-таки небезызвестная бабка, тоже проснувшаяся и без умолку комментировавшая увиденное.
По тротуару шел парень в синих атласных штанах, широких, как у сыновей гоголевского Тараса Бульбы (то есть — «шириною в Черное море», тютелька в тютельку). Штанины ниспадали на кеды волнами. А кеды были на пятнадцатисантиметровой подошве.
— Батюшки-шветы! — вскрикивала бабка. Видно, от нервной перегрузки говорила она сейчас не так, как в поселке, а каким-то уже сверхдеревенским слогом и по-особенному шамкая, будто у нее по дороге повыпадали все до одного зубы. — А энтот-то кто? Из шамашедшего дома убег, верно вам говорю! Яво ж ишшут уже! Вы в милицию пожвоните пошкореича!
А по другой стороне улицы в это самое время шла не замеченная бабкой беременная девушка в узких джинсах, туго обтягивающих ее круглый, как арбузик, живот. Женя смотрела-смотрела на нее и вдруг решительно подумала: «Ни за что так не буду!» Хотя вообще-то до выбора, в чем именно — в джинсах или просторных платьях — ходить, будучи в «интересном положении» (как называли это в минувшие века), ей было еще далеко.
…Часовой сказал, что только потому подъезжает к дому журналюги, что это по дороге. И что дает Жене на весь разговор пять минут — не больше, а то Саня с Лешей его съедят без хлеба. И правы будут.
— Мне хватит, — лаконично сказала Женя.
После разговора по дороге Часовой смотрел на Женю новыми глазами. Но, конечно, к журналюге пошел с ней вместе — одну ее к таким людям сейчас пускать было нельзя. Операция «Цветочки» (так назвал ее Часовой про себя) уже шла по городу полным ходом. Только ее детали оставались им неизвестны.
Они поднялись на третий этаж, позвонили. Довольно быстро им открыли. На пороге стоял красивый, черноволосый, улыбчивый молодой человек. Часового он, похоже, узнал, но виду не подал и обратился прямо к Жене. По сегодняшним нормам мужского, да и женского роста он был маловат и смотрел на высокую девочку чуть-чуть снизу:
— Чем могу быть полезен, мадемуазель?
— Это вы выпускали газету «Правда» для совхоза «Победа социализма»? — твердо спросила Женя.
Улыбка мгновенно сползла с лица черноволосого симпатяги. В выражении лица обнаружилось что-то хищное, и Жене даже показалось, что молодой человек оскалился — как волк в мультяшках. Впрочем, скорей всего ей это почудилось.
— В чем дело? Какую газету?
— Вы должны в ближайшие два дня выпустить новую газету. Не лживую, а правдивую. Рассказать людям, что на самом деле происходит. Сергей, — она показала на Часового, — отвезет и повесит.
Часовой удивился, но промолчал. Логика в этом была. Возвращаться в поселок все равно пришлось бы.
Она помолчала, подумала и добавила:
— Это будет для вас как явка с повинной.
Красавчик ошеломленно перевел взгляд с незнакомой девчонки на Часового. И тот внес в разговор необходимую ясность:
— Короче, Хозяин арестован. Харон тоже.
Часовой верно рассчитал, что сообщать о побеге Харона этому человеку не надо.
Красавчик изменился в лице, причем сильно. Часовой добавил с нарочитой небрежностью:
— Вообще-то она, — мотнул головой в Женину сторону, — правильно тебе сказала. Явка с повинной. Чего дожидаться-то, когда придут?
Красавчик оперся рукой на косяк, явно с трудом держась на ногах. Часовой поглядывал на него с нескрываемым удивлением. «Вот интересно, — думал он, — такие не знают, что ли, поговорку? Сколько веревочка ни вейся, а конец будет!» Часовой удивлялся потому, что сам-то он думал о конце нередко — только не мог предположить, что придет он со стороны двух его однополчан и высокой золотоволосой девчушки.
