Евгений Некрасов - Муха против ЦРУ
— Где, где моська? — засуетился шустрик.
И тут Кэтрин Курицына негромко, но отчетливо сказала:
— Укропка из Петрополя!
Маша похолодела. Вряд ли соперница сама поняла, какой перл выдала сгоряча, но, когда дело касается тебя, такие вещи хватаешь на лету. В «Укропке» — слышались и «Укрополь», и «укроп» — мол, не москвичка, атак, чучело огородное. Коротко, точно, зло — все, что нужно для того, чтобы прозвище прилипло надолго.
Класс молчал, оценивая «Укропку».
— Петрушка из Укрополя! — выдал свой вариант шустрик.
— Нет, Укропка! — басом припечатал Ильюшин. Маша посмотрела на часы: шестая минута учебы в новом классе — и уже прозвище. Наверное, это был рекорд.
А день только начинался. Заносчивые москвичи не замечали новенькую. На перемене девочки прогуливались под ручку, парни облепили подоконники — все как в старой Машиной школе. Только она стояла у колонны и сама себе казалась дурочкой, которой назначили свидание и не пришли. Через ее голову разговаривали. Ее обходили, как мебель. Довольная собой Кэтрин Курицына проплывала мимо со своей подружкой. Маша догадывалась по их быстрым взглядам, что говорят о ней. Один раз она расслышала: «Укропка», — и ответила одними губами, без голоса: «Курица!»
Маша понимала, что упускает время. Известно же: как себя покажешь с самого начала, так и будут к тебе относиться. Если торчать у колонны, можно до одиннадцатого класса остаться никому не интересной Укропкой. Нет, надо скорее искать союзников!
Единственным, кого Маша знала хотя бы по имени (кроме Кэтрин, разумеется), был Максим. На перемене он стоял со всеми у окна, иногда пытался что-то сказать, но его не слушали. Мальчишки звали его «Радио «Максимум». Маша встретилась с ним глазами и пошла в класс; захочет поговорить — догонит.
Максим пришел за две минуты до звонка и сел к ней спиной:
— Ну?
«Баранки гну!» — хотелось огрызнуться Маше, но начинать со ссоры было нельзя, и она спросила:
— У вас есть пейнтбольная команда?
— Какая? — растерялся Максим. Он, конечно, ждал, что Маша спросит о Кэтрин Курицыной.
— Пейнтбольная. Знаешь, такая военная игра — пейнтбол? Когда все бегают и стреляются шариками с краской.
— Видел по телику. Нет… В классе нет, а в школе — не знаю, — уточнил Максим. — Я же сюда пришел всего за три недели до тебя, первого сентября.
— А раньше где учился? — спросила Маша, чтобы разговорить Максима. Как любит повторять Дед, людям больше нравится рассказывать о себе, чем слушать о других.
— В Англии, там папа работает. А маме пришлось из-за меня вернуться в Москву. Русская школа у нас была только до пятого класса, а в английской я не тянул: мне язык плохо давался.
— Как же ты до восьмого дошел? — спросила Маша. Максим повернулся к ней лицом. Ледок был сломан!
— Так и дошел. И там все понимал с серединки на половинку, и здесь… Отстал я сильно, — пожаловался он.
— Хочешь, помогу?
— Нет! — отрезал Максим.
Что ж, Маша прекрасно его поняла. Класс не принимает Укропку, и Максим боится идти против всех.
— Спасибо, что хоть поговорил, — сказала она. Максим смотрел в парту.
— Хочешь совет? Не кати баллон на Президентшу, и все будет в порядке.
— А это еще кто?
— Курицына. Она родилась в Америке и по Конституции США может стать их президентом, — сказал Максим. — Не станет, конечно, хотя выпендривается за троих президентов.
— А у вас много таких — из Англии, из Америки? — спросила Маша.
— Человек шесть-семь. Здесь же рядом дома дипломатов, — объяснил Максим.
Похоже, он говорил про двор Сергейчика. Ведь разведчики и дипломаты — часто одни и те же люди. Тот же Сергейчик рассказывал, что в Америке жил как дипломат.
Зазвенел звонок.
— Учти: у девчонок самое сильное лобби — Президентшино, а у ребят — Бомбера. Это Ильюшин, который тебя Морквополем дразнил, — торопливо договорил Максим.
Красивое словечко «лобби» было незнакомым, но в общем понятным: тусовка.
В класс уже входили ребята, и Максим отвернулся от Укропки.
«Хорошо же! — разозлилась Маша. — Думаете, что вы меня не принимаете? Нет, это я вас не принимаю!» Один раз она уже умыла москвичей, и умоет еще. Пускай дразнятся. Она станет лучше всех, вот и все. Тогда девочки сами будут предлагать ей дружбу, а мальчишки — мечтать, чтобы она разрешила им понести сумку. И первым к ней приползет это ничтожество Максим!
Вторым уроком была алгебра. Маша вызвалась к доске решать пример. Кэтрин Курицына фыркала за спиной. Задавлю, подумала Маша.
Последнюю неделю она просидела в гостинице над учебниками. Мама с Дедом не могли записать ее в школу, пока не узнали, где им дадут квартиру. При этом они в два голоса твердили, что в Москве учат лучше и спрашивают строже. То ли с перепугу, то ли из-за того, что в гостинице нечем было заняться, кроме уроков, Маша обогнала класс.
Пример был знакомый: в задачнике такой же, только с «икс» и «игрек» вместо «a» и «b». Поставив последнюю точку, она торжествующе посмотрела на Кэтрин Курицыну. Соперница поправляла прическу. Жест означат: «Ах, отстань от меня со своими глупостями». Но кислая гримаса выдавала Кэтрин — ей было не все равно, что Маша смогла решить этот пример!
На географии Маша тянула руку, но ее не спросили. На истории получила «пять». Кэтрин Курицына вовсю интриговала. По классу летали записочки.
На двух последних уроках Маше не удалось отличиться. Была физкультура, а она не знала расписание и не взяла спортивную форму. Интриганка Курицына при всех заявила: «Расписание не знала, а уроки почему-то выучила!», но физкультурник пропустил ее толстый намек мимо ушей. «На первый раз прощается», — сказал он и разрешил Маше уйти.
По дороге к Сергейчику она прошла мимо заброшенного дома. Бордовый «жигуленок» исчез. А вдруг Дед и Сергейчик уже поймали вора?
День, начавшийся с обид и разочарований, обещал быть нескучным.
Глава IV
Кто скрывался в темноте
Крысолов очнулся в кромешной тьме и долго вспоминал, где он и как сюда попал. Все лицо дергало от боли как огромный нарыв. При каждом вдохе в обломки выбитых зубов попадал холодный воздух, и тогда становилось еще больнее.
Он потрогал зубы языком. Все передние выбили — четыре сверху, четыре снизу. Трубой… Похоже, что хотели ударить по затылку. Не обернись он за мгновение до удара, убили бы.
Потом в глазах снова вспыхнуло золотое наваждение. И мыслях Крысолов ясно видел кирпичную кладку и крошащийся под ломиком цемент. Он уже расшатал кирпич, оставалось только поддеть его и вынуть из стены, а там… Килограмм золота за кирпичиком лежал, не меньше. Раз металлоискатель отрубился… А цемент был серый, Крысолов хорошо это помнил. В старину такого не знали, строили на белом известковом растворе. Ему бы сразу сообразить, что в древней стене скрывается недавний тайник, — тогда, может быть, Крысолов не прозевал бы хранителя клада. Бандитское это золото, вот что. Ворованное, а то и снятое с убитых.
Конечно, клада уже нет. Если даже тот, с трубой, уверен, что убил его, он же не оставит золото рядом с мертвым телом.
Крысолову стало страшно. Надо убегать, а то вдруг хранитель клада вернется, чтобы убрать труп?!
Он пошарил вокруг, надеясь, что фонарик откатился недалеко… Нет фонарика. Полез по карманам искать зажигалку… Вывернуты карманы, висят мешками. Все выгреб, гад. Неужели и металлоискатель увел?!
Крысолов стиснул обломки выбитых зубов и охнул от боли. Он больше не жалел о золоте. Такое возьмешь и будешь трястись: продавать страшно и дома держать страшно, потому что милиция наверняка его ищет. А металлоискатель было жалко. Теперь на новый долго не заработаешь. Чтобы заработать на хороший металлоискатель, нужен хороший металлоискатель…
Голохвостые шуршали в темноте, не боясь Крысолова. Он почувствовал на щеке нежное прикосновение усиков и ужаснулся: «Сожрут!» Ему случалось видеть, что остается от самоуверенных котов, решивших поохотиться на подвальных крыс. Белый скелет и вывернутая наизнанку шкурка, выскобленная дочиста, как в мастерской скорняка.
В отчаянии Крысолов широко загреб руками, как будто плыл брассом, и наткнулся на свою зажигалку.
Вспыхнувший огонек заставил голохвостых отступить. Крысолов огляделся. Металлоискатель был здесь, но — кусочками. Тяжелый удар каблуком или той же трубой разбрызгал осколки пластмассы и компьютерных микросхем во все стороны. Если бы бандит украл дорогой прибор, было бы не так обидно.
Плача от боли и унижения, Крысолов пополз к выходу. О рюкзаке с ночной добычей он даже не вспомнил. Хотя если бандит не взял двухтысячедолларовый металлоискатель, то вряд ли позарился на гнутые серебряные ложечки. Может быть, рюкзак лежал в полуметре от круга, освещенного трепещущим огоньком зажигалки, но Крысолову было не до него. К горлу подступала тошнота, голова кружилась. Иногда ему казалось, что он ползет по стене, как муха.
