Наталия Кузнецова - Дело о бледном вампире
Изобразив полное равнодушие, Ромка пожал плечами.
— Так и быть, уговорила.
— Тогда какие проблемы? Сходим к тете Симе потом. Катя нам покажет, куда идти. Катюш, а ты Марину откуда знаешь?
— Марина Владимировна — мой преподаватель. Она не только на сцене играет, но и руководит нашей театральной студией. И мы все к ней в театр ходим. Нас на все спектакли бесплатно пускают, — похвасталась Катька. — Очень жалко, что занятий больше не будет, а то я бы вас с собой взяла. У нас в студии знаете как интересно!
— Ты, значит, хочешь стать актрисой?
— Посмотрю. Там видно будет.
— А куда они едут? Опять в Москву? — обрадовался Ромка.
— Нет, — разочаровала его Катька. — В Париж, на Мольеровский фестиваль. Везут туда «Полоумного Журдена» Булгакова.
Ромка нахмурил брови, боясь показать свою неосведомленность.
— Это какого же Булгакова? Который «Мастера и Маргариту» написал, что ли?
— Ну да, он. Только Булгаков был еще и драматургом. У него знаешь сколько пьес? Четырнадцать! «Собачье сердце», «Дни Турбинных»… И фильмы такие есть. А один ты вообще наизусть знаешь.
— Я? — удивился Ромка.
— И ты, и все мы. «Иван Васильевич меняет профессию». Его же по мотивам его пьесы сняли. А в «Полоумном Журдене» он по-своему интерпретировал Мольера, взяв за основу его «Мещанина во дворянстве», — с видом знатока объясняла Катька. — Потому они и едут на Мольеровский фестиваль. Ясно? У них такой интересный спектакль получился! А вы в Москве разве «Журдена» не смотрели?
— Не-а.
— Жаль. Но они, я уверена, поставили его лучше, чем где бы то ни было, иначе бы им первое место не дали и какой-то приз. Их театр второй год всего существует, прежде он был самодеятельным, а потом стал профессиональным, «Триумф» называется. Они теперь Дом культуры арендуют, самостоятельными стали. И свое название вполне оправдывают, недаром за границу уже второй раз едут. Полгода назад в Голландии побывали, на Чеховском фестивале, «Чайку» туда возили. Вы и «Чайку» в Москве не видели? И не читали?
С большим неудовольствием Ромка покачал головой. Он сам привык блистать эрудицией и хвастаться, что все обо всем знает, а тут его уличает в невежестве какая-то соплячка.
— Нет, не видели, — вызывающе сказал он. — И вообще мы Чехова толком еще не проходили. «Читать — значит думать чужой головой вместо своей собственной». Так Артур Шопенгауэр говорил.
По правде говоря, в этом вопросе Ромка не совсем был согласен со знаменитым немецким философом, но ему хотелось сразить Катьку своими познаниями. Однако Катька с полным равнодушием отнеслась к столь авторитетному высказыванию.
— Ты так считаешь? Зря. А «Журдена» вы должны посмотреть. Могу сводить вас к ним на репетицию. Вам понравится, вот увидите!
— Сходим, — сразу согласился Ромка и перевел разговор на другую тему: — А вы далеко от вокзала живете?
— Нет, почти рядом. Сейчас мы воспользуемся транспортом, потому что вы с вещами, а могли бы и пешком дойти минут за двадцать. Мы, можно сказать, в самом центре живем.
Транспорта на вокзале было много, друзья не успели замерзнуть на холодном осеннем ветру.
— А вот и наш троллейбус, — сказала Александра Юрьевна.
Девчонки уселись на заднем сиденье, Ромка остановился рядом.
— Мама говорила, что у тебя компьютерных игр много. «Сталкер» есть?
Катька утвердительно кивнула.
— Угу. Я его весь прошла.
Сам Ромка одолел только половину этой игры, а потому почувствовал невольное уважение к этой жизнерадостной и уверенной в себе девчонке.
Он смотрел в окно на незнакомые дома, теряющие багряную листву деревья — в Москве они давно стояли голыми, — и радовался, что приехал. Начинались каникулы классно. Что же будет дальше?
Ехали они и впрямь недолго, всего четыре остановки. А затем перешли на противоположную сторону красивой, видимо, главной улицы города, спустились с крутой горы до перекрестка, миновали небольшой продуктовый магазин и остановились у серого двухэтажного здания.
— У вас такой огромный дом? — удивился Ромка. Он знал, что дом у Катьки частный, но не предполагал, что такой большой.
Тут же разъяснилось, что Катькиным родителям принадлежит только его шестая часть.
Александра Юрьевна открыла калитку во двор и подвела их к лесенке, ведущей на небольшое крыльцо второго этажа.
