Моя безупречная жизнь - Вун Ивонн

– Пап, тебе совсем не обязательно каждый раз дожидаться моего прихода.

– Я и не дожидался, но вообще-то обязательно, – ответил папа и, выключив телевизор, пошел за мной на кухню. Это была лишь наполовину шутка. Он всмотрелся в мое лицо. – Ну как прошел вечер?

Меня бесило, что он так волнуется, когда я ухожу одна.

– Нормально, – пробормотала я, заглядывая в холодильник. – А как ваше свидание?

Папа поднял глаза к потолку. Мама находилась в комнате прямо над нами, читала в кровати.

– Нормально.

Два раза в месяц родители вместе выбирались из дома якобы посидеть где-нибудь вдвоем, но я знала, что на самом деле они посещают семейного психолога. В нашей семье все делалось втайне, так уж было заведено. Главное – поддерживать видимость, что все в порядке, и у родителей это отлично получалось.

Взять, к примеру, моего отца Скипа Лернера, который много лет был сенатором Вирджинии от демократической партии. Любимец публики и СМИ, сияющий здоровьем, с открытым лицом и по-мальчишески взъерошенными волосами. Человек, не осведомленный о происшествиях последних двух лет, глядя на моего отца, никогда бы не догадался, что этому мужчине пришлось подать в отставку из-за случившейся Катастрофы – или, как говорили другие, краха, – после которой наша жизнь полетела кувырком. По папиной улыбке нельзя было прочитать, что семейное судно дало течь, на борту не хватает кислорода, а пассажиры пытаются ухватиться за канаты, до которых уже не могут дотянуться.

В свою очередь, моя мама – прекрасная, элегантная Франсин Ян, бывший филантроп, – держалась так, будто все еще председательствовала в многочисленных благотворительных организациях. По выходным вечерами напролет примеряла дорогие наряды, словно ей было куда в них пойти; пыталась украсить наш таунхаус, чтобы создать видимость, будто мы по-прежнему богатые и влиятельные, – только бы отвлечь себя от мыслей о том, что практически все наше имущество распродано.

– Куда вы ходили? – спросила я у папы.

Мне вовсе не доставляло удовольствия смотреть, как он лжет; просто хотелось узнать, насколько далеко он зайдет.

– Да в тот маленький итальянский ресторанчик на берегу. – Он говорил так небрежно, что я почти поверила. Папа всегда умел хорошо притворяться. – Что, кормили плохо? – спросил он, глядя, как я пытаюсь соорудить себе сырную тарелку – а точнее, ассорти из остатков всего, что есть в холодильнике.

– Сам знаешь. – Я пожала плечами. – На таких мероприятиях еда на вид лучше, чем на вкус.

Папа согласно буркнул и стащил оливку с моей тарелки. Я думала, теперь он пожелает мне спокойной ночи и уйдет к себе, но вместо этого он уселся на стул напротив меня.

– Знаешь, большинство ребят твоего возраста в такой час жуют пиццу из морозилки, – сказал папа.

– Ты заглядывал в холодильник? Там особо не из чего выбирать.

Наверное, со стороны наша семья казалась обеспеченной, но на деле мы погрязли в долгах. Отчаянно погрязли. Занятые деньги мы тратили на мясные деликатесы и шардоне, а не на хлеб, яйца и молоко; на аренду таунхауса, который с трудом могли обустроить, и на два старых дорогих автомобиля, обслуживание которых нам точно было не по карману. В такие долги влезаешь из страха испортить имидж, от которого никак не можешь отказаться.

Папа улыбнулся и сжал мое плечо.

– Если бы я знал, что ты придешь голодная, принес бы тебе что-нибудь из ресторана.

И хотя мне было известно, что родители туда не ходили, все равно я почти поверила ему – так убедительно он это сказал.

– Ну ладно, – поддержала я игру, – тогда в следующий раз возьмите мне карбонару.

– Спагетти с телятиной гораздо лучше.

– Ты не можешь есть телятину, – не поверила я. – Это неполиткорректно.

– Я больше не политик, и мне не надо быть корректным.

Он схватил последнюю оливку с моей тарелки, подкинул большим пальцем и поймал ртом – один из его самых эффектных трюков на вечеринках. Отец так часто делал, когда хотел меня рассмешить.

– Я сама собиралась ее съесть, – возмутилась я, но не выдержала и улыбнулась.

Папа состроил невинную физиономию и уставился на последний кусочек сыра манчего на тарелке.

– Даже не думай!

Он кивнул на мой телефон:

– Кажется, тебе звонят.

Я оглянулась, и в тот же миг, не дав мне сообразить, что это был отвлекающий маневр, он схватил сыр и, довольно ухмыляясь, отскочил к лестнице.

– Эй! – завопила я.

– Ш-ш-ш! – Папа заговорщически улыбнулся. – Маму разбудишь.

Я кинула в него курагой, но он увернулся, и сухофрукт влетел в стену.

– Тинейджеры со своими телефонами, – хмыкнул он. – Как же вас легко обдурить.

– Иди спать, – сказала я.

– Сама иди.

– Ты должен мне оливку и кусок сыра.

– Телятину.

Меня многие спрашивали, злюсь ли я на папу за то, что он сделал. Они ожидали услышать сложные объяснения со множеством нюансов. Но мой ответ всегда был очень прост: на отца невозможно сердиться.

Понятно, что в следующий раз не будет никакой телятины, но какая разница? В этом-то и заключается дар харизматичных людей. Им хочется верить, даже когда знаешь, что они лгут.

Глава 2

Не забыть Навсегда.

Мое первое воспоминание о Люс Эррера – эти слова, написанные маркером на тыльной стороне ее руки. Их было хорошо видно с моего места несколькими рядами дальше, так же как и облупившийся лак на ее ногтях и серебряный кафф на ухе.

Это был первый день в девятом классе, и среди моих одноклассников уже ходили разговоры о новенькой, которая перешла из частной школы в часе езды от нашей. Якобы ее оттуда выгнали, и никто не знает почему. Ее отец был нашим новым учителем истории.

Помню, как она положила книжку в мягкой обложке на учебник и читала ее, делая вид, будто не замечает, что все на нее смотрят. Как она оглянулась на меня и ни с того ни с сего закатила глаза, услышав, что я рассказываю друзьям о своих летних каникулах. Как в тот момент комната вдруг словно сжалась вокруг меня, а шея и грудь залились краской.

Я тогда еще была популярна, ко мне прислушивались, мечтали засветиться рядом со мной. Казалось бы, какое мне до нее дело? Абсолютно никакого, твердила я самой себе весь урок, пытаясь слушать учителя, но мое внимание упорно переключалось на ее книжку, на черный лак на ногтях, на слова, написанные на руке.

Что они означали? Меня бесило собственное желание узнать. Это была такая тупая попытка привлечь к себе внимание. И все же. Я пялилась на ее шею, туда, где тонкая золотая цепочка пряталась под воротник. В Люс была тайна.

Когда урок закончился, я сложила тетради в сумку и вышла в коридор следом за ней.

– Эй, – окликнула я ее нарочито громко, чтобы она услышала.

Люс обернулась с неожиданно уверенным видом.

На лице любой другой девушки слишком яркая подводка в сочетании с крупными чертами выглядела бы вульгарно, но на ней такой макияж смотрелся органично. От Люс словно исходил внутренний свет, и я была не в силах отвести от нее взгляда.

– Почему ты закатила глаза, когда обернулась ко мне в классе?

Она разглядывала меня с легкой насмешкой и любопытством.

– Потому что знала, что ты хвастаешься.

– Я разговаривала со своими друзьями.

Она снова закатила глаза:

– Окей.

– Может, не стоит подслушивать чужие разговоры?

– Ой, да ладно, ты практически умоляла присутствующих в классе обратить на тебя внимание.

– А ты нет? – спросила я. – Демонстративно читала книжку, чтобы все видели – происходящее вокруг тебя не интересует. Написала какую-то бредовую фразу на руке и только и ждешь, когда тебя спросят, что она значит.

Она вздернула бровь:

– То есть тебе самой не терпится узнать?

Я не могла понять, бесит ли меня она сама или то, что у нее получается видеть меня насквозь. А может, ни то ни другое, может, во мне взыграло любопытство.

– Конечно.

На ее лице промелькнуло удивление. Она вызывающе склонила голову набок: