Юрий 3банацкий - Тайна соколиного бора
— Не слыхал, так услышишь! — хвастал Виктор. — Мне вот дядя Леня обещал маузер дать. Я фашистов бить буду. Я их, гадов…
Тимке сразу стало обидно. Что же это получается? Леня дает этому мальцу маузер, завел с ним дружбу, а о них с Мишкой совсем забыл?..
А Виктор продолжал хвастать:
— Видишь мою шинель? А галифе? Это все дядя Леня для меня сделал. Мы с ним, ого, какие друзья! И эшелоны на железных дорогах взрывать будем вместе. Мы уже один как стукнули!..
Тимка почувствовал себя глубоко оскорбленным: «Как же так? Здесь, в отряде, были ребята еще поменьше меня, а нас тогда отказались принять…» Он сказал запальчиво:
— И мы с Мишкой тоже взрывали машины!..
— Только не ври! Не люблю, когда врут. Ты пионер?
— Ну, пионер, — ответил Тимка.
— Нехорошо, когда пионеры говорят неправду. Нам в отряде нужны люди честные. А лгунов не принимаем.
Тимка растерялся, покраснел. Значит, этот здесь уже давно, раз он все знает.
Виктор с видом превосходства взглянул на Тимку и заговорил назидательно:
— Думаешь, врать хорошо? Подожди, вот комиссар с тобой побеседует… Еще не успел в отряд попасть, а уже про машины…
— А ты думаешь, Мишка сумел бы сам?.. Ему и Алеша и я…
— Какой Мишка?
— Да наш же, партизан! Он вместе со мной поступал в отряд. И Василий Иванович…
— Да что ты несешь? Никакого Мишки я не знаю. Уж сколько времени в отряде, а нигде не встречал. Тебя вот первого такого вижу, растяпу.
— Так мы же только ночью пришли.
— Вот видишь! — с торжеством заявил Виктор. — А я уже пятый день в партизанах.
— Пятый день, говоришь? А раньше где был?
— Я киевский. У меня отец… — Виктор вовремя опомнился, покраснел и упавшим голосом закончил: —…воюет, а маму немцы забрали. Тогда…
Тимка презрительно хмыкнул:
— Тоже мне!.. А еще хвастает, туман в глаза пускает! Пять дней… Партизан… Маузер ему дадут… Хвастун ты, вот кто! Еще подожди, пока дадут!
— Раньше, чем тебе!
— Увидим! Мы в партизанах с первого дня… Нас сам Иван Павлович записал! Он, думаешь, только командир? Нет, он еще и секретарь подпольного райкома партии!..
Виктор не знал, верить или нет. Может, этот хлопчик и в самом деле взрывал машины" и вступил в отряд с первых дней? А если врет?..
Тимка меж тем насмехался:
— Что ж ты будешь делать с маузером? Ты и пяти километров не пройдешь, завязнешь в снегу. А шинель и галифе, наверное, выплакал…
Виктора это оскорбило до глубины души:
— Кто выплакал? В снегу завязну? Да ты знаешь, как я быстро бегаю? Я даже снегом умывался!..
— Наверное, завяз в снегу и умылся носом!
— Ты у меня смотри, а то как дам тебе!..
— Ты? Не дорос еще! Щуплый очень.
Виктор решительно подступил к Тимке:
— Ты чего задираешь? Очень я тебя боюсь! Давай бороться — на лопатки положу.
Тимка только теперь увидел, что Виктор моложе его на два-три года. Но его рассмешила воинственность этого мальца. Захотелось поиграть с ним, подразнить. И он охотно согласился:
— Ну, давай. Думаешь, я струсил? Смотри только, как бы тебе опять не умыться снегом!
Через минуту новые знакомые, сцепившись в тесный клубок, катались по снегу.
Из барака вышло несколько партизан, а с ними и секретарь комсомольской организации Любовь Ивановна Иванчук. Она первая заметила, что в снегу среди берез что-то шевелится: попеременно показывались то серая шинелька, то вылинявший желтый полушубок. Сначала она ничего не могла понять. Потом шинелька исчезла под полушубком.
— Будешь еще лезть? Говори, будешь? — допытывался Тимка.
— Пусти! Пусти, говорю! — кричал весь облепленный снегом Виктор.
Тимка встал на ноги. За ним поднялся и Виктор. Любовь Ивановна рассмеялась:
— Молодые партизаны знакомятся!
Виктор стал отряхивать снег с шинели и заметил, что на ней недостает одной пуговицы.
— Что ты наделал? Ты у меня золотую пуговицу оторвал! — завопил он.
Вне себя от гнева он бросился к Тимке и схватил его за ворот полушубка.
— А ну, хватит, вояки! — сурово прикрикнула Любовь Ивановна. — Что это вы сцепились, как петухи?
Ребята испуганно оглянулись. Тимка смущенно подошел к учительнице:
— Да я ничего… Добрый день, Любовь Ивановна! А он говорит: «Давай бороться». А я говорю: «Все равно поборю». А он и полез…
— Так ведь мы не договаривались пуговицы отрывать! Нет ведь? Я говорю: «Давай честно поборемся». А он — пуговицу…
— Жалеешь пуговицы — не лезь бороться. Не я же первый полез?
Золотую пуговицу они быстро нашли. Ребята, насупившись, стояли перед учительницей, а та их отчитывала:
— Чтоб больше этого не было! Жить нужно мирно. Уважать и любить друг друга…
«Черт его принес! — думал Тимка с досадой. — Такая неприятность… Разве так я думал встретиться с Любовью Ивановной? А оно, видишь, как получилось…»
— Вы же партизаны, — продолжала Любовь Ивановна. — Как же вы будете воевать против фашистов, если между собой поладить не умеете?
Ребята слушали с виноватым видом.
— Помиритесь, будьте друзьями. Это новый партизан Виктор, а это наш старый, заслуженный партизан Тимка.
Ребята исподлобья посмотрели друг на друга, а потом улыбнулись и обменялись рукопожатием.
В это время подошли Леня Устюжанин и Мишка.
— А я в подрывники иду! — весело сообщил Мишка.
Виктор сразу забыл и о золотой пуговице и о случайном столкновении. Он с восторгом смотрел на своих новых друзей.
Опять на допрос
Василек вздрогнул и побледнел, когда его снова вызвали на допрос. Его долго не трогали; из одиночки перевели в камеру, где сидело человек пятнадцать. Он чувствовал себя немного лучше, хотя вся спина его почернела, покрылась коркой и очень чесалась. Васильку говорили, что это заживают раны.
Среди заключенных Василек чувствовал себя бодрее. Особенно подружился он с Калачовым, которого все звали здесь просто Калачом.
Еще в первые дни войны Федор Калачов был ранен на пограничной заставе. Его укрыли крестьяне. Выздоровев, он хотел перейти линию фронта, но был схвачен полицией и отправлен в город.
Калачова жестоко били. Все тело его превратилось в сплошную рану, но никто не слышал от него жалоб. Обычно он безостановочно ходил из конца в конец камеры. По тому, как он посматривал на решетчатое окно, как вспыхивали его глаза, Василек догадывался, что задумал этот человек. И если Федор мечтает о побеге, так почему бы и ему, Васильку, не убежать?
Надежда снова обрести свободу ободрила Василька. Он ожил. Сердце билось сильнее, по ночам ему снилось, что он бежит из тюрьмы. Вот он взобрался на крышу, а оттуда перелез на высокую стену. Страшно прыгать с такой высоты/ голова даже кругом идет. А за стеной — поле. Колосится спелая рожь, вьется едва заметная тропинка. Она ведет далеко-далеко, за горизонт, где синеет в золотых лучах солнца Соколиный бор. Васильку хочется полететь птицей, чтобы скорее попасть туда. Решившись, он прыгает со стены и… просыпается.
До утра не может заснуть Василек, лежит с открытыми глазами и думает. Он представляет себе тысячи способов побега. Все они очень привлекательны и, на первый взгляд, вполне осуществимы. Но, продумав каждый из них до конца, Василек глубоко вздыхает. Нет, так ему отсюда не удрать! Но бежать нужно. Перед ним возникает образ Павки Корчагина — любимого героя. Его жизнь всегда была примером для Василька. Павка спас коммуниста Жухрая. А разве Василек не сделал бы этого? Об этом он думает и теперь. А Калачов наверняка партийный. И они подружатся. Они обязательно убегут вместе — Калачов и Василек, — а с таким товарищем ему ничего не страшно.
Постепенно Василек сблизился с Калачовым. Все в камере любили мальчика, а Калачов стал ему вторым отцом.
На всех допросах Василек молчал. Заговорил он только в камере, так как не мог больше сдерживаться. Как он был рад человеческой речи! Теперь Василек понял, что значит в трудную минуту живое слово товарища. Чувство уверенности и надежды, свойственное Калачову, передавалось и Васильку. Когда он рассказал Калачову кое-что о себе, тот сочувственно произнес:
— Зря молчал, нужно было отпираться.
Идя на новый допрос, Василек дрожал всем телом при мысли об ожидающих его пытках, но решил молчать по-прежнему.
Переступив порог, он взглянул на находившихся в комнате фашистов. Один из них был уже знакомый Васильку краснощекий, похожий на Отто; другого мальчик видел впервые.
Этот фашист был, очевидно, в больших чинах: немец, похожий на Отто, раньше сидевший развалясь за столом, теперь стоял навытяжку.
Василек разглядывал незнакомого немца. Он был уже совсем седой. Редкие длинные волосы, тщательно зачесанные, плохо прикрывали большую желтую лысину. У него был тонкий нос с горбинкой; рыжеватые брови нависли над неприятно острыми серыми глазами. На узкой груди блестели кресты.