— Наш дом старинный, — говорила она по дороге. — В петровское время им владел всего один человек, по преданию, какой-то купец. Вон там у него за отсутствием холодильника был ледник, но потом его перестроили. — Она указала на небольшой одноэтажный домик в глубине двора. — А владельцев нашего дома сначала стало двое, затем четверо, а теперь и вовсе шестеро. Надеюсь, больше наш дом не будет делиться, а то развалится. А какой раньше у нас был сад! А теперь там одни гаражи, бензин и выхлопные газы.
Упоминание о петровских временах вызвало у Ромки желание поискать клад еще и здесь.
— А от сада хоть что-то осталось? — с надеждой спросил он. — Или там все перекопано?
— Да уж копано-перекопано.
— Жалко. А подвал у вас есть?
— Подвала нет.
Ромка задрал голову кверху и оглядел покрытую шифером крышу.
— А чердак чей?
— Чердак общий. На него никто не претендует. Лишь бы крыша не протекала.
— Ясно. — От матери Ромка перешел к дочери. — Катька, скажи, пожалуйста, а что у вас на чердаке есть?
— Там-то? Пыль да голуби дикие. Воробьи еще.
— Заходите, — пригласила гостей Александра Юрьевна, распахивая перед ними дверь.
— Ты, Рома, теперь на каждом шагу будешь клады искать? — с ехидством спросила Лешка, когда они оказались в просторной солнечной комнате с большими окнами, за одним из которых высилась раскидистая яблоня, — то, что осталось от большого сада.
— Ну, один-то у нас точно намечается. — Ромка потер руки и довольно улыбнулся. Ему здесь все больше и больше нравилось. Скорей бы оказаться на улице Сакко и Ванцетти.
Глава IV ЭКСКУРСИЯ
— Это ваша главная улица? — спросила Лешка у Катьки, когда они, позавтракав, поднялись по горе наверх и остановились у Центрального телеграфа — высокого красивого здания, огромное табло на котором поочередно показывало время и температуру воздуха.
Подруга кивнула.
— Да. Когда-то она называлась Большой Дворянской, а потом стала проспектом Революции. А мама моя говорит, что его следовало бы назвать проспектом Бунина.
— Почему?
— А потому, что в его начале стоит бунинский дом-музей. — Она взглянула на часы. — Уже двенадцать. А вот и Марина Владимировна.
Катькины губы сами собой расплылись в улыбке, она помахала своей наставнице рукой.
Актриса шла по проспекту с двумя пожилыми женщинами, одну из них друзья видели сегодня утром на вокзале.
— Ирина Сергеевна и Антонина Борисовна — ученые из Петербурга, приехали сюда на Мандельштамовские чтения, а сейчас хотят пройти по местам, связанным с его именем, — объяснила Марина цель прогулки.
— Дарью Кирилловну бы сюда, — шепнул Ромка Лешке. — Как в воду глядела, что мы увидим эти места.
— Я не экскурсовод, — продолжала Марина, — да такой экскурсии и не существует, но когда я познакомилась с творчеством этого поэта, меня взволновала его трагическая судьба и роль нашего города в его жизни. И я постаралась как можно больше узнать о его пребывании здесь. А потом стала делиться своими знаниями с другими. Есть же Москва булгаковская и цветаевская, Петербург Достоевского, я и подумала, что должен быть мандельштамовский Воронеж. И выяснилось, что, несмотря на новостройки и огромные изменения, он существует, и я очень хочу, чтобы люди о нем знали.
— Знаете, как здорово она его стихи читает, — прошептала Катька.
Ромка терпеть не мог ни стихов, ни экскурсий, к тому же ему не терпелось поскорее попасть к родственнице Дарьи Кирилловны и поискать в ее доме клад. Однако он, сам толком не понимая почему, не мог отказаться от общества Марины и шел за ней как приклеенный.
Она перевела их через узкую дорогу и остановилась.
— Время у нас ограниченно, поэтому начнем прямо отсюда, не соблюдая хронологии. Вы, наверное, знаете, что Мандельштам написал здесь книгу стихов под названием «Воронежские тетради»?
Профессорши, конечно же, были об этом прекрасно осведомлены, но девушка апеллировала к своим младшим спутникам, и Лешка вспомнила, что что-то подобное им говорила Дарья Кирилловна, а перед отъездом она полистала мамин томик его стихов, почитала предисловие к нему и со знанием дела кивнула.
— А за что его сюда сослали-то? — шепотом спросил Ромка у Катьки, постеснявшись обратиться к Марине. Катька закатила глаза.
— Как, ты разве не знаешь? В те времена все боготворили Сталина, а он написал про него та-а-кое стихотворение. Памфлет, короче. Про его тараканьи усищи. А начинался он так: «Мы живем, под собою не чуя страны…», в смысле, не имея ни на что никаких прав. Вот его и сослали сначала в Чердынь, на Урал, а потом разрешили поселиться в Воронеже.