— Из-за вас погибли дети, — сказала Женя, не отрывая пристального взгляда своих зеленых глаз от глаз журналиста. И добавила, не сдержавшись: — Из-за ваших вонючих денег!
Пока Женя и Часовой быстро сбегали по лестнице вниз, дверь наверху еще не хлопнула: журналист не вышел из ступора.
Действовать надо было стремительно, по-военному. Встреча троих «афганцев» у автовокзала и обмен машинами произошли точно в расчетное время. Женя, Мячик, Саня и Леша пересели в «Волгу». Но прежде, чем «Волга» взяла курс на восток, Леша сообщил Часовому, что группа прокурора Сибирского округа Фрола Кузьмича Заровнятных взяла город Омск под контроль.
— Отделения милиции, которые ты указал, обесточили, — неторопливо, но четко и лаконично описывал обстановку Леша. — Там уже и в наручники кое-кого взяли. Так что теперь главное — Харону не дать уйти.
Женя в это время передавала Тому для адвоката важнейший документ — записку Олега — и еще раз обговаривала с ним детали дальнейших действий.
Всем хорошо известно, что тщательно подготовленные операции проваливаются оттого, что в самый важный момент на кого-то вдруг нападет расслабуха или так называемая усталость. Женя пока такого не чувствовала.
В тот момент она еще не знала, что Скин не дурака валял в Оглухине. Она считала, что задействованы, как сейчас говорят, только они с Томом.
— Понимаешь, Том, прежде чем будут найдены убийцы и над ними состоится суд, Олега все равно не выпустят. Я, знаешь, — призналась Женя, — стараюсь не представлять себе, как он там. А то невозможно прям…
Том понимающе кивнул.
— И вот, мне кажется, мы должны довести дело до того, чтобы Артем Ильич мог поехать к нему в Потьму и сказать лично, что надежда есть! И не просто надежда, а что все уже готово для пересмотра дела.
— Слушай, Женя, я так понял, что Харон-то прямо замешан?
— Точно! Теперь уж точно. Мне по дороге Сергей подтвердил!
— Вот видишь! А второго — Слава-байкер тоже точно видел. И он живет там, близко от Оглухина. Так что вообще-то у нас много чего на руках.
— Да… Всего чуточку осталось — Харона снова поймать. Пока он еще кого не убил.
Вдруг Женя переменилась в лице.
— Том, я тебя оставляю здесь, а сама боюсь ужасно. Ты не суйся никуда, ладно? Он же действительно страшный человек.
— Харон, одно слово, — меланхолично заметил Том. — Перевозчик мертвых.
Женя помнила насчет Харона приблизительно — то, что папа ей в детстве, то есть лет в пять, рассказывал из античной мифологии. Но уточнить у Тома почему-то постеснялась. Хотя уточнение-то было бы небольшое — ну, из греческой мифологии; старик такой, перевозит мертвых через подземную реку Стикс в царство мертвых Аид; и еще берет с них плату — эту монету для Харона в древнем мире клали мертвым за щеку… А еще они должны были выпить воды из реки Леты, чтобы забыть навеки свою жизнь на земле…
Про Лету (как и про Харона) раньше все знали с детства и потому прекрасно понимали такие, например, стихи Пушкина — «Быть может, в Лете не потонет / Строка, слагаемая мной…»
— Том, ты Артему Ильичу все в десять раз лучше, чем я, расскажешь, — в пятый раз повторила Женя. Имея твердый характер, она так же твердо придерживалась антифеминистских взглядов, легко отдавая умным мальчикам должное, но при этом дураков презирая больше, чем дурочек.
— Фурсик, между прочим, в Москве такую деятельность развил… Очень печальная получается картина. Не печальная, а ужасная прямо. Ну, в общем, эта девочка, Виктория, скорее всего, все и устроила.
— Да если даже правда — кто докажет-то?
— Ну, понимаешь, если она не сумеет объяснить, как к ней попали фотографии убитой Анжелики, то уже это против нее говорить будет.
Леша открыл дверцу и с непривычной суровостью сказал:
